Потаённое золото мастера. Заонежские иконописцы Абрамовы
@kizhi
В 2012 году исполнилось 100 лет со дня кончины Михея Ивановича Абрамова, известного заонежского художника-иконописца из с. Космозеро. На страницах хранящегося в фондах музея «Часослова», принадлежавшего его сыну, Ивану Михеевичу Абрамову, содержится запись о смерти главы семейства в январе 1912 года, в день святого Гордея на 83 году жизни.
Семья иконописцев
Первые очень подробные сведения о семье иконописцев Абрамовых были собраны К.А. Большевой, участницей комплексной экспедиции Секции изучения крестьянского искусства Ленинградского государственного института истории искусств. Экспедиция побывала в Заонежье летом 1926 г. под руководством специалиста по древнерусскому зодчеству К.К. Романова. Но, по-видимому, личности заонежских иконописцев интересовали ученых мужей и ранее. По словам Г.А. Стронка, с Абрамовыми был знаком крупнейший знаток русского национального искусства профессор Академии художеств И. Я. Билибин. Он «бывал в деревне Космозеро, помнит расписной дом Абрамовых и знаком не только с его хозяином, но и с хозяйкой, слывшей в то время искусной вышивальщицей». Возможно, был знаком с Абрамовыми и заведующий Рукописного отдела библиотеки Академии наук В. И. Срезневский, который, занимаясь выявлением рукописного старопечатного наследия, летом 1903 г. предпринял археографическую поездку в Заонежье. В.И. Срезневский проехал от Шуньги до Сенной Губы. По результатам своей работы он послал «в Академию по почте несколько пудов своего сбора» — старопечатных книг.
Уникальные коллекции мемориальных предметов, связанные с историей и бытом крестьянских семей, ежегодно пополняют собрания музея-заповедника «Кижи». Одной из наиболее полных и содержательных можно назвать коллекцию, связанную с семьей космозерских иконописцев Абрамовых. Основой мемориального собрания Абрамовых стала коллекция под названием «Принадлежности художника-иконописца Абрамова Ивана Михеевича», состоявшая из 26 предметов. Она была приобретена для музея в 1961 г. научным сотрудником отдела «Кижи» КГКМ Прасоловым М. И. у внука известного заонежского иконописца Василия Ивановича Абрамова. В нее вошли 10 книг кириллической печати XVII—XVIII вв., личные вещи мастеров: трость, топор, пила, ящичек художника-иконописца, баночки с пигментами для приготовления красок, плита для растирания красок и пр. В дальнейшем сотрудники музея-заповедника «Кижи»: В.А. Гущина, Р.Б. Калашникова, Л.С. Харебова, О.А. Скобелев — продолжили комплектование и изучение коллекции Абрамовых. Благодаря опыту, стараниям, а иногда и настойчивости музейных профессионалов за последние 50 лет собрание регулярно пополнялось, и в настоящее время насчитывает более 200 предметов.
Дополняют его фотографии и зарисовки, сделанные на оккупированной территории молодым финским искусствоведом Ларсом Петтерссоном и скульптором Ойво Хелениусом. Они побывали в д. Космозеро в январе 1943 г. Встреча с Иваном Михеевичем Абрамовым произвела на интересующихся деревянным зодчеством исследователей большое впечатление. Свои воспоминания, видовые фотографии усадьбы Абрамовых, портретные снимки членов семьи, планы внутренних помещений дома иконописца Л. Петтерссон лишь частично опубликовал в 1950 г. в своей книге, посвящённой культовой архитектуре Заонежья «Finnisniemen kirkollinen puuarkkitehtuuri», некоторые из фотографий увидели свет в русской прессе в его статье «Иконописная мастерская в Заонежье». В 1989 г. фонды музея «Кижи» пополнились копиями материалов Заонежской экспедиции, полученными в дар от профессора Ларса Петтерссона.
Проникнувшись необходимостью сохранения памяти о знаменитых основателях рода, потомки заонежских иконописцев: сын Ивана Михеевича, Василий Иванович Абрамов, его внуки — Василий Петрович Абрамов и Надежда Петровна Кутузова (Абрамова), правнучка Наталья Васильевна Подгорная — не раз делились своими воспоминаниями с сотрудниками музея «Кижи». Эти мемораты также дополняют коллекцию народных иконописцев Абрамовых.
