Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Аннотация: В статье проанализировано несколько образцов устных рассказов пинежан, откликающихся на историю семьи, записанных автором в разных ситуациях и по разным поводам. Некоторые рассказы удачно соотносятся с традиционными представлениями и верованиями, а потому укладываются в жанровую схему предания, былички / бывальщины, легенды.

Ключевые слова: полевое интервью; семейный рассказ; жанры устной фольклорной прозы;

Summary: The article presents the analyses of some examples of oral narrations from Pinega region which deal with family history. Some stories correlate with traditional beliefs, therefore they fit into the genre scheme of historical and mythological narratives and religious legends. The family context is convenient to show the actual transmission of oral prose in modern folklore.

Keywords: field surveys and interviews; family stories; genres of oral folklore prose;

Семейные рассказы наряду с самыми разными воспоминаниями о прошлом всегда присутствуют в рабочих материалах собирателей. Пригодные для иллюстрации тех или иных обычаев, обрядов, шире - разного рода социальных, культурных и религиозных практик, относящихся к советскому периоду жизни севернорусской деревни, они представляют собою живой комментарий к изучаемым явлениям народной культуры. Однако нельзя не признать, что сегодня семейные рассказы воспринимаются исследователями фольклора не только как дополнительный иллюстративный материал (= свидетельства очевидцев), но и как продуктивная разновидность репертуара устной прозы, пусть даже область их бытования ограничивается рамками внутрисемейной / внутриродовой коммуникации [1] . Некоторые из этих рассказов несут в себе либо историческую, либо мифологическую, либо даже религиозно-мистическую интерпретацию представленных в них событий, а это дает возможность соотносить (хотя бы в самом общем плане) каждый такой рассказ с традиционными для фольклорной несказочной прозы жанрами - преданиями, быличками / бывальщинами, легендами.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Не всякое воспоминание, зафиксированное во время полевого интервью, обретает структуру законченного рассказа, замкнутого в пределах одного события или ситуации. Так, сообщая о своем отце, жившем в деревне Вальтево, пожилая пинежанка сумела создать его выразительный портрет, наполненный нежной любовью и глубочайшим уважением. Буквально в нескольких словах она представила отца как человека внутренне цельного, никогда не изменявшего собственным жизненным правилам. При этом женщина припоминала разные обстоятельства его жизни, но ни одно из них не складывалось у нее в законченную картину. Возможно, слишком о многом хотелось ей рассказать, доверительность же семейного общения в полной мере выразилась лишь в эпизоде чтения Библии, который подвел своеобразный итог ее воспоминаниям о «татушке»:

А ведь... раньше ведь и говорить-то нельзя было. Маленько что - дак и что ты белогвардеец, богомолец! Ведь это... это было уже как будто над человеком... как не знаете, кто... А он вот тоже вот и Библию хранил, и читал, и всё... И всё мне находил время сбегать... на кладбище родителям своим, кресты делал, всё... Вот он был верующий у нас, отец-то. Ему и смерточка лёгонькая... вот так... была. А вот много-то рассказывать кто будет? Ведь когда раскулачивали-то их, вот и лошадь забрали у нас... я запомнила, что был Карько... и лошадь увели в колхоз, и всё. Татушка кузнецом работал всю жизнь. И вот и... вот так. А Библию читал крадучись как-то, чтоб нихто не видел. Да всё вот это я запомнила, всё запомнила. Только другой раз мне скажет: «Ну-ка пойди, Катерина, сюда, я тебе почитаю». Из Библии-то чего-нибудь там. Ну вот я и послушаю. Послушаю. Вот так и молитвочки все узнала, всё это... [2] .

Иначе выстраивается основанный на воспоминаниях детства рассказ другой моей собеседницы, связанный с ее бабушкой. Внутри интервью он превращается в пространное, но все-таки четко структурированное повествование, в центре которого - главные даты крестьянского календарного года и благочестивые традиции, сохранявшиеся в некоторых крестьянских семьях именно благодаря представителям старшего поколения. Сама рассказчица, родившаяся в конце 1930-х гг., не получила религиозного воспитания, но то, как встречали христианские праздники в ее родном доме, она хорошо запомнила именно потому, что рядом была бабушка, придерживавшаяся всех обычаев и выполнявшая все правила, связанные с постом и молитвой. На глазах у внуков она готовилась к встрече великого праздника Пасхи, что и осталось в сознании в тот момент ничего еще не понимавших маленьких детей навсегда. Эта память, которая, вероятно, до сих пор поддерживает глубокое уважение моей собеседницы к домашним иконам и святыням, некогда вынесенным из местной церкви и отданным в деревенские дома, и стала основой рассказа. И хотя делясь со мною и с другими участниками разговора - собственными родственниками - впечатлениями детства, женщина посмеивается над недоразумениями, которые возникали между бабушкой и внуками, комические нотки не отменяют серьезности рассказа. Напротив, они должны оцениваться как доказательство незаурядного таланта рассказчицы, остраняющей ситуацию с помощью умелой имитации наивного взгляда ребенка, каковым она сама была в то время. В действительности же, складывающийся при посильном участии слушателей рассказ погружает нас в реалии жизни деревни военного и послевоенного времени, которая, как оказывается, не была жизнью без веры, хотя люди и следовали всем формальным требованиям власти:

