ИНФОРМАЦИЯ О МУЗЕЕ «КИЖИ»
афиша, расписания, услуги, цены, мероприятия.

Спасо-Преображенский Кижский погост — один из 17 административно-фискальных и церковных округов Заонежской половины Обонежской пятины, учрежденной после присоединения новгородских владений к Москве в последней четверти XV в. Кижам «не повезло» с письменными источниками по средневековой истории — до нас не дошли документы, непосредственно освещающие их новгородское прошлое. Это так в сравнении даже с соседними заонежскими погостами-округами — Толвуей, Шуньгой, Челмужами, Шуей, Пудожем, для которых сохранились в копиях хотя бы единичные межевые, рядные, купчие, вкладные акты последнего века независимости Новгорода, а в ходе широких археологических раскопок метрополии к настоящему времени найдены несколько берестяных грамот, упоминающих часть из них. Для Кижей древнейшим письменным источником в арсенале исследователей является кадастровое подворное описание деревень погоста, составленное в интервале 1563–1566 гг. (1)

Книга 1560-х гг. учитывает данные первых московских «писем» и, следуя прежней традиции, перечисляет поселения по бывшим волосткам новгородских бояр, конфискованным в несколько этапов после 1478 г. Это дает возможность исследователям воссоздать картину расселения и местного вотчинного землевладения накануне утраты независимости боярской республикой. Расселение (устойчивое в отличие, в известной мере, от землевладения) зафиксировано древнейшим дошедшим до нас письменным источником в уже сложившемся в базовых элементах, вполне узнаваемом виде. Это было блестяще продемонстрировано работами М. В. Витова по истории сельских поселений Заонежья XVI-XVIII вв. Анализ древнейших писцовых книг позволил ученому также высказать гипотезы о путях (исходных «гнездах» деревень) и времени (XIV-XV вв.) сложения традиционной структуры сельского расселения на этой территории Новгородской земли (2).

Система сельского крестьянского расселения формирует и отражает то, что называют емким словом «мир» — община, приход, администрация, локальное «мы» (не претендуем на еще одну дефиницию). Зримой для нас архитектурной манифестацией кижского «мира» стало воздвижение монументального Спасо-Преображенского собора на погосте-месте в 1714 г. Незримым в архитектуре остается период Средневековья, предшествующий финалу новгородского времени, истоки кижского «мира» — в локальном плане это не только «безархитектурная», но и бесписьменная протоистория. Установить исторические факты этого периода, помимо ненароком отраженных кадастровыми книгами московских писцов XVI в., дают возможность лишь другие категории источников: языковые, в том числе топонимические, археологические, этнографические (включая историю архитектуры), фольклорные. Археологии (науке о вещественных древностях) в этом ряду присущи свои сильные и слабые стороны. Последние объективно обусловлены тем, что она оперирует сохранившимися остатками сооружений и вещей — древней материальной культуры в ее связях и отношениях с нематериальным. Вещный мир (в отличие от письменных памятников и фольклора) создавался и жил по своим законам вовсе не для того, чтобы донести до современников и тем более далеких потомков какую-то информацию. «Прочитать» археологический памятник и включить его в утраченный контекст древней культуры по своему сложнее, чем обрывок текста на незнакомом языке. Сильные стороны археологии в сопоставлении с языковыми, фольклорными, этнографическими источниками (в других планах принципиально более информативными) связаны с непосредственной принадлежностью к прошлому, наличием собственных и физических (scientific) методов датирования артефактов и комплексов, а через них — явлений и процессов в древности. Последнее в сравнении особенно важно, коль скоро речь идет об исторических фактах — в частности, хронологии сложения традиционной структуры расселения.

Все эти посылки имелись в виду при реализации в 2000-х гг. инициированного музеем «Кижи» проекта археологического изучения средневековых памятников центра Кижского погоста. Результаты исполнения проекта, конечно, не исчерпавшие тему, подробно опубликованы тремя авторами (3). Цель данной статьи не в кратком повторении сказанного, а в том, чтобы акцентировать внимание на некоторых, как нам представляется, исторически достоверных и значимых выводах, которых обычно и ждут от археологов (подчас преувеличивая возможности этой исторической дисциплины), несколько отрешившись при этом от источниковедческой «кухни». Последняя, определяющая степень обоснованности, дающая базу для проверки выводов и опубликованная, весьма важна, но, скорее, для специалистов (например, построенная типо-хронологическая шкала керамической посуды Заонежья XIII-XVIII вв.). Есть возможность также предложить для обсуждения некоторые возникающие сопутствующие сопоставления и предположения, которые в книге опущены. Это своего рода послесловие к публикации и анализу археологических материалов.