Два патриарха
В 2001 году Георгий Адамович Стронк, патриарх карельской живописи, поделился с сотрудниками музея «Кижи» Р.Б. Калашниковой и И.И. Набоковой своими впечатлениями о первой встрече с Иваном Михеевичем Абрамовым.
«Когда-то я несколько раз бывал в экспедициях в Заонежье. Наш музей (Музей изобразительных искусств РК) организовывал работу по сбору икон по Карелии. У нас была собрана группа, и мы ездили на машине и отбирали иконы в церквушках, дальних деревеньках, где уже никто не жил».
«Одно из первых путешествий проходило с моими друзьями-фольклористами, Алексеем Дмитриевичем Соймановым и его супругой. Они тоже очень любили природу и с удовольствием ездили, знакомились с исполнителями, стариками и старушками, которые часто вместо подписи ставили крестик. Просто диву даёшься, где это всё укладывалось, и почему помнилось, ведь целые былины, огромные тексты сказывали, и всё хранили в памяти. Мне было очень интересно, они своим занимались делом, а я с удовольствием рассматривал их физиономии».
В своем путевом очерке «По Карелии» Георгий Адамович вспоминал, что первый человек, с кем ему удалось близко познакомиться в Заонежье, был живописец Иван Михеевич Абрамов, унаследовавший от отца искусство писать иконы. Кроме того, он расписывал дуги, сани, столярничал, паял, чинил часы, склеивал посуду и умел делать многое другое. Когда он встретил Ивана Михеевича Абрамова, тот был уже глубоким стариком. И он, и жена его, некогда лучшая вышивальщица района, давно лишились зрения.
«Я приехал к нему, указали мне его дом, в Космозеро все его знали. Я захожу, дверь открыта. Сидит какая-то фигура спиной к окну. Но он слышит, и как все слепые, у них какое-то естественное получается движение, он весь напрягается сразу. Я ему доложил, говорю, так, так… «Ну, давай, садись!» Я подошёл к столу, сел, прямо мороз по коже пробежал. Я ему рассказал, что меня интересует, тогда он начал рассказывать, как раньше работал. «Мы, — говорит, — пройдём с тобой, я тебе покажу, где мои работы есть». Я говорю: «Очень хорошо, мне очень любопытно». Когда мы встали, он пошёл по дому, и без палки! Ведь он на всю жизнь запомнил все вокруг. Он и говорит: «Этот дом я сам строил, вот у меня тут двери, двери я расписал, там дальше у меня сундук есть, а вот это я икону писал». И всё то, на что показывает, понимаешь, будто он видит наяву. Потом мы вернулись, и я продолжил разговор с Абрамовым. Меня интересовало, много ли он икон писал, и можно ли посмотреть их…
Иван Михеевич мне книгу ценную дал, а потом и вторую. Но я не выдержал, отдал ее потом в наш краеведческий музей. Книга была интересная и очень старинная, называлась «Мир и вселенная». Но даже ценна не сама книга, а то, что на титульном листе было его рукой написано: «Сия книга принадлежит такой-то волости, такого-то уезда, Абрамову», подпись его, понимаете, даже. И там было два рисунка ещё, это он росписи какие-то делал отдельных вещей. Эту книгу, конечно, надо было в музее держать. Поэтому я её и подарил…
Иван Михеевич мне рассказывал о том, как писать иконы, какой материал использовать, довольно подробно рассказал, во-первых, как дерево готовят, он даже дерево специальное выискивал. Потом доски для икон, когда они высыхают, их нужно готовить, их пропитывают каким-то составом, он говорил даже, но состав был очень сложный, я не запомнил. Да, но главное, как делают сами эти плашки. Оказывается, это очень сложная штука. Потому что икона, в чём вся сложность, она выгибается, поэтому делают клины, и всё равно икона выгибается, но во всяком случае, она долго живёт. Одну икону мне отдали в Космозеро. Икона Николая Чудотворца. Один мужчина икону подарил: «Возьми, а то всё равно у меня ребята вытащат куда-нибудь».
Дедово знание
В декабре 2002 года сотрудники музея «Кижи» Л.С. Харебова и Р.Б. Калашникова встретились с внучкой иконописца И.М. Абрамова, Надеждой Петровной Кутузовой. С большой любовью и уважением вспоминала она о своем прославленном предке.