Н. И.: А я помню баба раньше на Паску. Перед Паской она вот в пятницу... поужинаем, поужинаем... баба Надежда... Поужинаем, и она всю субботу не садилась ести. Вот это до Паски, пока не разговеется потом. А мы: «Баба, садись ести!» Мы думаем... всё жалели ее, что ну как вот мы все едим, она не ест. «Не, не надо, не надо» - «Баба, ты помрёшь!!!» - «Не, не помру... Не, не помру!» А нам так жалко бабу. «Баба, поди...» - «Не, не, не, не. Я сегодня не ем, мол». Паска дак... грешно.

З. И.: Как терпела-то?[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Н. И.: Вот терпела. Терпела! В пятницу вот поужинаем так, и всё. Всю субботу. И вот в Паску утром... А перед Паской, я как раньше помню, у нас вот всё тут в углу... в Кротове-то ты ведь была в нашем доме, дак... в переднем тут Никола Чудотворец на этой... на икон... на полочке-то тут стоит. И вот утром... около... А ведь спим-то на полу. И бабушка перед постелью стоит на коленях. Молится, молится, чего там читает. А нам так жалко, думаем, бабушка-то, она поклоны отбивает прямо до по-о-олу! Кланяется! Ведь старая уж тоже была. А нам так жалко бабушку-ту. Изнашь... и заплачем раньше. И она это самое... молится, а мама подойдет: «Шо хныкаете-то?» - «А бабушка-то даже в пол бьется, ведь жалко!» Не понимали, что это молитва... молебна такая. И всё думали: «Господи, и сколько ж это бабушка будет об пол колотиться?» А она всё это: потом с коленей встанет, и всё чего-то читает-читает, и всё молится-молится, молится-молится.

З. И.: Чего-то знали, что надо говорить ведь, да?

Н. И.: Да!!! Ведь вот что, что старая, а все помнила вот молитвы-то! Все помнила! А потом уже ой... Уже думаем, всё, скоро уже, наверно, можно просыпаться. Встанем - шанег-то, калиток-то всяких, пирогов у мамы напечёно!!! Всё... всё намазано!!! А нам разрешали молоко ести. А баба вот не ела, баба Надежда не ела. И даже вот один день: с пятницы, и всю субботу, только в воскресенье ела. Как люди терпели, не знаю.

З. И.: Теперь час пройдет, дак крайне жорать хотим!

Н. И.: А они вот терпели как-то. И ведь уж всё одно скоромно [3] ели. Не ели вот эдакой пищи. Вот я знаю, что бабушка у нас не ела Надежда. Как она посты все эти соблюдала? Но и была вот худенька ветошка така, худенькая [4] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Сегодня не редкость встретить на Пинеге людей, занимающихся исследованием истории своего рода. Многие из них проносят этот интерес через всю жизнь, а потому и в молодые годы обладают редким и драгоценным качеством - умением внимательно слушать и запоминать то, что рассказывают о своей жизни их родители. Среди моих собеседниц таким незаурядным хранителем и транслятором семейной памяти была жительница села Сура Любовь Алексеевна Малкина, внучатая племянница о. Иоанна Кронштадтского. Она замечательно, со многими выразительными подробностями передавала то, что когда-то ей рассказывала мать. Один из таких рассказов прекрасно воссоздает семейные отношения и особенности жизни небогатой крестьянской семьи, что, безусловно, сказывалось и на отношении к сватовству и заключению брака:

Вышла замуж-от. И выдали за отца-то. Она дружила с маль... с парнем одным, и тот парень был на войны, и ей выдали замуж. Выдали на силу [5] . Брат выдал. Ростил который, брат старший-то. И ей выдал. И вот она всё жила у бра... с братом. Ну, мать-то тоже была, только на женщин-то земли-то не наделяли.