В окрестностях центра Спасо-Преображенского Кижского погоста выявлены и обследованы двадцать поселений с комплексами находок и сооружений, суммарно датируемых X-XVIII вв. Раскопки площадями от 40 до 440 кв. м проведены на семи памятниках, остальные исследовались посредством шурфовки (4–20 кв. м) и в четырех случаях только сборов материала на пашне. Раскопами и шурфами в общей сложности вскрыто около 1 тыс. кв. м. Итогом работ стало составление каталога и археологической карты микрорегиона, на которую нанесены классифицированные и датированные средневековые поселения (рис. 1).

На шести памятниках наряду с позднесредневековыми представлены комплексы рубежа I-II тыс. н. э. (рис. 1:2, 5, 8, 16, 17, 19), проливающие свет на раннесредневековый этап освоения территории. Определение раннесредневекового этапа как «начального» было бы, очевидно, не вполне корректно, но древности предшествующих археологических периодов раннего железного века и бронзы в Кижских шхерах, неплохо археологически обследованных, до настоящего времени не найдены, да и в масштабе всего Заонежского полуострова они практически не известны (4).

Наиболее представительный раннесредневековый комплекс исследован на селище Васильево 2 (рис. 1:5) на западном берегу о. Кижи. Площадь поселения, как это определено двумя раскопами (440 кв. м), составляла около 1000 кв. м, примерно в центре заселенной в X-XI вв. площадки исследованы остатки печи со сводом, сооруженным из глины и камней, контуры жилища не прослеживались. Топография, размеры этого поселения, конструкция стационарного отопительного сооружения и состав находок (включающих примерно в равной пропорции грубую лепную посуду и изготовленную на гончарном круге, древнерусского облика) близко соответствуют селищам в Челмужах на северном берегу Онего и в Шуе (на западном), связанным с курганными могильниками. Как и памятники Челмужей и Шуи, раннесредневековое селище Васильево 2 представляет собой след южной, по облику материальной культуры — скорее, приладожской колонии. Кладбище при поселении не обнаружено, единственный известный сегодня в Заонежье курганный могильник исследован в Уницкой губе на западе полуострова; судя по погребальному обряду и инвентарю, могильник был оставлен небольшим коллективом, мигрировавшим с р. Оять на рубеже тысячелетий (5). По составу керамического набора селищу Васильево 2 подобны раннесредневековые комплексы поселений Керкостров 2 и 4 у южной оконечности одноименного острова к югу от Кижей (рис. 1:16, 17), сильно потревоженные распашкой и исследованные раскопками на меньшей площади.

С южной колонией в Кижах определенно связываются древнейшие следы земледельческой практики в микрорегионе. Они были выявлены в ходе палинологических изысканий, предпринятых геологами КарНЦ РАН Н. Б. Лавровой и И. Н. Демидовым на о. Кижи и близлежащем Волкострове в 2002–2003 гг. В донных озерно-болотных отложениях пыльца культурных злаков (Cerealia), углистые частицы от пожоги лесов и другие признаки земледелия впервые появляются в горизонтах, датированных радиоуглеродным методом концом I тыс. н. э. (6).

Выводы о начале колонизации территории, сделанные по материалам поселения Васильево 2, Керкостров 2 и 4, а также палинологическим данным, могут быть дополнены при обращении к раннесредневековому комплексу, исследованному на селище Наволок на юго-восточном берегу о. Кижи (рис. 1:8). На распахивавшейся поверхности поселения и в раскопе на площади всего 30–40 кв. м найдены обломок бронзовой застежки-фибулы, кресало для высекания огня, фрагменты 2–3 очень грубых лепных горшков и, возможно, связанные с ними в единый комплекс обломки медных котлов (рис. 2:1, 2). Комплекс, датируемый временем около 1000 г., аналогичен десяткам подобных, изученных к настоящему времени в бассейне Онежского озера на многослойных поселениях (7). Намечается культурная оппозиция двух раннесредневековых поселений на противоположных берегах о. Кижи: Васильево 2 — стационарная южная земледельческая колония, Наволок — промысловое кратковременное поселение. Это близко напоминает ситуацию в приустье р. Шуя под Петрозаводском, где археологически прослежено сосуществование южной торговой и земледельческой колонии X-XI вв. (из могильника происходят значительно более яркие, чем с кижских поселений, материалы), стабильно просуществовавшей не менее полутора столетий, и стоянок «саамского железного века», периодически заселявшихся на короткий срок в интервале IX-XIII столетий (8). Намеченная оппозиция поселений Васильево 2 — Наволок на о. Кижи, таким образом, может быть логично вписана в более общую и сложную в деталях картину раннесредневекового этапа колонизации и торгово-промыслового освоения территорий в бассейне Онежского озера, когда их естественные богатства, прежде всего пушнина, и местное население были вовлечены в систему восточноевропейской и международной торговли.

