Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Аннотация: В статье предлагается критический взгляд на собранные музеями в последние десятиле­тия ХХ в. предметы народного быта, которые принято рассматривать как свидетельство сохранения традиции. Научный подход к изучению места и времени бытования предметов могут привести к иным, но тоже важным научным результатам, позволяя реконструировать народную жизнь в переходный период 1920-х гг.

Ключевые слова: Европейский Север России; музейные предметы; 1920-е гг.; модернизация; архаизация социальной и экономической жизни;

Summary: The article offers a critical view of the objects of folk life collected by museums in the last decades of the twentieth century, which are considered to be evidence of the preservation of tradition. A scientific approach to the study of the place and time of everyday life of the objects can lead to different, but also important scientific results, allowing to reconstruct folk life in the transitional period of the 1920s.

Keywords: European North of Russia; museum objects; 1920s; modernization; archaization of social and economic life;

Статья подготовлена в рамках исследования, поддержанного грантом Российского Научного Фонда (проект № 22-18-20061).

Еще недавно музейные коллекции можно было пополнять через полевые сборы предметами труда и быта, относящимися по форме, материалу и использованию к «традиционной культуре» населения Европейской час­ти России. Эти предметы вполне соответствовали описаниям, оставленным от XIX в., что давало возможность видеть в них подтверждение сохранения народной традиции. Автор данной статьи уже показывала в своих публикациях, что такие находки, скорее, свидетельство процесса «архаизации», наблюдавшегося в послере­волюционный период (в 1920-е гг.), некоторого «отката» в создавшихся исторических реалиях от набиравшей на рубеже XIX-XX вв. темп экономической и культурной модернизации [1] [2] .

При научном описании музейных предметов важен не только поиск аналогов, но и архивные изыскания, касающиеся истории территории в тот отрезок времени, который можно определить по «легенде» предме­та. В качестве примера приведем Онежский полуостров (восточная часть Онежского района Архангельской области, побережье Белого моря), который пережил бурный период своего экономического, культурного, де­мографического развития, а затем, с изменением географии транспортных путей и хозяйственного развития региона, превратился в своеобразный «этнографический анклав», привлекая этим внимание исследователей русской старины [3] .

Этот интерес постепенно спал: путешественники все реже приезжали сюда; чиновники по крестьян­ским делам уже мало внимания обращали на довольно плотное население, которое выживало, совмещая традиционные виды хозяйственной деятельности с новыми формами (прежде всего отход на заводы - для мужчин, и «в услужение» - для женщин). По сравнению с соседними территориями, которые более активно включались в новую действительность, здесь этот процесс происходил медленно, но изменения неуклон­но происходили. Медлительность экономической и социально-культурной модернизации этих фактически подгородних территорий объяснялась, кроме прочего, стремлением властей поддерживать традиционный («поморский») уклад населения.

Такое в определенной степени бережное отношение было возможным в относительно благополучный исторический период, но в период войн и революций стало для населения рискованным, создавая опасно­сти для его выживания. Прежние занятия (рыбный и зверобойный промысел, солеварение) либо не имели сбыта даже для самого примитивного обмена, либо не могли развиваться в отсутствии необходимых ресурсов: сложности в ремонте оборудования, недостаток орудий труда, промысловой одежды и обуви. Сокращение и даже прекращение обмена создало продовольственные трудности. Население пыталось заниматься зем­леделием, однако, при общей рискованности здесь этих занятий, в 1916-1923 гг. случилось несколько неурожаев.

Недостаток продовольствия, а также ограничение доставки молотого зерна заставило население вспом­нить давно забытые способы получения хлеба: не только устраивались мельницы, но для получения муки применялись ручные жернова и даже ступы. По воспоминаниям онежанина, когда летом 1918 г. внезапными морозами убило весь урожай и даже траву на лугах, народ был «в отчаянии, некоторые плакали, сразу все растерялись, не знали, что и делать. Помощи не ждали... Бабушки говорили о конце света, мол, антихрист сошел на землю.». Но потом началось «самое активное изобретательство в борьбе за свою жизнь»: заня­лись охотой на мелкую дичь, в том числе силками; женщины ловили мальков в реках, приспособив мешки в качестве невода. «Идешь по деревне и слышишь беспрерывно дробный стук, чего раньше не было: моло­тили ступками просушенную соломку погибшего урожая, жмыхи прошлого урожая, рыбные косточки, мел­кую рыбешку. - все это перемалывалось ступками в муку, затем пекли все эти на железных сковородочках для стола» [4] . Отсутствие спичек и керосина заставило вспомнить о лучинах и сохранении угольков в русской печи. Вспомнили даже способы изготовления ручной керамики. Недостаток фабричной материи заставил женщин сесть за ткацкие станки даже в селах с относительно развитой торговлей или включенных иным образом в товарно-денежные отношения.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В период военного коммунизма крестьян принуждали заниматься полузабытыми видами деятельно­сти. Например, из-за нехватки угля для пароходов приходилось «поощрять мелкое кустарное судостроение». Специальным распоряжением от поморских волисполкомов требовалось «всех крупных хозяйчиков обязать отремонтировать посудину», любые объяснения невозможности осуществлять рыбный и зверобойный промы­сел признавались «преступлением перед Республикой», с обещанием «виновных карать по революционным законам» [5] . Вслед за экономическими, многие социальные и культурные феномены ушедших эпох оказались восстановлены. Вновь сплотилась община (признаки коллективной солидарности и взаимопомощи мы можем наблюдать и сейчас, в том числе и в «земляческих» группах), возродилась традиция большой (неразделенной) семьи. Собственно этот процесс исследователи назвали социальной архаизацией [6] .

