Синий? Синий. Презелёный? Красный шар!
@kizhi
Кире
Рассказ
Разум памяти возмущённо кипел. В лицах арбатцев, идущих навстречу, была исключительно праздность: как ленивая, так и кипучая. Где былая деловитость, озабоченность днём сегодняшним и завтрашним, тем не менее, окрашенная постоянной доброжелательностью как к ближнему, так и к дальнему? Дальнему мне, приехавшему из своей Тмутаракани в Москву через сорок лет.
Так уж получилось по жизни, хотя когда-то в детстве и ранней юности столица не казалась мне чужой.
Нет, это арбатское офонарение с золотой фонтанной Турандот, конечно же, современно и вроде бы нравится молодым, но почему я не могу пройти в галерею театра Вахтангова, укрыться от палящего солнца и посмотреть афиши и фотографии текущего репертуара, как это было раньше. Оба входа на галерею забраны мерзейшего вида тюремными решётками и закрыты амбарными замками.
Москва была когда-то родней родной. В моём городке во время войны работала москвичка Елизавета Богдановна и жила с нашей семьёй, ещё не родившей меня, в одной коммуналке. Жили, по рассказам папы-мамы, дедушки-бабушки, душа в душу. И когда москвичка уезжала, то искренне и строго взяла со всех домочадцев обязательство приехать в любое удобное время к ней в Москву в гости в такую же коммуналку на Арбате. Нет, не в такую, а гораздо лучшую. С газом и унитазом… «У вас, конечно, тоже хорошо, но от удобств отвыкнуть невозможно».
После расставания прошло довольно-таки много лет. Уже был я. Ходил в какой-то, уже не помню в какой, класс. И вот наконец-то папа, мама и я поехали в Москву. Встреча была торжественной. Нам искренне радовались как сама Елизавета Богдановна, так и её племянница Маша с пятилетней дочкой Ирой, жившие в соседней комнате, и радиолюбитель Саша, занимавший комнатку рядом с кухней. Как ни странно, но самой большой, нет, даже не большой, а просто огромной, была тёмная прихожая с парой кресел, сквозь продранную обивку которых виднелась и чудно пахла пересохшая рогожа, запах которой навсегда связал меня с тем давним Арбатом.
И где сейчас этот запах? А другой?
Запах ванили вперемешку с вызывающим слюну ощущением жареных, а то и пережаренных орешков на тёмно-коричневой блестящей на свету (ну, прямо лаковая шкатулочка) калорийной булочке за 10 копеек…
…Вот здесь и была та кондитерская, источавшая те нежно-пряные сладостные ароматы. И кому она помешала?..
…Гостеприимство Елизаветы Богдановны было поистине безграничным. Спать мы улеглись под столом на полу. Выручили соседские матрасы.
Подарками от нас были три солёные сёмжины: одна самая большая Елизавете Богдановне, вторая поменьше Маше и самая маленькая радиолюбителю. Ире я оторвал от сердца купленную на перроне в Волховстрое книгу любимого Маршака «Сказки, песни и загадки». Я же и прочёл её Иришке от корки до корки. И не раз. Так что мы оба запомнили её наизусть. Экскурсия по Москве с Елизаветой Богдановной была на следующий день.
– Мы живём в доме, где всегда останавливался Александр Блок, приезжая в Москву. Здесь же у нас крохотный кинотеатрик арбатский «Арс». Фильмы здесь обычно идут вторым экраном.
Прямо у входа в кинотеатр пахло хорошим кофе. А я сообразил, что герои рыбаковских «Кортика» и «Бронзовой птицы» подрабатывали именно в этом кинотеатре. Мало того. Они и жили в этом доме…
…Так и есть. Сейчас на доме мемориальная доска, посвящённая Анатолию Рыбакову. А вот Блоку нет…
– …А здесь рядом впритык дом, где жил после свадьбы Пушкин с Натальей Николаевной.