Связь соответственно с пришлым и местным коллективами служит версией объяснения оппозиции двух частью синхронных раннесредневековых поселений о. Кижи. При этом отнесение комплекса рубежа I-II тыс. селища Васильево 2 к приладожским по происхождению древностям, а селища Наволок — к кругу памятников «саамского железного века» не следует понимать как строгие этнические атрибуции («вепсы» — «саамы»), на которые археология не способна. С большей вероятностью есть основания говорить, что за оппозицией двух археологических памятников стоят различия хозяйственно-культурных типов и моделей жизнедеятельности оставивших их коллективов, причем коллективов близких (около 2 км) соседей и современников.

Примерно с 1100 г. повсюду на обширных территориях в бассейне Онежского озера по запустению южных колоний и резкому сокращению поступления импортов в инвентаре многослойных поселений (типа комплекса селища Наволок) констатируется лакуна в древностях — разрыв в заселении. Это явление в культуре вполне ощутимо и по кижским памятникам (9), но здесь лакуна в материалах хронологически менее продолжительна, что позволяет ставить вопрос о преемственности со следующим этапом заселения территории. Археологически этот вопрос может обсуждаться по материалам единственного из исследованных на сегодня двадцати поселений — Васильево 2, где зафиксированные комплексы находок и сооружений X-XI и XIII-XV вв. локализуются на одной и той же площадке. При этом материалы XII — начала XIII в. столь же четко не выделяются, не получены и бесспорные палинологические указания на непрерывность начавшейся на рубеже тысячелетий земледельческой практики в микрорегионе. Хронологический разрыв средневековых комплексов в данном случае (подчеркнем — уникальном) составляет столетие-полтора. И все же на этом памятнике устанавливаемое по вещам и радиоуглеродным датировкам отсутствие непосредственной, физической преемственности в заселении (аргументацию смотри в книге) при топографическом совпадении разновременных комплексов не отрицает полностью возможность сохранения традиции в выборе места для поселения — не самого удобного на острове. Ведь можно перенести вопрос в плоскость обсуждения чувствительности археологической методики при фиксации преемственности/разрыва традиции, реализуемой не только, а может быть — не столько, в материальной сфере.

Если наличие комплекса XIII в. бесспорно зафиксировано только на селище Васильево 2, то материалы последующих веков Средневековья присутствуют на всех двадцати исследованных поселениях. Большая часть археологически исследованных памятников при сопоставлении с данными, собранными и систематизированными М. В. Витовым и И. В. Власовой, исправленными и дополненными С. В. Воробьевой применительно к самому о. Кижи и его окрестностям (10), уверенно соотносится с деревнями писцовых книг. Это позволяет пролонгировать в древность на археологически определенный срок зафиксированную ими по состоянию на финал новгородского времени картину расселения в ее динамике. При этом важно, что в отличие от раннесредневекового периода, возникает также возможность объективно оценить (проверить по независимым источникам) степень репрезентативности имеющихся археологических материалов по отношению к «пику» средневековой заселенности территории рубежа XV-XVI вв., то есть выяснить, как количество выявленных селищ соотносится с числом существовавших на данной местности в данный период поселений. Сопоставление археологических данных с деревнями писцовых книг XVI в. на географически конкретных объектах убеждает в репрезентативности первых для исторически достоверных выводов относительно хронологии и динамики сложения ядра поселенческой структуры в центре погоста. На самом острове Кижи из двенадцати деревень, упоминаемых в письмах 1563–1566 и 1582/1583 гг., археологические соответствия имеют минимум семь (не менее 60%), на близлежащем о. Керкостров — из четырех — четыре (100%). Оценивая результаты и статистическую достоверность сравнения археологической карты селищ XIII-XVI вв. (рис. 1) и топографии локализованных историками поселений писцовых книг, уместно и даже необходимо ввести определенную поправку на бесспорно обратную пропорциональность древности и количества поселений.

