Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Фольклористы и этнографы часто используют слово центр, причем в самом широком спектре разных значений – от обиходно–бытовых до сакрально–магических. Но во всех тех случаях, когда речь идет о феноменах и проявлениях художественного народного творчества, имеются в виду именно историко–культурные центры (или центры традиционной культуры). Каждый такой центр возникает и развивается при благоприятном стечении обстоятельств и действии множества факторов, среди которых важнейший – индивидуальное, личностное начало, фокусирующее творческий потенциал коллективного народного гения в той или иной области традиционной культуры. Иногда это воплощается в локальной школе традиционных мастеров, которая может существовать на протяжении нескольких поколений; для Русского Севера это, прежде всего, сказители–старинщики и сказочники, вопленницы–плачеи, звонари, иконописцы, книжники–старообрядцы и т.д.

Понятно, что далеко не все историко–культурные центры, их имена и именования попали в поле зрения исследователей или просто наблюдателей и оказались зафиксированными. Более того, у нас нет никаких оснований считать, что, скажем, активная традиция свадьбы или любой другой феномен, выполняющий функцию жанрово–стилевой доминанты локальной традиции, не может быть в контексте фольклорного ландшафта того или иного региона интерпретирован в качестве местного культурного центра. Оснований же нет постольку, поскольку в отечественной литературе нет хоть сколько-нибудь обоснованной историко–теоретической концепции и, соответственно, определения понятия центр традиционной культуры. Между тем фон сейчас в связи с этой проблемой – самый неблагоприятный, так как многие носители и центры традиционной культуры, традиций и промыслов под натиском современной глобальной технократической цивилизации прекратили (зачастую уже давно) свое существование. Тем более актуальной и важной представляется тема–девиз, которую избрали организаторы V Рябиниских Чтений – 2007.

Впрочем, не все еще потеряно, потому что далеко не все типы источников использованы исследователями для реконструкии и осмысления такого рода центров. Один из последних и, скажем сразу, удачных опытов – реконструкция «малых очагов» эпической традиции Русского Севера, предпринятая сравнительно недавно Т.Г.Ивановой и выполненная на основании многих редкодоступных периферийных публикаций и до сих пор не известных архивных материалов [1] . Опыт подобного рода, но с другими акцентами по отношению к привлекаемому и пока еще совсем не приычному для фольклористов материалу, предлагается в настоящем сообщении.

Имею в виду так называемые книжные песни, которые зафиксированы и дошли до нас в десятках и сотнях рукописных песенников второй пол. XVII – нач. XIX вв. (термины А.В.Позднеева). Кропотливо собиравшиеся крупнейшими коллекционерами конца XIX столетия, они терпеливо ждут в архивохранилищах своих исследователей, в том числе и фольклористов [2] . Иначе говоря, речь идет о возможностях и перспективах фольклористической интерпретации рукописных песенников, которые со второй половины XVIII в. все более насыщаются записями собственно фольклорных крестьянских песен. По мере освоения значительного числа рукописных песенников обнаруживается, кроме того, тенденция к их локализации вокруг определенных историко–культурных центров, и, стало быть, теоретически для нас возникает возможность соотнести состав и тексты рукописных сборников с материалами соответствующих фольклорных традиций.

Один из таких узлов активного книжно–песенного рукописания связан с регином Великого Устюга – «малым» очагом былинной традиции, опорные точки которого Т.Г.Иванова определила как треуголник Великий Устюг–Лальск–Сольвычегодск. Результат наших с Е.Е.Васильевой и Н.О.Атрощенко разысканий на данное время – четыре рукописных песенника (из них два – нотные), которые надежно атрибутируются в качестве великоустюжских (включая лальский). Один сборник целиком, два другие – с полным описанием состава и некоторыми текстовыми и нотными приложениями готовятся в настоящее время к публикации в секторе фольклора Российского института истории искусств. Там же предлагается и первый опыт реконструкции всего рождественско–святочного цикла обходных песен и песнопений великоустюжской традиции. Поэтому в данном случае, опуская кухню текстологической работы с рукописями, ограничимся итоговой сводной таблицей, небольшим пояснением к ней и формулировкой некоторых вопросов, которые уже возникли и, по–видимому, еще будут неизбежно возникать в процессе работы в данном направлении.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Основу реконструкции составил небольшой безнотный рукописный песенник, в 1890 г. поступивший в Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (РНБ) (O.XIV.17). Песенник тогда же стал известен и даже знаменит, но только тем, что в нем зафиксированы (и затем неоднократно публиковались исследователями–эпосоведами) тексты былин о Добрыне и Маринке, а также Сокол–корабль и Смерть Скопина с припевом Виноградье красно–зеленое [3] .

