Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 280Причитания, записанные во время Великой Отечественной войны, стали свидетельствами живых творческих процессов, при которых «отмиравшие плачи-проводы» не просто «заново воскресли» «под впечатлением военных событий» [1] и «приобрели широкую популярность» [2] , но и претерпели качественные изменения вследствие переосмысления многих понятий и развития «активных процессов формулотворчества» [3] .

В этой связи большой интерес вызывает анализ отдельных составляющих фольклорного мира, которые были актуализированы испытаниями военного времени. Такого внимания, в первую очередь, заслуживает ключевое для причитаний данного периода понятие «война» [4] . В предлагаемой работе его краткая характеристика представлена на материале одной севернорусской традиции – Усть-Цилемского района Республики Коми – и ограничена заявленным в названии аспектом. Источниками послужили тексты, зафиксированные в 1942 г. экспедицией Петрозаводского университета под руководством В.Г.Базанова [5] . К работе привлечены также архивные записи усть-цилемских причитаний из Рукописного отдела Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН (1929 г.; в ссылках – РО ИРЛИ), кафедры фольклора Московского государственного университета (1980 г.), Фольклорного архива Сыктывкарского университета (1980-е гг. зап.; в ссылках – СыктГУ).

В усть-цилемских причитаниях, записанных в 1942 г., слово война употребляется в составе простых и сложных определительных сочетаний с разными прилагательными, наиболее популярные среди них – большая, кроволитная, всемирная. В сложных образованиях постоянным элементом выступает сочетание больша(я) война, которое как неделимое целое присоединяет к себе другие прилагательные; слово большая при этом практически всегда находится в начале определительного ряда, например: «А ты большу прошел войну кроволитную» (СыктГУ 0301–14); «Спеши́т-то вас да больша война, / Больша война да кроволитная» (РНБЛ 8:46); «Откуль станем их высматривать? <…> Со большой войны да со всемирноей» (РНБЛ 53:67). В причитаниях пяти исполнительниц (четыре из них – односельчанки из д.Уег) отмечено устойчивое сочетание, соединяющее все три определения, например: «Не на это был да ты рощеной, / Не на большу войну да кроволитную, / На кроволитную да на семирную» (РНБЛ 28:22). В единичных примерах слово война сочетается с прилагательными лютая, проклятая, тяжелая, германская, зла-лиха, многолетняя, встречающихся, как правило, в составе сложных конструкций.

Рассмотренные сочетания наиболее часто появляются в мотиве сборов-отправлениях на фронт. Нередко он реализуется как отправление в путь-дорогу с использованием традиционных эпитетов (дальняя, печальная, невеселая, слезливая, незнакомая), например: «Я опять тебя да провожать стала / Во дальную да путь дороженьку, / Во дальную да во печальную, / Во печальную да невесёлую, / На злу лиху, на большу войну…» (РНБЛ 55:4). Подобное определение дороги характерно для похоронной причети, но с тем отличием, что в ней она оценивается также и как последняя и невозвратимая [6] .

Вполне естественно, что при проводах родных из глубокого тыла в значительно удаленные места боевых действий конечный пункт их отправки – географически неопределенная война – предстает в плачах не просто как далекая, нездешняя (СыктГУ 0371–54), а как чужая дальняя сторона («Они ушли у мя да все уехали / На чужу дальну сторонушку, / На службу да на военную, / На войну да кроволитную», РНБЛ 51:21). Анализируемые тексты дают разные примеры сочетаемости трех композитов этой известной формулы – они встречаются в составе как простых, так и усложненных образований:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

стр. 281

В отдельных причитаниях все три базовых для мотива отправки на фронт элемента (путь-дорога – чужая дальняя сторона – война) выстраиваются в один ряд: «Я отправила да всех проводила / Я во дальнюю да путь-дорожечку, / На чужу дальню да на сторонушку, / На большу войну да кроволитную» (РНБЛ 50:52). Имеются также примеры, где при соединении двух первых композитов формально отсутствующее обозначение понятия война восполняется контекстом или собственно формулой чужая дальняя сторона: «Не на это был да ты рощеной, / Не на большу войну да кроволитную, / На кроволитную да на семи́рную <…> Спроводила я да в путь-дорожечку, / На чужу да дальну сторону / Я любимого да внукушка» (РНБЛ 28: 22, 217); «Я отправила тебя, проводила, / Я во дальнюю да путь-дорожечку, / Я во дальнюю да во печальную, <…> На чужу дальню да на сторонушку, / На дальную да незнакомую. <…> Ты пошла, наша, да нонь поехала / На большу войну да кроволитную» (РНБЛ 52: 3, 10, 20).

