Метки текста:

Литература Русский Север Рябининские чтения

Шилова Н.Л. (г.Петрозаводск)
«Северная Фиваида» В.И.Пулькина: локальный текст и авторское начало Vkontakte@kizhi

стр. 473«Северная Фиваида» – цикл небольших беллетристических произведений петрозаводского писателя В. И. Пулькина (1941–2008) (в авторском определении – сказов, легенд и сказаний [1] ) о подвигах и чудесах христианских святых Русского Севера. Некоторые предварительные замечания о проблематике и художественной специфике «Северной Фиваиды» можно найти в обзорных работах Ю.И.Дюжева [2] , однако, как самостоятельный объект исследования цикл до настоящего времени в научной литературе не рассматривался. В публикациях о творчестве В.И.Пулькина внимание уделялось преимущественно ранним произведениям, выходившим в 1960–1980-е гг.

Первая часть «Северной Фиваиды» была опубликована в 1993 г., последняя – в 2008 г. в журнале «Север». Текстовые границы цикла установить непросто: сказы публиковались в течение этого периода в разных периодических изданиях, часто с вариантами. Ядро цикла – около двух десятков сказов, вышедших под заглавием или в рубрике «Северная Фиваида» в журналах «Север», «Журавка», газете «Карелия». Тематически к ним примыкает ряд публикаций, напечатанных под иными заглавиями в журналах «Север», «Слово», «Природа и человек». Несколько сказаний о вепсских святых были продублированы в книге «Кленовое кантеле»

(Петрозаводск, 2008; книга увидела свет уже после смерти автора). Выдвинуть тематический критерий для определения границ цикла позволяют слова автора в интервью, посвященном 10-летию журнала «Журавка»: «...я занялся написанием цикла сказов о житиях святых: поморских, каргопольских, карельских, вепсских <...> Они опубликованы в десятках периодических изданий, в том числе в журнале „Журавка“» [3] .

Одной из заметных черт поэтики «Северной Фиваиды» стало совмещение разных смысловых пластов, взаимодействие точек зрения (от культурологических до композиционных), стилевых начал, «своего» и «чужого». Это тяготение художественного мышления автора к синтезу нашло проявление в целом ряде художественных сторон цикла, начиная с выбора заглавия и заканчивая композиционной организацией отдельных эпизодов.

Само название «Северная Фиваида» сближает два разных географических и культурных локуса – историческую область Древнего Египта, бывшую в древности известным местом поселения раннехристианских монахов-отшельников, и Русский Север с его монастырями, скитами, святыми и легендами о них. Считается, что в широкий обиход выражение Русская Фиваида было введено православным писателем А.Н.Муравьёвым в книге «Русская Фиваида на Севере» (1855), описывавшей паломничество автора по вологодским и белозерским святым местам. Известно также, что Русской Фиваидой северные святыни именуются и в церковном каноне «Всем святым, в земли Российстей просиявшим»: «Ликуй, Фиваида Русская, красуйтеся, пустыни и дебри Олонецкия, белозерския и Вологодския, взрастившия святое и славное отец множество» (Глас 8. Песнь 6) [4] . Примечательна, однако, трансформация этого названия у В.И.Пулькина, сократившего развернутый вариант «Русская Фиваида на Севере» до «Северной Фиваиды», еще более локализующей представление читателя об этой духовной традиции благодаря акценту на ее севернорусском происхождении.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Поэтика текста в целом строится на одновременном удержании в поле зрения и сопоставлении разнородных начал, характерных для народной и книжной культуры Севера: 1) книжная агиографическая традиция и фольклорные легенды о святых; 2) интеллектуальная культура и народная мудрость (корпус античных цитат и отсылок в цикле); 3) восточные истоки раннего христианства и продолжающее их бытие севернорусских святынь; 4) традиционные сюжеты и авторская литературная обработка.