«Вернуть» население в процесс дальнейшей модернизации оказалось довольно сложно. Что касается про­мысловых районов, то население первое время привлекали к фабрично-заводским работам и более современ­ным видам промыслов экономически (обещая более высокие доходы и менее рискованные способы хозяйствен­ной деятельности). С ускорением «социалистической индустриализации» применялись и более жесткие меры.

Таким образом, эволюционный процесс экономической, социальной и культурной модернизации был пре­рван целым комплексом причин. Особенно тяжело пришлось выживать в условиях новой непредсказуемости тем крестьянам, которые занимались отходом или сезонными заводскими работами. Немногие северяне, про­должавшие традицию тяжелого и не приносящего особых доходов земледелия и морских промыслов, оказались более приспособленными.

От относительно короткого периода вынужденного возвращения к «традициям» сохранилось непропор­ционально большое количество материальных свидетельств. Можно предположить, что крестьяне были напу­ганы свалившимися на них бедствиями, отягощенными тем, что за предыдущие десятилетия уже привыкли к комфорту жизни в «расширенном обществе» (бытовые предметы и орудия труда фабричного производства, привозное продовольствие), отвыкли от самообеспечения. Они уже не могли доверять новому витку эконо­мической модернизации. Более надежным воспринималось возрождение прежней приверженности традиции, обеспечивавшей существование в условиях тотального дефицита. И на долгие десятилетия в крестьянском быту сосуществовали (как у их предков [7] ) предметы, относящиеся ко времени натурального хозяйства, и «но­вые» вещи. Кстати сказать, в ХХ в. северные крестьяне столкнулись со схожими проблемами еще по крайней мере дважды: во время Великой Отечественной войны и в 1990-е гг. Судя по записанным автором рассказам, военное лихолетье легче перенесли «запасливые» крестьяне. В 1990-е гг., как известно, население вновь было вынуждено перейти к полунатуральному хозяйству и частичному самообеспечению. Легче было тем, кто не забыл навыков огородничества и другого ручного труда.

Со временем, благодаря крестьянской рачительности, уже не нужные, казалось бы, вещи (прялки, мялки, ступы, силки, детали ткацких станков и многое другое) перекочевали на поветь или в хозяйственные пристройки, но не были выброшены, как бы дожидаясь того момента, когда за ними «придут» музейные работники.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Такая устойчивая бытовая традиция тем более удивляет наблюдателя, что беломорское побережье до­статочно быстро оказалось включенным в новые экономические отношения; здесь с начала 1920-х гг. активно проводились эксперименты по модернизации хозяйственной деятельности и по созданию новых производств. Такая способность к выживанию привлекает современных исследователей [8] , но нуждается и в дополнительном научном анализе.

Литература

1. Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России). Новосибирск, 1998. Т. 1.
2. Культура русских поморов: опыт системного исследования / Базарова Э. Л., Бицадзе Н. В., Окороков А. В., Селезнева Е. Н., Черносвитов П. Ю.; под общей ред. П. Ю. Черносвитова. М.: Научный мир, 2005.
3. Матонин В. Н. «Онежское Поморье» как этнокультурное понятие // Вестник Северного (Арктического) федерального ун-та. Сер. Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 6. С. 81-85.
4. Плюснин Ю. М. Поморы: население побережий Белого моря в годы кризиса, 1995-2001. Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2003.
5. Трошина Т. И. Разрушение традиционной крестьянской культуры (по материалам историко-бытовой экспедиции Архангельского областного краеведческого музея) // Народная культура и музеи под открытым небом. Пути сохранения и возрождения традиционной культуры: Материалы междунар. науч.-практ. конф. Архангельск, 2000. С. 111-113.

• [1]  Статья подготовлена в рамках исследования, поддержанного грантом Российского Научного Фонда (проект № 22-18-20061).
• [2]  Трошина Т. И. Разрушение традиционной крестьянской культуры (по материалам историко-бытовой экспедиции Архангельского областного краеведческого музея) // Народная культура и музеи под открытым небом. Пути сохранения и возрождения традиционной культуры: Материалы междунар. науч.-практ. конф. Архангельск, 2000. С. 111-113.
• [3]  Матонин В. Н. «Онежское Поморье» как этнокультурное понятие // Вестник Северного (Арктического) федерального ун-та. Сер. Гуманитарные и социальные науки. 2010. № 6. С. 81-85.
• [4]  Коротких М. И. Воспоминания. URL: OnegaOnline.ru /seetext.php?kod=251
• [5]  Государственный архив Архангельской области. Ф. 884. Оп. 1. Д. 5. Л. 6.
• [6]  Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России). Новосибирск, 1998. Т. 1.
• [7]  Подробнее об этом см.: Культура русских поморов: опыт системного исследования / под общей ред. П. Ю. Черносвитова. М.: Научный мир, 2005.
• [8] Плюснин Ю. М. Поморы: население побережий Белого моря в годы кризиса, 1995-2001. Новосибирск, 2003.