Для двадцати селищ археологические определения времени функционирования поселений выстроились следующим образом: XIII в.— одно (5) (11), XIV в.— максимум четыре (5, 6, 8, 15), XIV-XV вв. (12) — шесть (5, 6, 8, 9, 15, 19), XV-XVI вв.— восемнадцать (кроме селищ Васильево 2, запустевшего к концу XV в., и Воробьи 1, существовавшего, скорее, в XVII в.). Итак, возвращаясь к мыслям, изложенным во вступительных замечаниях, начало сложения традиционной структуры сельского крестьянского расселения в центре Кижского погоста, зафиксированной писцовыми книгами, относится по археологическим датировкам к XIII-XIV вв. Массовое заселение территории происходит не ранее XIV, а в основном в XV в., причем процесс, видимо, уже преимущественно внутренней колонизации продолжался и в последующие столетия (не ранее XVI в. датированы материалы раскопанных селищ Бачурин Наволок, Мальковец, вероятно также Бишево, Лахта, Воробьи 3).

Приведенные даты указывают на то, что система расселения в центре погоста сложилась в относительно короткий срок — на протяжении около полутора столетий. Не трудно заметить, что указанные сжатые сроки заселения плохо соотносятся с представлениями лингвистов о целом ряде последовательных этапов этнокультурной истории Заонежья в Средневековье. Конечно, сопоставление археологических данных о хронологии заселения узколокального района южного Заонежья с этноисторическими выводами, полученным исторической лингвистикой в результате более широких ареальных исследований, само по себе методически было бы по меньшей мере спорно, но датировка определенной лакуны в древностях временем с примерно 1100 г. основывается на материалах десятков памятников всего бассейна Онего, а массовое крестьянское заселения территорий не ранее XIII-XIV, а в основном в XV в. археологически прослежено не только в Кижах, но также в центрах соседних Шуйского и Челмужского погостов (материалы по Толвуе не вполне репрезентативны) (13). Это позволяет обозначить проблему в ее связях с этнокультурной историей.

Заонежане — локальная группа русских — не являются автохтонным населением Заонежского полуострова, в их языке и культуре присутствует мощный прибалтийско-финский компонент, обычно рассматриваемый как субстрат (14). Язык заонежан, согласно диалектологической карте русского языка, относится к онежской группе говоров севернорусского наречия. Развернутая гипотеза о периодах лингвистической истории Заонежья была выдвинута А. С. Гердом на основе анализа южных лексических связей заонежского говора без учета лексики прибалтийско-финского происхождения: 1. В целом прибалтийско-финский языковой ландшафт, возможно, с доприбалтийско-финскими элементами. 2–3. Период миграции носителей единого псковско-новгородского диалекта, затем носителей собственно псковского, гдовского диалектов, одновременно возникновение билингвизма. 4–5. Формы нарастающего билингвизма. 6. Отмирание билингвизма, рост восточнославянских инноваций и переход на русскую диалектную речь. «… между периодами нет жестких границ, вряд ли возможно очертить их хронологически точно» (15).

Наличие прибалтийско-финских черт в языке заонежан было замечено еще П. Н. Рыбниковым и привлекло специальное внимание А. А. Шахматова, а после трудов Д. В. Бубриха и В. В. Пименова прибалтийско-финское языковое наследие, в истоках вепсское, но возможно и карельское (распознаваемое как людиковское, не всеми лингвистами отделяемое от вепсского), в местном русском говоре общепризнано. Вепсский (или вепсско-людиковский) субстрат в топонимии Заонежья был продемонстрирован Н. Н. Мамонтовой, причем, как она полагает, писцовые книги конца XV-XVI в. свидетельствуют о завершении в это время языковой ассимиляции вепсов русскими в регионе (16). Следующий шаг в дифференциации вепсского и карельского (в том числе собственно-карельского) наследия в топонимии Заонежья сделала И. И. Муллонен. На вопрос, поставленный ею первоначально в заглавии статьи «Старое Заонежье: вепсское или карельское?», в результате анализа топонимического материала по выделенным критериям был дан несколько неожиданный ответ: «…складывается впечатление, что на большей части этого региона не произошло непосредственного вепсско-карельского контакта. … карелы, продвинувшиеся в Заонежье из Приладожья, соприкоснулись здесь с уже обрусевшими (или в значительной степени обрусевшими) вепсами. Это значит, что вепсская по происхождению топонимия воспринималась карелами через русское посредство» (17).