Вместо памятной доски на боковом входе я прочитал табличку: «Доктор Лурье. Мочеполовые болезни»…
…Сейчас Лурье нет, а Пушкин есть. Причём не один. Напротив своего дома он стоит памятником вместе с Натальей Николаевной…
…В прихожей было несколько лампочек. Я их все включил. Иришка принесла большой красный мяч, и мы стали им играть.
Плотненькая Иришка в красном купальнике очень ловко ловила мяч. Хотя я старался, чтобы она хоть раз его уронила. И всё это наше детское роскошество шло под Маршака.
– Мы гуляли по Неглинной!
– Заходили на бульвар?
– Нам купили!
– Синий, синий?
– Презелёный?
– Красный шар!
…На углу Арбата и Плотникова был магазин «Диетпродукты», а на другой стороне улицы «Консервы». Несмотря на малоэстетическое название в «Диете» было всё свежайшее и вкуснейшее. Толстые языковые и телячьи колбасы; слегка припахивавшие копчёным молочные и сливочные сосиски; творожные, молочные и всякие другие кремы…
…Сейчас «Диеты» нет, а есть Окуджава. Наверное, из «Диеты» и вышел такой весёлый. Тогда ещё…
…А в «Консервах» никаких консервов. Зато редкостные для того времени бананы и ананасы. Море разливанное всяческих соков и фруктов…
– …А это кинотеатр «Юный зритель». Ты, Миша, будешь туда ходить.
– Елизавета Богдановна, а чего это они?
Я обратил внимание на то, что в арке справа от входа в кинотеатр несколько подростков, косящих под стиляг, стояли, прислонившись ухом к стене, а один смешно кривлялся, явно пытаясь подражать некоему модному стилю.
– Сегодня здесь повторно идёт американская «Серенада солнечной долины». А ребята музыку слушают. Очень хорошо слышно, когда вот так ухом прислонишься.
Я почему-то подумал, что и сама Елизавета Богдановна что-то здесь так слушала.
(А я в то лето в «Юном зрителе» насмотрелся всякой советской киноэкзотики. «Джульбарс», «Каджана», «Гайчи». Кто сейчас помнит эти фильмы? Мне тогда они понравились…)
…И вот «Юного зрителя» нет. Пустое место за зелёной сеточкой. Хоть что построят. Но построенное это никогда не заменит мне моего «Юного зрителя».
Слава Богу, зоомагазин тот же самый. Правда, маленький какой-то, что ли, стал. И черепахи как бы скукожились. Те самые, наверное. Они ведь долго живут. Привет, черепашки…
– …В «Прагу» наверх вам, конечно, дороговато. Зато внизу прямо на углу Арбата и Поварской (язык не поворачивается назвать её Воровской) есть кафе «Прага». Зайдите как-нибудь. Пообедайте. Дёшево и вкусно. Попробуйте торт «Пражский».
Понравится – можно из кулинарии такой тортик и домой прихватить…
…Ресторан и сейчас есть. Цены ещё более неподъёмные. А кафе нет. Вместо него антикварный магазин с чудовищным ассортиментом. И такими же ценами…
…Елизавета Богдановна тогда уделила нам максимум внимания. Мы полюбили столицу от Кремля до зоопарка, где Иришка смело погарцевала на пони. Я почему-то струсил. Наверное, Иришки застеснялся…
…Второй раз в Москву я собрался уже лет так через двенадцать, будучи студентом провинциального вуза. С Елизаветой Богдановной мы изредка обменивались поздравительными открытками. И только. А тут она вдруг прислала письмо, написанное изменившимся, не свойственным ей, на редкость корявым почерком, где говорилось, что, если я ещё не разучился спать на полу под столом, то она будет рада меня видеть. Маша и Ира также.
В квартире на Арбате почти ничего не изменилось. Разве что Елизавета Богдановна, если и выходила из дома в поликлинику, то только с любимой Иришкой, которая в эти дни закончила десятый класс и собиралась на иняз. На симпатичную Машу годы не оказали никакого влияния, а Иришку превратили в привлекательную девушку, явное обаяние которой было несколько скрыто и защищено от окружающих скромностью, напоминающей равнодушие.