Теперь настало время осознать драгоценность этого уникального, к тому же датированного (1803 г.) рукописного сборника в целом, потому что он единственный из известных нам с такой степенью полноты отражает великоустюжскую традицию зимних обходных песен. И поскольку теперь–то мы уже вполне понимаем целостность музыкально–песенного сознания носителей русской традиционной песенной и одновременно церковно–певческой культуры, постольку можем в полной мере оценить значение рукописного песенника рубежа XVIII–XIX вв., в котором зафиксировано органичное сосуществование во время рожденственско–святочных обходов дворов не только собственно фольклорных песенно–обрядовых форм и праздничных богослужебных песнопений, но и музыкально–поэтические тексты рождественского вертепа и иные тексты того же функционального назначения, порожденные устно–письменной культурой «книжной песни». Кроме того, для реконструкции у нас имелась возможность дополнть общую картину некоторыми нотными партитурами к тем текстам, которые совпадали с двумя другими упомянутыми рукописными песенниками из фондов РНБ (устюжским и лальским, соответственно Q.XIV.134 и Тит.3618), а также соотнести содержание этого сборника с великоустюжскими записями конца XIX в., сделанными почти через сто лет в экспедиции Русского географического общества (РГО) Ф.М.Истоминым и С.М.Ляпуновым (1893 г.) [4] .

В результате получилась следующая сводная таблица, включающая всю основную информацию, кроме собственно поэтических и музыкальных текстов.

Конечно, записи экспедиции РГО, кроме вариантов некоторых текстов рукописного песенника и их напевов, добавляют очень колоритную часть обходного репертуара: еще одно виноградье (с уникальным историческим сюжетом, известным как «Выкуп Филарета») и припевки начала колядования и завершающих его дразнилок–угроз (в случае недостаточного, по мнению колядующих, вознаграждения). Но столь же очевидно и то, что целевая установка участников экспедиции 1893 г. поразительным образом совпадала с теми догматами партийной идеологии, которые непробиваемыми запретами скуют отечественную фольклористику почти на вс¨ следующее столетие: вне сферы внимания участников экспедиции оказались те песнопения, которые связаны с праздничным богослужением и рождественскими обходами церковного клира, певцов–клирошан, вертепщиков и детей–христославов [5] . Иначе говоря, романтические представления–мечтания русских фольклористов, художников и музыкантов конца XIX – начала XX столетий о древнеславянском пантеизме как не замутненной церковно–православным влиянием основе русской народной культуры сыграли с ними весьма дурную шутку, обернувшуюся для нас долгим трагифарсом.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Но вернемся к таблице. Думаю, что в целом особый комментарий тут и не требуется: суммарно более 20–ти разножанровых песенных текстов против 5-ти, записанных экспедицией РГО, и, по крайней мере, еще три важнейших в структуре праздничных обходов сферы – песенная часть репертуара обходчиков–клирошан, детей–христославов и рождественского вертепа – это, на мой взгляд, серьезный аргумент в пользу результативности проделанного опыта и перспективности предлагаемого подхода и направления фольклористической работы.

В принципе здесь можно было бы и закончить. Но очень хочется пофантазировать о возможности реконструкции традиции более полно в жанровом отношении, используя не только сборник Истомина–Ляпунова, но и некоторые другие рукописные песенники, найденные и еще не найденные. Кроме того, судя по информации Т.Г.Ивановой, в архивах хранятся обширные фольклорно–этнографические материалы вологодского богослова и краеведа–этнографа П.И.Савваитова. С одним конволютом в фондах ОР РНБ мне удалось познакомиться. Он включает записи 1840–50-х гг., сделанные самим Савваитовым или полученные им из разных уездов Вологодской губ. от учителей, служилых чиновников и священников. Самое прямое отношение к нашему сюжету имеют материалы сольвычегодского земского врача и фольклориста–собирателя Н. Е. Ордина (записи 1870-х гг.), которые в целом подтверждают бытование в районе Сольвычегодска примерно того же песенного корпуса обходных песен, включая святочный Сокол–корабль [6] .