Процитированный вывод, основанный на анализе топонимических материалов, в какой-то мере соотносится с заключениями С. А. Мызникова, базирующимися на исследовании лексики прибалтийско-финского происхождения онежской группы русских говоров в целом. В ее широких географических рамках в Заонежье отмечен лексический субстрат людиковско-ливвиковского типа, а ряд лексем вепсского происхождения, известных повсюду в Обонежье (бассейне Онежского озера), именно на Заонежском полуострове не зафиксирован; выявлен ряд других, не лексических, особенностей заонежского ареала (18). Реконструируя процесс прибалтийско-финско-русского языкового взаимодействия в Обонежье, С. А. Мызников опирается на схему, близкую к построенной А. С. Гердом, но упрощающую ее: 1. Автохтонное население, 2. Колонизация, 3. Билингвизм, 4. Остаточные субстратные явления. Он выделяет также адстратные прибалтийско-финские влияния на русские говоры, но считает их преимущественно современными или близкими к тому (19).

Проблема состоит в том, как поместить кратко изложенные схемы лингвистов в археологически определенные временные рамки. Первую фазу («автохтонное население» С. А. Мызникова или «период в целом прибалтийско-финского лингвистического ландшафта» с субстратными элементами А. С. Герда) можно соотнести с раннесредневековым пластом памятников (20), имея все же в виду, что этот пласт в бассейне Онего тонок и прерывается лакуной в древностях на столетие-полтора. Тогда следующие фазы («колонизация», «билингвизм» и его отмирание), вмещающие дополнительное вепсское переселение, два разновременных притока русских колонистов, постепенный переход через билингвизм субстратного вепсского (вепсско-людиковского) населения на русский язык и завершающиеся адстратной карельской волной/волнами переселенцев, следует поместить во вторую половину XIII-XIV и неполный XV века. Приток собственно-карельского населения в Заонежье можно было бы связать с «корельскими выходцами» конца XVI — XVII в., однако детальное исследование этой темы И. А. Черняковой с привлечением обнаруженных ею специально составленных в 1667 г. переписных книг, показало, что приток беженцев-переселенцев из Северо-Западного Приладожья именно в Заонежье по крайней мере во второй половине XVII в. был незначительным (в Кижском погосте по наказу олонецкого воеводы были сысканы всего девять семейных и одиноких корелян) (21).

Еще раз отметим, что в рамках статьи можно лишь обозначить проблему. При поиске ее решения могут возникнуть новые вопросы к археологии и не только (22). С позиций же археологически установленных датировок не понятно, почему, согласно изложенным выводам лингвистов, фазы «колонизации» и «билингвизма» (частичного обрусения) нужно обязательно разводить хронологически, предполагая к тому же языковую (resp. этническую) чистоту состава прибывающих колонистов и локализуя субстратно-суперстратные процессы прибалтийско-финско-русского языкового взаимодействия исключительно в «месте дестинации» (в данном случае — Заонежье). Нам представляется более системной и перспективной для междисциплинарного синтеза иная этнокультурная парадигма, намеченная А. С. Гердом (правда, лишь на очень ограниченном прибалтийско-финском по происхождению лексическом материале): «либо исторически ко времени прихода новгородцев в Заонежье здесь был распространен карельско-олонецкий диалект, либо, что более вероятно, эти слова были усвоены восточными славянами южнее в Приладожье и принесены уже в Заонежье как заимствованные ранее» (23). Оборотная с этнолингвистической точки зрения сторона «более вероятного» предположения: насколько полностью перешли на русскую речь, в какой фазе билингвизма находились средневековые переселенцы с р. Оять (пользуясь примененным в цитате скорее литературным определением — новгородцы вепсского происхождения), языковые следы которых прослежены в Заонежье А. С. Гердом уже по русским лексическим данным (24)?

