Метки текста:

Карелы Рябининские чтения Фольклор

Пеллинен Н.А. (г.Петрозаводск)
Карельская колыбельная песня на перекрестке культур Vkontakte@kizhi

стр. 365Колыбельная песня – полифункциональный жанр фольклора. Природа рассматриваемого жанра заключается не только в усыплении и пестовании ребенка, но и в защите его от злых сил, а также «программировании» будущего младенца, что можно проследить на всех четырех уровнях языка колыбельной (фонологическом, морфологическом, синтаксическом и лексико-семантическом).

Следует подчеркнуть, что традиционная колыбельная песня – общая у прибалтийско-финских народов.

Этому вопросу посвящена статья В.Я.Евсеева «Колыбельные песни карел и других прибалтийско-финских народов» [1] , в которой сопоставляются мотивы и стилистические особенности рассматриваемого жанра. Сравнение колыбельных песен прибалтийско-финских народов дает возможность выявить инородные языковые наслоения в пределах любой отдельно взятой традиции (карельской, в рамках данного исследования).

Разумеется, карельская колыбельная, находясь на перекрестке культур, испытывала и русское, и финское (финско-шведское) влияние. Примером последнего можно считать следующий текст, в который шведское заимствование vinkerpori ‘наперсток’, используемое в диалектах финского языка, пришло, вероятно, с коробейниками:

Tullin lullil lasta,Vinkerpori vastah [2]

Усыпляю пением (усл.) ребенка,Наперсток навстречу…

В данном докладе сделана попытка представить взгляд на карельскую колыбельную песню как на жанр

фольклора, с одной стороны, подвергшийся влиянию русской традиции, с другой – эволюционировавший в результате упразднения мифологического мышления пестуньи. Влияние русской традиции представляет для лингвистического исследования большой интерес, поскольку карельский и русский языки относятся к разным языковым группам; в этом отношении любопытны пути освоения одним языком фонологических, грамматических и лексических категорий другого.

Среди русских заимствований, зафиксированных нами в текстах карельских колыбельных песен, встречаются в различной мере заимствования, освоенные языком на звуковом, грамматическом и лексическом уровнях. О неосвоенности языком заимствованной формы может свидетельствовать ее семантическое несоответствие содержанию песни, например:

Bai, bai, bassalai,T'eron akka lapšen šai,Pandih nimi Nikolai [3] .

Бай, бай, басалай,Жена Терентия родила,Назвали сына Николай.

Сравним с текстом русской колыбельной:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Баю-баюшки, бай-бай, Приезжает басалай,Приезжает басалай,Скажет: «Дочку мне отдай» [4] .

В отличие от предыдущей, формы bai, baju/pai, pa(i)ju ‘баю’ (‘бай’), l'u(u)li ‘люли’ семантически освоены языком и выступают в текстах карельских колыбельных в качестве рефренов усыпления:

L'uuli, l'uuli, muamo lastu,L'uuli, l'uuli, pikkarastu [5] .

Люли, люли, мама ребенка,Люли, люли, маленького.

Свидетельством освоенности карельским языком заимствованных рефренов на уровне грамматики можно считать их способность к участию в словообразовательных процессах. Так, диминутивный суффикс -ni/-ne иногда примыкает к заимствованному рефрену pai ‘бай’, равно как и традиционному для карельской колыбельной песни рефрену tuuti ‘туути’, эмоционально обогащая тексты:

Pai, pai, paipaseh,Tuuti, tuuti, tutuseh [6]

Баю, баю, баюшки,Туути, туути, туутушки…

стр. 366Под воздействием русской традиции в карельские колыбельные песни перекочевали, вероятно, в XX в., рефрены «бай (баю)», «люли» c диминутивным суффиксом -ушк/-юшк в форме множественного числа: pa(i)juški, ‘баюшки’, l'ul'uški ‘люлюшки’:

Paju, paju, paijuški,Tuuti, tuuti, tuutuški [7]

Баю, баю, баюшки,Туути, туути, туутушки.