«Моего дедушку, Абрамова Ивана Михеевича, по деревне звали «богомаз», он ещё был церковным старостой, уважаемым был, но почему-то в наше время никто ничего не говорил о том. Папе дедово знание не передалось, папе передалось только малярное дело, состав красок он знал, и стекольщик был, больше ничего не передалось ему…
Дедушка был очень строгий, даже слишком строгий и, может быть, это было связано с тем, что он всё время был занят. Летом, ну, сельское хозяйство, естественно. У них было когда-то давно две лошади, коровы были, ему некогда было «лодыря гонять», и поэтому он и вокруг себя всех заставлял работать…
А как осень начинается, всё, с хозяйством покончено, он начинал заниматься живописными работами. На зиму, обычно, ему много саней навезут, дуги разделать, красиво расписывал очень прялки. Я застала совсем мало, чтоб он иконы писал, потому что период-то уже послереволюционный. А что у него было характерно — это, конечно, трудолюбие…
Я была любимая внучка своего дедушки, только меня одну он пускал в мастерскую и разрешал присутствовать при своих работах, я сидела тихенько и наблюдала, как он там рисует, потому что было очень интересно, когда он начинал что-то там писать, это «письмо» называется. Раскладывал на столе каменные такие плиты, чтобы стирать краски и составлять потом с этих тонко истёртых красок колер, который потом уже наносил на лицо, где-то и одежды были всякие …
На этих самых каменных плитах он растирал краски, составлял колер, а потом, когда всё уже было готово, он наносил на венец позолоту, у него сусальное золото было листовое. Я очень хорошо помню книжечку, которую перелистывала так осторожно, но я, конечно, не дотрагивалась до неё, мне там было непозволительно, но запомнилось, и вот у меня остался маленький кусочек вот этого сусального золота. Каким образом прошло, прошёл этот кусочек малюсенький через эвакуацию, через всё… Это ж столько лет! … А вот сохранился!
Второй этаж был разделен на большую, как бы горницу, и небольшую избу, где мастерская была. Она всегда была на замке. Там на стенах шкафы, шкафы, шкафы везде, краски всякие стояли, свитки там, книжки какие-то, а в большой комнате он расписывал сани, сундуки, дуги … Он расписывал только цветами. И преобладал красный цвет в основном…
Читал дедушка божественные книги. У него была Библия, говорили, весила она целый пуд, такая громадная. Перед чтением он одевал очки. Это были допотопные очки, которые свисали прямо на кончик носа, а в остальном он мало пользовался очками. В церковь он ходил часто, потому что был церковным старостой, у него ключи были, это было его, как бы общественное, поручение, уважение такое от людей…
Я ещё девочка помню, надо было на зиму, чтоб у всех валенки были новые. Дедушка приглашал валяльщиков бригаду, двое их было. И они валяли нам валенки, всем валяли по ножке, чтобы все ходили в валенках не в больших, а в нормальных, а если сапоги нужно было шить, башмаки нужно, приглашался на дом сапожник. Это всё шилось, пока не обшита была вся семья, сапожника не отпускали…
Если бывали гости, то дедушка всегда доставал красивую посуду, естественно, выпивал и звал : «Надя, иди сюда! Давай будем петь!» Это ещё когда гостей не было. Голос у него был чудный. А я сижу, слушаю, вот он, значит, сядет и начинает руками разводить..
Чудный месяц плывёт над рекою, Всё объято ночной тишиной. Ничего мне на свете не надо, Да, только видеть тебя, милый мой. Да, только видеть тебя бесконечно, Любоваться твоей красотой, Но, увы, коротки наши встречи, И ты спешишь на свиданье с другой. Много песен очень знал, и обязательно руками размахивал…
Умер дедушка при маме, это в сорок девятом году было. Мама его и хоронила, и всё вдвоём с бабушкой. Потом мы в город уехали. А дедушка был похоронен в Космозеро, я видела его могилу. Могилку дедушкину каждый может узнать, она на самой тропе. Перед кончиной сам просил маму: «Марья, похорони ты меня на дороге, если ко мне ходить никто не будет, то кто-нить пройдёт, подолом махнёт».