К комплексному подходу при решении вопросов истории заселения побуждает еще одна тема, возникающая из анализа археологических материалов. Конкретная этнокультурная атрибуция обитателей позднесредневековых селищ центра Кижского погоста лежит за пределами возможностей археологии — во всяком случае, археологии позднесредневековых поселений, не содержащих «этноопределяющих» вещей. При этом социокультурные определения отдельных памятников в сопоставлении с данными писцовых книг становятся возможны. Речь идет о древнейшем из исследованных на о. Кижи поселении — Васильево 2. Это селище с опорой на исследования С. В. Воробьевой отождествлено с пустошью, «что была деревня на Кижском ж острове Болшой Двор у часовне» писцовой книги 1582/83 г. (25), а последняя — с центром кижской вотчины боярина Луки Федоровича, деятельность которого приходится на самый финал новгородской независимости. Позднесредневековый комплекс поселения (о разрыве с раннесредневековым сказано выше) формируется с примерно 1250 г. Строго говоря, опираясь на археологические данные, нельзя утверждать, что деревня с момента основания имела владельческий статус. Однако обращает на себя внимание необычный, скорее «городской» характер целого ряда находок XIII — первой половины XIV в. в раскопах. Это обломки двух стеклянных браслетов — украшений, которые редко встречаются на Севере вне городских центров, крайне редкий для северных памятников боевой наконечник стрелы типа, принесенного в Восточную Европу монголами, височное кольцо, перстни, бронзовая поясная пряжка (рис. 2:10, 12, 14, 17, 18, 19, 20). Состав вещевого комплекса указывает на необычный (владельческий) статус поселения с XIII в.

Здесь мы сталкиваемся с еще одной проблемной ситуацией, наиболее четко обрисованной и, насколько позволяют источники, разрешенной В. Л. Яниным. Нельзя обойтись без довольно длинной цитаты: «… мы наблюдаем в материалах писцовых книг старого письма конечный результат длительного процесса семейных разделов, адекватного физическому развитию самих семей. Генеалогия семейного владения, следовательно, до известных пределов тождественна родословию, а исследователь должен обнаружить способ реконструкции родословия через анализ истории вотчины». Отсутствие или крайняя фрагментарность сведений о родословных новгородского боярства в летописях и актах при этом «создает труднейший барьер для попыток проследить внутрь родословные землевладельцев 70-х годов XV в. «(26).

Применительно к Кижам обрисованная в изложении В. Л. Янина проблема преломляется следующим образом. Лука Федорович, сын посадника Федора Яковлевича — личность достаточно известная в новгородской истории. Его земельные владения (не только в Обонежье) попали под первые московские конфискации, а сам он — и под великокняжеские репрессии (в 1481 г. был увезен в Москву). Лука, владевший вотчиной в Кижах, принадлежал к одному из древнейших родов новгородских бояр Михалкиничей (27), генеалогия которого прослеживается по сведениям письменных памятников с XII в. Процесс возникновения (помимо имеющейся теперь археологической даты около 1250 г.), наследования, дробления в пределах рода (а возможно, и смены собственника через куплю-продажу) вотчины в Кижах в письменных источниках не отражен — известий о Заонежье в летописях вообще нет, в новгородских берестяных грамотах — пока нет, а акты до нас не дошли (см. рис. 2:3 — свинцовая вислая печать новгородского владычного наместника, около середины XV в. скрепившая безвозвратно утраченную грамоту, а в 1980-х гг. найденная на огороде Б. А. и В. А. Гущиных, на селище Наволок). Иными словами, в данном случае родословие восстанавливается, а история конкретной вотчины («генеалогия семейного владения») по наличным источникам — нет.

В заключение — историко-археологический сюжет, связанный как с предыдущим, так и с предысторией юбиляра — Преображенского храма. В Кижах до недавнего времени бытовало (и бытует в музее до сих пор) предание, по которому первоначально местные церкви стояли на Нарьиной горе — в центральной и самой возвышенной части острова, и, согласно контаминированному в сюжет преданию о нападении «панов», якобы были осквернены или сожжены последними (28). Это предание с XIX в. неоднократно публиковалось (29), а сравнительно недавно его, вероятно, первая письменная фиксация была обнаружена в фонде Е. В. Барсова в отделе письменных источников ГИМ — запись была сделана просвещенным кижским священником Стефаном Ржановским в начале 1850-х гг. (30). Нас интересует та часть предания, которая повествует, что заготовленный для возобновления сожженной церкви лес был складирован на берегу под Нарьиной горой, у ближайшей д. Лукинщина (вариант предания уточняет, что лес рубили на материке против о. Кижи, за д. Боярщина); ночью его отогнало штормовым ветром к месту у нынешнего погоста; прихожане сплавили бревна обратно к подножью Нарьиной горы, но ночью перенесение заготовленного леса повторилось, что, естественно, было сочтено Божьим изволением на постройку церкви в новом чудесно указанном месте. Историческая д. Лукинщина, очевидно, запечатлевшая в своем названии имя последнего новгородского владельца, боярина Луки Федоровича,— предшественница современной д. Васильево (31). На окраине деревни исследовано селище Васильево 2. Полагаем, что материалы этого археологического памятника подводят датированный и атрибутированный «культурный слой» (в данном случае — это не фигуральное выражение) под предание, сохранившее память о древнейшем в рамках традиции этапе заселения острова и сопутствовавшем ему сакральном освоении нового пространства — строительстве церкви.