Форма присутствия традиционного локального текста в «Северной Фиваиде» в самом общем виде обозначена самим автором: «Тексты воссозданы по мотивам бытующих поныне русских, карельских, вепсских народных легенд и текстов подлинных житий» [5] . Первоначальными источниками для автора стали главы «Олонецкого патерика» архимандрита Никодима (Кононова) (1910), излагающего сюжеты житий северных святых, а также легенды о севернорусских святых, услышанные и записанные в фольклорно-этнографическихстр. 474 экспедициях разных лет, участником которых был автор вместе с фольклористом, доктором филологических наук Н.А.Криничной. В числе источников необходимо упомянуть и сюжеты древнерусской литературы – так, в сказе об Афанасии Сяндебском повествование выстроено на параллелизме с сюжетом древнерусской повести о Варлааме и Иоасафе.

Авторское начало ярче всего проявилось в преамбулах, предваряющих многие сюжеты «Северной Фиваиды» и несущих черты авторского лирического монолога или поясняющих замысел и обстоятельства создания того или иного сказания. В «Ионовых гребцах», например, это хвалебная песнь кижскому архитектурному ансамблю, воплотившему идеал гармонии северного деревянного зодчества: «Духовные поиски предков, севернорусских крестьян, ярко, полно воплотились в деяниях зодчих-древодельцев. И, может быть, прежде всего – в цветении кижского ансамбля храмов <...> Несколько лет я жил, работал в Кижах. И всякий день находил для слушателейэкскур-сантов оттенки, нюансы в облике „памятников деревянного зодчества“, постигая меру их красоты» [6] . Общий тон сказанию задает настойчивое авторское сближение прошлого и настоящего, фольклорного и личного. Традиционная топика, начиная с первых абзацев, вводится в контекст современности. Личное восприятие автора актуализирует архитектурное, этнографическое, словесное наследие древности для современного читателя.

Другая сторона авторской активности – сама стратегия контаминации и обработки разнообразных претекстов. Для каждого сказа характерно свое соотношение с книжными и фольклорными источниками. Так, сказание «о преподобном Адриане Андрусовском чудотворце» (Север. 1993. №10) в своей нарративной форме больше всего соответствует патериковому сюжету. Следуя событийной логике патерикового рассказа, автор развивает его мотивы, беллетризируя повествование. Фольклорное начало, восходящее к народным преданиям о чудесах Адриана Андрусовского, в основном тексте малозаметно. Тем не менее роль его подчеркнута качественно: в заглавие сказания «Белая епанча» вынесена именно фольклорная деталь, отсутствующая в патериковом рассказе (соответствует сюжетной линии сказания о белой епанче, которую Андрей Завалишин дарит своему духовному наставнику преподобному Александру Свирскому и которая впоследствии чудесным образом обнаруживается возле уже покойного святого Адриана).

Сказание об Ионе Клименецком, напротив, по сюжету заметно отличается от патерикового рассказа, обогащая его многими, очевидно, заимствованными из народных преданий и легенд деталями. Примечательно, что и здесь заглавие «Ионовы гребцы» акцентирует внимание на фольклорном сюжете, мифологизирующем определенный географический локус. Ни в каноническом житии святого, ни в патериковом рассказе, сфокусированных на образе самого чудотворца, нет соответствий эпизоду об ионовых гребцах, утонувших во время страшной бури, изменившей жизнь будущего святого, и превратившихся в поющие острова.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Наконец, очерк «Пылающая десница» об Александре Ошевенском композиционно выстроен на сопоставлении патерикового рассказа о святом и народных легенд о нем, не совпадающих событийно. Литературный пересказ В.И.Пулькина сохраняет существенные черты обоих несхожих источников: житийный сюжет повествует согласно канону о происхождении Александра Ошевенского, его благочестии, постриге и подвигах на духовном поприще, в то время как народные легенды Каргополья – о чудесах, явленных Александром Ошевенским, и его отношениях с местными жителями. В тех случаях, когда исходные фольклорные тексты доступны исследователю, легко заметить, что, литературно обрабатывая народные легенды, автор ведет пересказ близко к первоисточнику. Ср.:

Каргопольские легенды об Александре ОшевенскомПылающая десница

«Вот его вздумали, не понравился он деревенским: „Уходи от нас, не занимай место это, не ставь монастыря никакого, не разводи ничего, уходи, нам такого не надо“. – „Ну, ладно, я и могу уйти от вас: я человек не

греховодный“. Вот взял им и говорит: „Ну, ладно, когда вы мне не уважили, и я вам не буду уважать. Возьму вот батожком тыкну – и река та уйдёт под землю вашу и будете жить без реки“. – „Ну и как, тебе такого дела не сделать!“ – „Нет, говорит, – сделаю“. Вот он взял батожком своим, подсохом тыкнул в землю – и пошла река под землю, мимо деревни и под землю пошла» [7] .

«<...> и крикнул: „Будете жить у воды, но всегда без воды!“» [8] .

«Вышел [Александр Ошевенский – Н.Ш.] в деревнюшку Халуй: место высокое, мужики землю пашут. Молвил Александр простосовестно: „Если одну лишь пашню захотите возделать, а душу оставите невозделанной – берегитесь запустения!“ – „Как нам душу взрастить, странный человек!“ – „Построю келейку-огнище. А там и монастырь. Стану Бога молить“. – „Ой! Будет меньше птицы на путиках, а зверя – в лесу. Не надо нам тебя, инок. И многолюдства не надо“. – „Меня не уважили – вас Господь не уважит. Я – человек не греховодный. Вот чкну батожком в землю – уведет Господь речку вашу под землю: живите век у воды да без воды!“» [9] .

стр. 475Вообще фольклорный пласт «Северной Фиваиды» чрезвычайно богат. Знакомство с материалами экспедиций, хранящимися в архиве Карельского научного центра РАН (далее – КарНЦ), позволяет утверждать, что в действительности воздействие на авторский текст оказали не только легенды, но и более широкая линейка фольклорных жанров – от этнографических рассказов до заговоров. Кроме того, по свидетельству Н.А.Криничной, материалом для сказов стали и многие эпизоды, услышанные в экспедициях, но не зафиксированные в магнитофонных записях и текстовых расшифровках.

В «Северной Фиваиде» авторский замысел вводит локальный текст в широкий культурный контекст, объединяющий «свое» и «чужое», региональное и мировое начала. Традиционная севернорусская культура в художественной интерпретации В.И.Пулькина отличается особой открытостью и легко принимает в себя ценные черты мирового поэтического и религиозного опыта, главным образом, античного и восточнохристианского. Перевод поэтических и религиозных универсалий на язык местных реалий – магистральная тема цикла. Так, в открывающем цикл сказании об Александре Свирском священник поясняет будущему чудотворцу строки Священного Писания о пророке Амосе, рассказывая, что ветхозаветные сикоморы «это-де плоды дерев, растущих на Святой земле, обычные там так же, как у нас – яблоки и груши, схожие с ними и по виду, и по вкусу» [10] .

Творческое освоение «чужого», таким образом, представлено в цикле как важная культурная функции текста вообще (в широком культурологическом значении, т. е. фольклорного, богословского, литературного и пр.) и в качестве художественной доминанты самой «Северной Фиваиды». Согласно этому принципу выстроен образ севернорусской духовной традиции в самих сказаниях, но он же играет роль во «внешнем» оформлении всего замысла. Начатая в 1993 г., на самой заре повторной постсоветской христианизации России, «Северная Фиваида» во многом несла черты культурной перекодировки и «перевода» севернорусской агиографической легенды из сферы уходящего архаичного предания в сферу современной литературы.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

// Рябининские чтения – 2011
Карельский научный центр РАН. Петрозаводск. 2011. 565 с.

Текст может отличаться от опубликованного в печатном издании, что обусловлено особенностями подготовки текстов для интернет-сайта.

Музеи России - Museums in RussiaМузей-заповедник «Кижи» на сайте Культура.рф