Я общался с Москвой в одиночку, тщетно пытаясь прихватить с собой Иришку, которая вроде бы как-то, правда, очень вяло, без особого желания была бы и не против сходить куда-нибудь со мной, но подступающие экзамены причинно затормаживали все попутные девичьи желания.
Однажды в театральной кассе на Арбате мне предложили два горящих билета на взрослый спектакль театра С. Образцова «И-го-го». Спектакль начинался через два часа. Я поспешил домой. Маша с Иришкой готовились к приёму каких-то гостей и в домашних нарядах готовили салаты. Ира, вся в слезах, резала лук. На ней были невообразимо красного цвета бумазейные чулки.
– Маша, я хочу пригласить Иру на спектакль «И-го-го» в театре Образцова. Спектакль через час.
– Иришка, хочешь, так иди.
Ира занудила.
– Ой, мамочка! Я бы хотела, да мне долго переодеваться. С волосами что-то надо сделать. К тому же я вся в слезах. Глаза отмыть надо да накрасить. Не успею.
Ира сняла фартук. Домашнее платье в горошек в сочетании с ярко-красными чулками было сверхсмелым, но как мне тогда казалось (да и сейчас кажется) стильным, лично Ириным и на редкость эффектным. Не вдаваясь в детали несуществующей моды, я произнёс:
– Времени у нас нет. Твой наряд, Ира, сногсшибателен и произведёт фурор. Пошли!
Маша, критически оглядев дочь, сказала с некоторым сомнением:
– Может, Миша и прав. Да чего ты теряешь-то. Если тебя на контроле пропустят, то всё в порядке. Я слышала, что спектакль очень интересный. Идите. Умойся только. Хорошо умойся.
И мы пошли.
– Миша, про что хоть спектакль?
– Не знаю. Наверное, про лошадок.
– А почему тогда для взрослых, а не для детей?
– Ну, наверное, не про пони, а про очень взрослых… (чуть ли не сказал: «кобыл») лошадей.
Спектакль действительно оказался совсем не лошадиным. И-го-го – Институт гомонкулярных гомообразований, нечто вроде НИИЧАВО Стругацких. Только И-го-го, кажется, чуть постарше НИИЧАВО.
Много было в спектакле интересного, но особо ярко запомнился простенький маленький шарик на пальцах влюблённых героев. Шарик этот прозывался Бесом взаимного тяготения и был самым активным действующим лицом спектакля.
В антракте все без исключения с удивлением смотрели на Иришкины ноги. А некоторые мужчины с нескрываемым восхищением. Чего уж там! Ноги действительно были красивыми. И необычного окраса.
Когда после спектакля мы приехали на Арбат и вышли из метро, буквально через несколько секунд загрохотало небо и полилось. Тёплый проливной московский дождь. Ира сняла туфли и, как гусь лапчатый, шлёпала в своих вызывающих чулках по московскому мелководью. Мои же узконосые мокасины промокли так, что завтра, наверное, придётся их выбрасывать. Да. Назавтра я так и сделал. Мы добежали до дома и остановились под аркой. Как хорошо, когда сухо. Под нами моментально натекли лужи. Их «Арса», который стал «Наукой и знанием», неслась маршевая музыка, которая, как мне теперь кажется, сопровождала всю нашу тогдашнюю жизнь.
А мы начали целоваться. Я уж не знаю, как это получилось. Я не спрашивал разрешения у Иры, а она не отталкивала меня, говоря: «не надо». Просто целовались, да и всё тут. Наш диалог вперемешку с поцелуями был следующим:
– Мы гуляли…
– Гуляли…
– Гуляли…
– По Неглинной…
– Заходили?
– На бульвар…
– Ужас какой! А и, правда, на бульвар.
– Нам купили…
– Синий?
– Синий…
– Презелёный?
– Красный шар!
С каждой строчкой Ирка припечатывала меня по спине своими туфлями, причём не подошвами, а каблучками (садистка!), и я подумал: «Не дай Бог, ещё синяки на спине останутся, и их утром может увидеть Елизавета Богдановна; начнёт выяснять, что это, да откуда взялось».