Примечания

1. Писцовые книги Обонежской пятины 1496 и 1563 гг. / Подготовил к печати А. М. Андрияшев. Л., 1930. С. 124–137. (Далее — ПКОП).
2. Витов М. В. Историко-географические очерки Заонежья. К истории сельских поселений. М., 1962; Витов М. В., Власова И. В. География сельского расселения Западного Поморья в XVI-XVIII вв. М., 1974.
3. Спиридонов А. М., Герман К. Э., Мельников И. В. Южное Заонежье в X-XVI веках (археология центра Кижского погоста). Петрозаводск, 2012.
4. О досредневековых археологических памятниках региона см.: Мельников И. В., Герман К. Э. Древние поселения южного Заонежья (мезолит — энеолит). Петрозаводск, 2013.
5. Спиридонов А. М. Раннесредневековые памятники Кокорино // Заонежье (Заонежский сборник). Петрозаводск, 1992. С. 29–48.
6. Лаврова Н. Б. и др. К вопросу о начале земледелия на севере Онежского озера по палинологическим данным // Геология и полезные ископаемые Карелии. Петрозаводск, 2007. Вып. 10. С. 194–206.
7. Косменко М. Г. Многослойные поселения южной Карелии. Петрозаводск, 1992. С. 272–285.
8. Спиридонов А. М. Поселение Пичево под Петрозаводском и проблемы изучения «саамского железного века» в южной Карелии // Кижский вестник. Петрозаводск, 2013. Вып. 14.
9. Спиридонов А. М., Герман К. Э., Мельников И. В., Манюхин И. С. К истории заселения о. Кижи в Средневековье и Новое время (по материалам селища Наволок) // Кижский вестник. Вып. 8. Петрозаводск, 2003. С. 243–260.
10. Витов М. В., Власова И. Г. География сельского расселения Западного Поморья. Табл. 3, Карта 1 А; Воробьева С. В. Опыт идентификации исторических поселений о. Кижи и его окрестностей по писцовым материалам и документам XVIII-XIX столетий // Вопросы изучения и издания писцовых книг и других историко-географических источников. Тез. докл. Петрозаводск, 1991. С. 86–91.
11. Цифры в скобках соответствуют нумерации и перечню памятников на карте рис. 1.
12. Даты в пределах двух столетий — осторожно широкие. Они в большинстве случаев опираются на керамику. Сравнительно небольшие серии гончарной посуды из шурфов и сборов на ряде поселений не позволяют уверенно сузить датировки до века. См. : Спиридонов А. М., Герман К. Э., Мельников И. В. Южное Заонежье в X-XVI вв. С. 57–78.
13. Обзор см. : Спиридонов А. М. Средневековое расселение в Прионежье (X-XVI вв.) // Рябининские чтения — 2011. Материалы VI научной конференции по изучению и актуализации культурного наследия Русского Севера. Петрозаводск, 2011. С.173–176.
14. Агапитов В. А., Логинов К. К. Формирование этнической территории и этнического состава группы заонежан // Заонежье (Заонежский сборник). Петрозаводск, 1992. С. 61–76; Логинов К. К. Материальная культура и производственно-бытовая магия русских Заонежья (конец XIX — начало XX в.). СПб., 1993.
15. Герд А. С. К истории образования говоров Заонежья // Севернорусские говоры. Л., 1979. Вып. 3. С. 206–213. См. также: Он же. Обонежье в свете данных русистики // Очерки исторической этнографии: Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 349–351.
16. Мамонтова Н. Н. О вепсском субстрате в топонимии Заонежья // Проблемы изучения музыкального фольклора русских и финно-угорских народов Карелии и земель Северо-Запада. Петрозаводск, 1977. С.37–38.
17. Муллонен И. И. Старое Заонежье: вепсское или карельское? // Кижский вестник. Петрозаводск, 2003. Вып. 8. С. 211–217; Она же. Топонимия Заонежья. Словарь с историко-культурными комментариями. Петрозаводск, 2008. С. 207–216; Она же. Этнолингвистическая история Обонежья // Очерки исторической геграфии: Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 332–348.