Из последнего примера видно, что традиционный для карельской байки рефрен tuuti ‘туути’ также подвергся словоизменительной кальке русского языка. По модели рефрена «баюшки» (бай+ушк+и) образовалась форма tuutuški (tuuti+ušk+i). Представляется, что многообразие рефренов и их диминутивных форм в колыбельной песне обусловлено не только аллитерацией и метрикой карельского фольклора, но также стремлением пестуньи обогатить картину мира детства, придать ей особую нежность средствами языка, родного (карельского) и соседствующего (русского).

Некоторое число освоенных языком русских заимствований встречаются в текстах карельских колыбельных песен в качестве иносказательных обозначений младенца. С целью защиты ребенка от злых сил его имя, как и термин, обозначающий степень родства с ним, не произносились вслух, на них словно накладывалось табу; в этом отношении колыбельные песни близки плачам и заговорам. На сегодняшний день нами зафиксировано более 60 различных устойчивых иносказательных обозначений ребенка (далее – метафорических замен [8] ) в карельской колыбельной песне, связанных с миром птиц и растений, этнографическими реалиями, характеристикой ребенка по поведению, внешности, выражающих кровную связь с матерью и др. Приведем пример метафорической замены, заимствованной из русского языка, вероятно, посредством плачей:

Ani, ani, linnuistani, Ani, linnun lennätintä,Ani, kuukolkkoani [9] .

Ани, ани, мою птичку, Ани, ани, птичье крылышко, Ани, мою куколку.

Как видим, заимствование фонетически освоено языком; в карельском варианте u стало долгим, появилась гемината kk. Слово вступает и в грамматические отношения в словосочетании (с рефреном ani оно использовано в форме партитива единственного числа (окончание -a), что характерно для подобных конструкций; кроме того, в форме выступает притяжательный суффикс -ni).

Иногда заимствованные из русского языка слова семантически не соответствуют содержанию колыбельной песни. Например, в «Suomen kansan vanhat runot» («Старые песни финского народа») тексту следующей колыбельной предшествует пояснение информанта, что она исполнялась для дочери:

Pai, pai, tievuskoan',Ani, ani, malččikkoan' [10]

Баю, баю, мою девушку,Ани, ани, моего мальчика

По всей видимости, подобные несоответствия могли появиться в колыбельной песне из-за плохого знания пестуньей русского языка, а также ее желания разнообразить тексты новыми обращениями к ребенку.

Вообще, заимствованные из русского языка слова, становившиеся метафорическими заменами термина «ребенок», осваивались языком не только на фонетическом и грамматическом, но и на семантическом уровнях. Так же как в плачах, ряд метафорических замен мог использоваться только при обращении к сыну или дочери (ср.: сын в карельской колыбельной песне – это традиционно sokola ‘сокол’, дочь – kuukolkka ‘куколка’ и др.).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Среди записанных в XX–XXI вв. текстов карельских колыбельных песен встречаются такие, язык которых утратил мифологические основы, а выступающие в них мотивы заимствованы из русской традиционной колыбельной:

Kutti, kutti, elä tule,Miun Andr'uškua elä kose [11] .

Собака, собака, не приходи, Моего Андрюшку не трогай.

стр. 367Сравним со словами русской колыбельной песни:

Собачка, не лай, Нашей Мани не пугай [12] .

Очевидна идентичность текстов, проявляющаяся как в содержании и синтаксической модели предложений, так и в использовании имен собственных.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Можно с уверенностью сказать, что рассмотренные выше случаи органичного освоения русскоязычных форм обогащали тексты карельских колыбельных песен новыми синонимами и образами. Однако явления, связанные с утратой пестуньей синкретического мышления, что, в частности, проявляется в упразднении табу на имена и указание степени родства, свидетельствуют о начале ассимиляции культур и постепенном забвении традиционной карельской колыбельной песни.

// Рябининские чтения – 2011
Карельский научный центр РАН. Петрозаводск. 2011. 565 с.

Текст может отличаться от опубликованного в печатном издании, что обусловлено особенностями подготовки текстов для интернет-сайта.

Музеи России - Museums in RussiaМузей-заповедник «Кижи» на сайте Культура.рф