В статье, опубликованной в материалах предыдущих Рябининских чтений, Т.Г.Иванова высказывает предположение о том, что именно Н.Е.Ордин мог переписать значительную часть текстов из нашего сборника, поскольку он ссылается на какую–то «старинную тетрадку», а в нашей рукописи большая часть текстов имеет пометы Писано или Переписано, или Не надо. В монографии приводится, кроме того, еще один текст Сокола–корабля в форме виноградья в самозаписи уроженца г. Лальска, в прошлом, с 1914 г. – учителя русского языка и литературы (с университетским образованием), а ко времени переписки – фольклориста–любителя и краеведа В.И.Пономарева, который он в числе других текстов прислал в 1957 г. В.Е.Гусеву. Большое сопроводительное письмо вместе с записями хранится в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (РО ИРЛИ). Приведу несколько выписок из него: «Лальский фольклор записан в 1909–1917 годах […] Помимо указанных пьес («Лодка» и «Царь Максимилиан». – В.Л.) в Лальске на святках до революции 1905 года существовал старинный обычай «хождения с вертепом». […] Последний лальский вертеп стоял до 30-х годов в нашем доме в Лальске. […] При хождении с вертепом распевались духовные стихи, канты, стихотворения второй половины XVIII и первой XIX веков, песни «светские» и былина «Сокол–корабль». У меня сохранились тетради (5), в том числе и тетрадь XVIII века, с записями текстов репертуара, который распевался при хождении с вертепом» [7] .

Это чрезвычайно важное свидетельство, поскольку, как видим, лальский уроженец в связи со святочно–обходной традицией начала XX в. перечисляет все те жанры, которые более столетия назад были зафиксированы безымянными авторами нашей рукописной книжки в Великом Устюге. А если напомнить еще сольвычегодские записи Н.Е.Ордина, то можно сделать вполне обоснованный итоговый вывод: «треугольник» Т.Г.Ивановой Великий Устюг – Сольвычегодск – Лальск объединяется не только былинными сюжетами и особенностью обрядового функционирования некоторых из них. Общность песенно–певческой традиции можно обозначить по следующим позициям: 1) богатый и в целом в значительной мере пересекающийся песенный репертуар рождественско–святочных обходов дворов; 2) включение в этот обрядовый комплекс былины о Соколе–корабле и двух исторических песен с рефреном Виноградье красно–зеленое; 3) хождение с вертепом и исполнение соответствующих песнопений; 4) очевидное присутствие в песенно–праздничном быту «книжных песен» и, наконец, 5) активная традиция песенного рукописания, то есть письменной фиксации популярного и любимого репертуара во всем его многообразии (в том числе и «эпических» виноградий).

Некоторые из этих позиций очевидны, другие еще нужно подтверждать фактическим материалом (главным образом, по–видимому, архивным). Но во всяком случае ясно, что, по крайней мере, с XVII и до начала XX веков здесь имел место чрезвычайно важный для региона центр традиционной культуры, который органично вбирал в себя множество общерусских фольклорных явлений и сам, в свою очередь, служил мощным источником культурных импульсов на путях продвижения русского населения отсюда в Камско–Вятское Приуралье, на Урал и далее, в Сибирское Зауралье.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] См.: Иванова Т.Г. 1) «Малые» очаги севернорусской былинной традиции: Исследование и тексты. СПб., 2001; 2) Былины в великоустюжском регионе // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера: Материалы IV Международной научной конференции «Рябининские чтения–2003». Петрозаводск, 2003. С.28–30.
• [2] В самом общем виде проблема недавно была нами озвучена. См.: Васильева Е.Е., Лапин В.А. «Книжная песня» 17–18 вв. и фольклорные песенные традиции // Первый Всероссийский конгресс фольклористов: Сборник докладов. М., 2006. Т.2. С.290–314.
• [3] Припев обозначен в рукописи в конце каждой строки сокращенно, буквами В.Г.К.З. В качестве рефрена зимних обходных песен впервые расшифрован и соответственно атрибутирован нами. См.: Бернштам Т.А., Лапин В.А. Виноградье – песня и обряд // Русский Север: Проблемы этнографии и фольклора. Л., 1981. С.22.
• [4] Песни русского народа. Собраны в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской в 1893 году / Записали: слова – Ф.М.Истомин, напевы – С.М.Ляпунов. СПб., 1899 (Раздел III. Коляда).
• [5] Подробно о структуре рождественско–святочных обходов см.: Розов А.Н. Русское рождественское христославление (Материалы и исследование) // Русский фольклор: Материалы и исследования. СПб., 1999. Т.30. С.20–53.
• [6] Общую информацию по поводу архивных материалов П.И.Савваитова и Н.Е.Ордина см.: Иванова Т.Г. «Малые» очаги севернорусской былинной традиции. С.109–113.
• [7] РО ИРЛИ, p.V, кол.202, п.1, №1.