18. Мызников С. А. Русские говоры Обонежья. Ареально-этимологическое исследование лексики прибалтийско-финского происхождения. СПб., 2003. С. 433; Он же. Лексика финно-угорского происхождения в русских говорах Северо-Запада. Этимологический и лингвогеографический анализ. СПб., 2004. С. 279.
19. Мызников С. А. Русские говоры Обонежья… С. 413–414.
20. Но не столь прямолинейно, как это делает М. Г. Косменко для памятников с керамикой «приладожского типа» (Проблемы изучения этнической истории бронзового века — раннего Средневековья в Карелии // Проблемы этнокультурной истории населения Карелии (мезолит — Средневековье). Петрозаводск, 2006. С. 220–223). См. : Спиридонов А. М. Раннесредневековые памятники в приустье р. Илексы // Национальный парк «Водлозерский»: Природное разнообразие и культурное наследие. Петрозаводск, 2001. С. 251–253; Он же. Поселение Пичево …
21. Чернякова И. А. Карелия на переломе веков. Очерки социальной и аграрной истории XVII века. Петрозаводск, 1998. С. 245–256. В связи с «корельскими выходцами» в Кижах заманчиво было бы найти более подробные письменные свидетельства о деревнях «в Пахиничах», соответствующих селищам Воробьи 1 и 3 (рис. 1:13, 14). Эти поздние поселения выделяются своей топографией (на скалах, поистине в «неудобьях»), небольшими размерами, конструкцией вскрытой печи и отчасти даже составом собранной в шурфах керамики. См. также: Агапитов В. А. Путешествие в древние Кижи. Петрозаводск, 2000. С. 17–18.
22. Нужно хотя бы упомянуть весьма интересные результаты анализа краниологической серии, полученной в ходе работ по реставрации Спасо-Преображенского собора на Кижском погосте: Хартанович В. И., Широбоков И. Г. Некоторые итоги изучения краниологической серии из могильника на острове Кижи // Кижский вестник. Петрозаводск, 2009. Вып. 12. С. 311–325. См. также статью В. И. Хартановича и И. Г. Широбокова в настоящем сборнике.
23. Герд А. С. Прибалтийско-финские названия рыб в свете вопросов этнолингвистики // Прибалтийско-финское языкознание. Вопросы лексикологии и грамматики. Петрозаводск, 1988. С. 8–9.
24. Герд А. С. К истории образования говоров Заонежья. С. 207–210, 212, примечание 8. См. также: Спиридонов А. М. К истории Посвирья: опыт комплексного привлечения данных // Вопросы истории Европейского Севера (Историография и источниковедение). Петрозаводск, 1989. С. 156–159. Ср. невнятную попытку обобщения: Герд А. С. Исторические границы и ареалы Обонежья по данным разных гуманитарных наук // Очерки исторической географии: Северо-Запад России. Славяне и финны. СПб., 2001. С. 409–416.
25. Писцовая книга Заонежской половины Обонежской пятины 1582/83 г.: Заонежские погосты // История Карелии XVI-XVII вв. в документах. Т. III. Петрозаводск — Йоэнсуу, 1993. С.151. В древнейшем из дошедших до нас описании Кижского погоста 1563–1566 гг. эта деревня не упомянута. Конвой населенных пунктов пустоши «Болшой Двор у часовни», названных в 1582/83 г, в предыдущей книге соответствует описанию волостки «Васюковской Шалелеева» (ПКОП, 1930. С.128; ср.: С. 131–132).
26. Янин В. Л. Новгородская феодальная вотчина (Историко-генеалогическое исследование). М., 1981. С. 5.
27. Там же. Генеалогическая схема 28.
28. Агапитов В. А. Путешествие в древние Кижи… С. 43–44.
29. Криничная Н. А. Северные предания (Беломорско-Обонежский регион). Л., 1978. С. 81–82, 180; Она же. Предания Русского Севера. СПб., 1991. С. 45–46.
30. Пашков А. М. «Историческое сведение о приходе кижском» — малоизвестный источник по истории православной культуры Кижского прихода конца XVIII — первой половины XIX века // Локальные традиции в народной культуре Русского Севера (Материалы IV Международной научной конференции «Рябининские чтения — 2003»). Петрозаводск, 2003. С. 219–222.
31. Воробьева С. В. Опыт идентификации исторических поселений о. Кижи… С. 89 (таблица).

А.М. Спиридонов