И вот брат-от всё: «Пойди в няньки! На вас земли не давают, чем я буду вас кормить». Имаму-то отдаст в няньки. А отдавал-то всё к священнику... к батюшку. Она и... там водится всё. А Кронштадтский-то приезжал. [...] Всё там он ездил. Как приедет, каждый раз поедет туда, в эту... в Рощу [6] , на телёжке. А мама-то моя там на Прилуке жила, в другой деревне. Как раз напро... ко ей едут туда. И вот он едет на телёжке-то и. А народ-от уже ждут, все выйдут на улицу, ему кланяются, молятся, встречают его, чтобы благословил да... А он всем кидат деньги - кому руб, кому два, кому... Мама моя тоже стояла, и ей присчиталось 20 копеек. Подняла. И на те деньги купила себе сарафан... на сарафан. И сошила сарафан розовый какой-то. Говорит, в том сарафане и замуж пошла. Вот как хранили долго! А была маленька еще, а сошила-то большой уж, это... Купить-то купила, а шить-то не шила, берегла всё [7] .

Другая история, также повествующая о создании семьи, оформляется в духе традиционного анекдота. Анекдотичность рассказа является следствием присутствия в нем эффекта неожиданности, когда шутка одного из персонажей - отца рассказчицы - оказывается пророческой. Нетрудно догадаться, что именно к отцу женщины эта история, скорее всего, и восходит, сохраняя спустя десятилетия его точку зрения на ситуацию:

Когда мать с отцом поженились, ему было сорок лет, а матери двадцать два года. Мама наша от матери своей полугода осталась, а старша сестра ейна была восемнадцати годов. Вот она с ней и возилась. Раз она на улицу вышла, стоит на крыльце, на руках мать-то нашу держит. А шли мимо тятя с братом. Брат ему говорит: «Эта будет моя невеста». А тятя тогда сказал: «Хорошо, тогда та, котора на руках, моя невеста будет». Так и вышло. Отец уже вдовцом был с детьми, а мама тоже двадцати двух годов овдовела, они и поженились [8] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Как семейные воспоминания внутри интервью могут оформляться и случаи, откликающиеся на традиционные мифологические представления, в частности, связанные с вмешательством в жизнь «знающих людей» - либо нарушающих, либо, напротив, восстанавливающих жизненный порядок своих соседей по деревне. С точки зрения сюжетно-композиционных особенностей подобных рассказов порой бывает довольно сложно провести четкую границу, разделяющую свидетельство очевидца и устоявшиеся в местной традиции мифологические рассказы. Лишь форма мемората безоговорочно подчеркивает уникальность передаваемой ситуации, выдвигая на первый план переживание самого рассказчика и тех, кто в тот момент находился рядом с ним.

Удачной иллюстрацией здесь могут служить два рассказа, записанные от Раисы Сергеевны Чарносовой в деревне Чешегора. Отвечая на мои вопросы о местных колдунах, женщина вспомнила несколько случаев из своего детства. Вероятно, обоснованность расхожих представлений о том, что знающие люди могут помочь найти пропавшую скотину, для нее проявлялась именно в том, что и сама она некогда участвовала в поисках тёлочки и даже ходила по заданию матери к знающей бабушке в деревню на противоположном берегу Пинеги, чтобы узнать, найдется ли пропажа.

У нас мама пастухом была, баба Дуня [9] ... Я еще в школу ходила. Привезли холмогорску тёлочку. Маленька еще, небольшая она была, я не знаю, быва только еще год и был, маленькая. Погонали, мало подержали. Со ско- том-то мало подержали в помещении-то, дома-то. Выпустили в лес. Да и в лесу... ведь не было пастбищев- то, чтобы в наволоках пасли, на лугу. В лес выгоним, да и паси. И вот она где-то утерялась. И нету, и нету. А самая тут жара, лето. Так вот кто ее знает, как она ушла, как она отскочила, как она? Или кто подшутил над ней? Ни вот... этого не знаем. Но мама меня... меня посылала к бабушке, я ходила в Березник. Так она сказала, что она жива, говорит. Возможно, говорит, она, ну, попадет кому ли на глаза, попадет... Нашлась потом, через месяц, но она нашлась. Да, месяц мы ее искали. Всю оводы сжорали, по хребту, да всяко, просто страшно. Она небольшая еще, а оводы такие, страшно! Нашлась. Ведь вот ходили мно-о-ого, бригадами ходили, всё искали - не могли найти. И вот где-то вот... о реку где-то тут нашли [10] .

Тот же прием рассказчица использовала, когда речь зашла об икотах. Оказалось, что и здесь Раиса Сергеевна была очевидцем, поскольку икота была посажена ее родной бабушке, о чем долгое время в семье не знали.