В общем, мысли мои пошли явно не туда. Как начали, так и кончили. Весьма неожиданно.
Дома, переодевшись, за чаем мы наперебой выражали Маше свои восторги по поводу спектакля. Чуть позже эти же восторги «на бис» я излил Елизавете Богдановне.
Продолжалось моё одиночное общение со столицей. Ира погрязла в учебниках. А я вдруг заметил, что общаюсь-то я с красавицей-столицей как бы нехотя, по самому придуманной обязанности, что ли. И решил уехать. Устроил прощальный ужин с «Пражским» тортом и миндальными пирожными. В прихожей все меня расцеловали (Ира в том числе) и проводили.
Наказали, чтобы приезжал, как только будет возможность.
К несчастью, возможность эта исчезла. Вскоре умерла Елизавета Богдановна, а переписку с нами поддерживала только она. Маша с Ирой, очевидно, получили новую квартиру и вполне возможно, что обе вышли замуж. (Кавалер в годах у Маши был.) Я не смог найти их по фамилиям через справочное.
Москва не забылась, но ездить туда я, кажется, перестал навсегда.
В своём городе я как-то зашёл постричься. В ожидании очереди взял в руки лежащий на столе весь замусоленный старый журнал мод. Листал без особого интереса. И вдруг на одной из страниц – «У московских модниц в этот сезон наиболее популярны ярко-красные чулки и колготы из натуральных тканей»!..
Я проржал «И-го-го» и вошёл в мужской зал…
– …А это один из первых в России кинотеатров. «Художественный». Рядом метро. Старое «Арбатское». Говорят, что этот наземный вестибюль сделан по личному чертежу Кагановича. Он ведь был главным при строительстве метро. Ещё недавно метро его имя носило. Да, Бог с ним, с этим деятелем…
...Какое счастье, что «Художественный» остался. Совсем недавно ещё какие-то горячие головы предлагали его снести.
И зачем я приехал в эту чужую мне теперь Москву. Всё родное исчезло, а если что-то и осталось, то это что-то настолько сусально приукрашено, что пахнет какой-то музейщиной, что ли. А уж Красная-то площадь! Днём там невообразимая «Хованщина» со стрельцами под предводительством Ленина и Сталина, а вечером попсовый концерт с полуголыми девицами, которым, на мой взгляд, хватило бы просто попрыгать. Петь-то зачем.
Нет. Надо намыливаться из этой попсовой столицы.
Пройдусь-ка я по всему Арбату до метро «Смоленская» и «карету мне, карету».
Вдруг среди уличных художников и торговцев началась какая-то дружная суетня. Всё убиралось и забиралось под соседние крытые тенты дорогих забегаловок.
Хорошо хоть, что хозяева пускают. Сейчас начнётся настоящий московский дождь, возможно ливень, приближение которого москвичи чувствуют, наверное, генетически. А до «Смоленской» мне ещё переть и переть.
Вот и жахнуло. Через несколько секунд начался ливень. Публика разделилась на идущих под зонтами, на бегущих спрятаться абы куда, и на таких как я, просто и гордо идущих, с радостью принимающих на свою голову тёплые струи, дарованные небом. Я шёл, особо не смотря ни вперёд, ни по сторонам. В основном смотрел под ноги, чтобы не ступать в глубокие лужи. Не получалось. Вдруг меня что-то обожгло изнутри, и я поднял глаза. Навстречу мне медленно шла, кажется, уже не молодая, но стройная, хорошо сохранившаяся женщина. Она неожиданно остановилась. Разноцветные струи текли по её улыбающемуся лицу, разглаживая небольшие морщинки и преображая её в ту ещё Иришку. Она начала медленно снимать туфли и чуть слышно произнесла:
– Мы гуляли по Неглинной?
Какое счастье, что я ещё узнаваем.
– Заходили на бульвар!
НАМ КУПИЛИ СИНИЙ, СИНИЙ, ПРЕЗЕЛЁНЫЙ, КРАСНЫЙ ШАР!
Июнь-июль 2013 Москва-Петрозаводск