В текстах двух исполнительниц (А.К.Носовой и М.Б.Поздеевой) пребывание их близких на войне предстает как максимально отдаленное от родного дома – в категориях традиционного мировидения – местонахождение: «Ты за морями, мой, да ты за синима, / Ты за горами, видно, да за высокима, / Ты за лесами, мой, да за тёмныма, / За городами, мой, да за столичныма, / На большой войне на кроволитноей» (РНБЛ 28:114); «Я отправила тебя, проводила, <…> За больши бора да за сосновые, / За темны леса да за дремучие, / За быстры реки да за субойные, / За сини моря да за глубокие, / На чужу дальню да на сторонушку…» (РНБЛ 52: 3, 6). В своем плаче другая исполнительница (А.А.Носова) называет эту военную далекую сторону «краем света» («Я отправила дитя сердечное <…> По конец-то свету белого», РНБЛ 30: 104), а солдаты, находящиеся там, описываются в этом и многих других усть-цилемских причитаниях как сироты, лишенные родного дома, семьи. Безродность-«бесприту́льность» воинов-сирот передается традиционными средствами, свойственными похоронно-поминальной поэзии, ср.:

Представление о бесприютности на войне – чужой стороне нашло воплощение в формульных описаниях солдатского быта: «Что живут братья да во чистом поли, / Во чистом поли да во раздолице, / Их постилоч-ка да мать-сыра земля, / Их зголовьичко да зло кореньичко, / Одеваньице да сине облако, / Умываньице да заря утрення» (РНБЛ 44:47); «Отрядила да тя спроводила / На злодейку тя да чужестранную, / Там ни постилочки, да ни окуточки, / Тебе постилочка да мать-сыра земля, / Те зголовьице да зло кореньице, / Окуточка да сине облако» (РНБЛ 28:36). Отдельные исполнительницы в традиционную «характеристику» сиротской по-стели вводят собственно «фронтовые» детали: «…Ему окуточка – шинель серая, / Шинель серая да сине облако» (РНБЛ 4:44); «…Вам окуточка да сине облако, / Вам окопы будут да подземельные» (РНБЛ 29:56). Родной дом, благополучная, мирная жизнь в причитаниях противопоставлены войне – чужой стороне не только по признаку «уют – бесприютность», но и «тепло – холод», «сытость – голод»; ср. воспоминания о благополучном детстве сына в поминальном причитании и описание фронтовой обстановки:

стр. 282Но на той чужой стороне, которая предстает в причетах при проводах на фронт, «во сильну драку да во биютную» (РНБЛ 8:12), солдатам грозят не столько бытовые лишения, сколько смертельная опасность. Часто мотивы проводов-отправки перерастают в объемные перечисления военных орудий и снарядов, несущих воинам гибель; эти фрагменты создаются за счет как традиционных, так и новых образов и формул: «Пошёл во жарки огни да во горячие, / Во больши огни да во ужасные, / Под ружья да заряжёные, / Под востры штыки да наточёные, / Под копья да под перёные, / Под пушки да заряжёные, / Под гранаты да наточенные» (РНБЛ 60:20); «… Под гранаты-те да под разрывные, / Под танки-те да под огромные» (РНБЛ 41:12); «Про вас заряжены там да пули быстрые, / Наточены да штыки острые, / Про вас натянуты, ладо, туги луки, / Туги луки да с каляной стрелой» (РНБЛ 66:37) и т.п.

Осознание того, что уходящим на войну грозит смертельная опасность, проявляется в трагических мотивах ожидающей воинов гибели, характерных для «проводных» плачей: «Разнесёт, бат, да твою буйну голову, / Прострелят ваши да груди белые, / Прольют твою да кровь горячую» (РНБЛ 44:14); «Соймут твою, бат, буйну голову, / Прольют твою да кровь горячую…» (РНБЛ 31:44). Некоторые исполнительницы описывают проводы будущих воинов непосредственно как отправку на смерть, используя поэтические формулы погребально-поминальных причетов: «Я опять тебя да провожать стала / Во дальную да путь дороженьку, / Во дальную да во печальную, <…> На большу войну да ерманскую, / Под пулю да под быструю, / На смерть тебя, да чадо милое, / Под бой тебя, да чадо милое. / Нам последнее с тобой прощаньице, / Вековечно, бат, да нам свиданьице» (РНБЛ 55:4) [7] ; «Тут разосталися мы с ним да распростилися / На вечно житьё да бесконечное» (РНБЛ 3:28) [8] .

Как развитие этой трагической темы и своего рода раскрытие формулы война кроволитная в причитаниях рисуются страшные картины исхода кровавых сражений; в них чужая сторона, где идет война, предстает как страна смерти, в которой убитым нет погребения: «Чужа та да дальня сторона, / Она не мёдом ли да была мазана, / Не сахаром была посыпана, / Она помазана кровью горячею, / Кровью горячею да молодецкою, / Она посыпана только земелюшкой, / Удалыми да добрыми молодцами, / Затем она слезми горячими» (РНБЛ 28:42); «Нонь лежат там много трупов умершиих, / Там лежит, бат, моё да солнце красное, <…> Бат, пролита его да кровь горячая, / Его протыканы, бат, да груди белые, / Протыканы да штыком острыим, / Или прострелены да пулей быстрою» (РНБЛ 44:135). В причитаниях каждой второй усть-цилемской исполнительницы (записи 1942 г.) находим выражение боязни о том, что уходящим на войну или погибшим, пропавшим без вести «ладам милым», сыновьям, внукам «не достанется матери сырой земли» (РНБЛ 4:132; 28:138; 54:21), «не присчитается» гробовой доски (РНБЛ 28: 139) и их некому будет «Положить да в мать сыру-землю / По-людски да по-хорошему, / По-хорошему да понастоя-щему» (РНБЛ 28:149) [9] . Описания невыполнимого на войне – чужой стороне погребального обряда представлены в рассматриваемых текстах как в лаконичных, так и в детально разработанных формульных воплощениях:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