У нас у бабушки была, говорила икота. Это у маминой-то матери была. Бабушка была с Марьиной. Кто ей посадил, не знаю. Как будто так она, вроде бы, и не говорила. А вот уж... Она заболела, больна была. И захотела вина, так кричит. Наверно, мужчина был, што ли... Говорят, что мужчина, наверно, был, дак... вина, говорит, хочу. А денег нет и вина дак купить никак, а всё равно... стали да купили ей, узнали да... Кричит! А нам интересно, дак... ещё поддразнивам, всёразговаривам, дак она, она... Она насилу ей, так от всего сердца как будто отрыват, скажет. Тяжело! Она интересная... [11] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В обоих случаях интервью носило объективный характер, наш разговор не касался частной жизни моей собеседницы, переход же в семейную плоскость явился во многом ее собственным выбором. На мой взгляд, объяснялось это внутренней потребностью Раисы Сергеевны в актуализации достоверности ее знания, столь необходимой многим современным рассказчикам, когда речь заходит о разного рода сверхъестественных явлениях [12] . Избранный ею семейный дискурс подчеркивал статус рассказчицы как человека, на своем личном опыте убедившегося, что многое из того, что обычно говорят об уводе скота и о помощи в его нахождении, а также об икотах, правда. В определенном смысле здесь можно проследить осознанное смещение предмета разговора с коллективного знания (с ним был связан изначальный посыл собирателя) на знание личное, за которое рассказчица чувствовала себя вправе нести ответственность.

Отмеченная особенность не только не является уникальной, но, как представляется, в настоящее время может рассматриваться как типичная в ситуациях беседы о традиционных суевериях и верованиях. Не случайно рассказы от первого лица сегодня нередко преобладают в интервью, касающихся мифологических персонажей. Если человеку хочется что-то рассказать, скорее всего, это будет его личное впечатление. Прочие же формы суеверного нарратива менее востребованы в речевой коммуникации, если ни сказать - полностью вытеснены малосодержательными констатациями «это детей пугали», «говорили, дак кто знает, мне самой не доводилось».

В заключение отметим, что изучение устного рассказа как средства передачи традиционного знания имеет перспективы в свете открывшихся в последние десятилетия возможностей точной его фиксации внутри живой разговорной речи. Нарративы, подобные тем, о которых говорилось в этой статье, создаются не только в ответ на запрос собирателя, они существуют в естественной коммуникации - в ситуации общения родителей с детьми, дедов с внуками, при обмене воспоминаниями во время встреч родственников. Смещение же от случая к случаю смыслового фокуса рассказа в зависимости от ситуации общения и целевого запроса слушателей не разрушает его содержательных границ, не искажает его смысловой целостности. И в этом смысле многие семейные рассказы представляют собою одну из возможных форм реализации общего знания, принадлежащего семейной фольклорной традиции (а в некоторых случаях и локальной фольклорной традиции в целом), осознанного и воплощенного в индивидуальном высказывании.

Литература

1. Липатова А. П. Вариативность легенды. М.: РГГУ, 2019.
2. Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. История. М.: Индрик, 2001.

• [1] Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. История. М.: Индрик, 2001.
• [2] Архив автора. Зап. в 2003 г. в деревне Подрадье Пинежского района Архангельской области от Екатерины Васильевны Худяковой, 1928 г. р., уроженки деревни Вальтевой.
• [3] Ошибка рассказчицы, имеется в виду как раз противоположное - постная еда.
• [4] Архив автора. Записано в 2003 г. в деревне Пиренемь Пинежского района Архангельской области от Наталии Ивановны Шумиловой (Тонкой), 1939 г. р., уроженки деревни Большое Кротово. В беседе участвовала Зинаида Ивановна Резвая, 1928 г. р.
• [5] Мать Любови Алексеевны выходила замуж за вдовца на двенадцать лет старше нее, у которого на тот момент уже было четверо детей от первого брака.
• [6] Скит Иоанно-Богословского Сурского женского монастыря, расположенный в нескольких километрах вверх по реке Суре (притоку Пинеги).
• [7] Архив автора. Записано в 2000 г в селе Сура Пинежского района Архангельской области от Любови Алексеевны Малкиной, 1920 г. р., местной уроженки.
• [8] Архив кафедры русского устного народного творчества Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова. Зап. в 1995 г. в деревне Лавеле Пинежского района Архангельской области от Серафимы Ивановны Улищенко, 1927 г. р., местной уроженки. Тетрадь № 15, № 207.
• [9] Свою мать Раиса Сергеевна назвала так, вероятно, потому, что наш разговор мог слышать ее сын, для которого эта бабушка действительно была «бабой Дуней».
• [10] Архив автора. Записано в 2003 г. в деревне Чешегора Пинежского района Архангельской области от Раисы (Ларисы) Сергеевны Чарносовой, 1940 г. р., местной уроженки.
• [11] Архив автора. Записано в 2003 г. в деревне Чешегора Пинежского района Архангельской области от Раисы (Ларисы) Сергеевны Чарносовой, 1940 г. р., местной уроженки.
• [12] О модальности достоверности (эпистемической модальности) и ее значении для анализа семантики фольклорного текста и изучения соотношения стабильных / мобильных элементов его содержания см.: Липатова А. П. Вариативность легенды. М.: РГГУ, 2019. С. 14–15, 35 и след.