стр. 283Неоднократно в плачах усть-цилемок звучат страшные опасения о грозящем незахороненным телам поругании: «… Не сряженой да не уклаженой, / Не закрытой он да гробовой доской, / Не зарытой он да желтым песком. / Кормилица да солнце красное, / Его раскуркали да черны вороны, / Разграяли да сизы орлы» (РНБЛ 54:34); «Его, бат, раскуркали да черны вороны, / Расклевали, бат, его сизы орлы, / Растаскали, бат, да звери лютые» (РНБЛ 43:184); «На ветру их, бат, да растащило» (РНБЛ 1:253) и т.п.

Таким видится в усть-цилемских голошениях поле битвы, пространство войны-смерти. Ее недвусмысленный образ создается в усть-цилемской причети, закрепившей – по наблюдениям В.Г.Базанова – «большой художественный опыт прошлого» [10] , за счет использования поэтических форм похоронных и рекрутских плачей [11] и параллельного развертывания новых образов [12] . Война предстает в рассмотренных причитаниях во-енной тематики не столько как особое, связанное с тяжелейшими испытаниями время-событие (тяжелое/тяжкое время военное), сколько как особый, отдаленный локус (дальняя сторона), принципиально отличный от «своего» мира (чужая сторона), грозящий страшной гибелью.

• [1] Базанов В.Г. Причитания Русского Севера в записях 1942–1945 годов // Русская народно-бытовая лирика: Причитания Севера в записях В.Г.Базанова и А.П.Разумовой 1942–1945 гг. / Вступ. ст. и коммент. В.Г.Базанова. М.; Л., 1962. С.13 (далее – РНБЛ).
• [2] Базанов В.Г. Поэзия Печоры. Сыктывкар, 1943. С.55.
• [3] Иванова Т.Г. Идеологемы и их формульное воплощение в русских народных плачах воинской тематики (XIX–ХХ века) // Русская литература. 2010. №1. С.171.
• [4] В сравнительно-историческом аспекте формульные реализации комплекса идей, отражающих государственную жизнь, в том числе идеологема «война», на материале «воинских» причитаний разного времени рассмотрены в статье: Иванова Т.Г. Идеологемы и их формульное воплощение… С.142–171.
• [5] РНБЛ. Раздел I. Печора. С.45–222 (далее при ссылках на усть-цилемские причитания – РНБЛ с указанием номера текста, через двоеточие – номер первого из цитируемых стиха; в цитатах сохранена орфография и пунктуация источника, все выделения курсивом наши – Т.К.).
• [6] Ср., например: «Ты родима моя, сестра ты родимая, <…> А ты куда ле моя дак отправляешься? / Уж ты не в дальную дорогу во печальную, / Уж ты не во печальную, моя, во ближнюю, / А ты во ближнюю еще невозвратимую» (СыктГУ 0323–50); «… Уж во последню путь да во дорожочку, / Уж во последню ты да не во дальнюю, / Уж не во дальнюю да во печальную» (СыктГУ 0381–12).
• [7] Ср. с поминальным и похоронным причетами: «Ты прости, моя да ласкова бабушка, / Ты отныне, моя, до веку, / Нам последне ли с тобой прощаньице, / Больше на веки да несвиданьице» (РНБЛ 12:47); «… Последнее да росставаньице, / Вековечное несвиданьице» (РО ИРЛИ, р.V, кол.6, п.8, ед.хр.6, л.51).
• [8] Ср. с поминальным плачем: «…захоронили тя, гора высокая, / На вечно житье, на бесконечное» (СыктГУ 0331–21).
• [9] «Для русского человека, во-первых, вообще страшна не смерть, а отсутствие погребения, т. е. невозможность быть преданным земле <…>; во-вторых, страшна опасность быть погребенным не в „своей“ земле, а на „чужой стороне“» (Николаев О.Р. Фольклорная символика дороги и поэзия А.С.Пушкина // Традиционные модели в фольклоре, литературе, искусстве. СПб., 2002. С.74).
• [10] Базанов В.Г. Причитания Русского Севера… С.13.
• [11] Там же. С.8; см. также: Базанов В.Г. Поэзия Печоры. С.56–57.
• [12] Базанов В.Г. Причитания Русского Севера… С.12.