«Настоящие звери — это дрессировщики, а вовсе не животные...»
@kizhi
Эти слова известной писательницы Дины Рубиной сегодня как нельзя лучше подходят для заголовка. Цирк, безусловно, часть нашей культуры и искусства, о нём писали классики, продолжают писать и современники. В мартовском «Литературном салоне» предлагаем вниманию читателей известный рассказ Александра Куприна, стихи Самуила Маршака и фрагменты из повести, автором которой является сотрудник музея-заповедника «Кижи», член Карельского союза писателей Борис Гущин.
Александр Куприн, 1916 г.
Люция
Одним из самых сильных впечатлений моей жизни было то, когда я взошел в клетку со львами.
Это было в Киеве. В то время там гастролировала m-lle Зенида, венгерская еврейка, женщина весом около шести пудов. Она безвкусно одевалась в мужской костюм венгерского драгуна. Судьба ее была очень оригинальна.
Где-то, не то в Пензе, не то в Саратове, вырвался у нее из клетки во время представления лев. Появление его на свободе было настолько страшно для публики, что началась паника.
В это время отчаянный помещик этой губернии Ознобишин, наездник, охотник, бретер, выскочил на манеж — он единственный не потерялся в этой суматохе и безумии толпы — и очень смело открыл против морды зверя дождевой зонт. Это настолько удивило льва, что он начал пятиться.
И только таким образом удалось загнать его обратно в клетку.
Но дальше началась печальная история.
Ознобишин и Зенида влюбились друг в друга. Два года длилась эта любовь. На нее ушли четыре тысячи десятин незаложенной земли Ознобишина, и его дом в стиле ренессанс, и старинные фамильные портреты кисти Венецианова, Лампи и Боровиковского.
Дело дошло до того, что львов и тигров перевели в конюшню, где они простудились, кашляли и чихали.
После этого m-lle Зенида снова появилась в цирке.
В это время я с нею познакомился и, должен откровенно признаться, — влюбился в нее. А так как в это время я был цирковым репортером, то она мне оказывала некоторое внимание.
И вот однажды, в свой бенефис, она предложила мне войти с нею в клетку со зверями и там выпить с нею бокал шампанского за здоровье почтеннейшей публики. Должен откровенно сознаться, что сначала мне хотелось отделаться от этого искушения болезнью или переломом ноги, но потом мужество или, может быть, любовь заставили меня пойти на эту сделку. До сих пор я ясно помню это ужасное впечатление. Она мне говорит:
— Входите первым...
Служащий тотчас же отворяет дверь.
— Я войду вторая...
В левой руке у нее рейтпейч, в правой — шамбарьер. Клянусь богом, что во всё время, когда я был в клетке, я был точно в обмороке. Я боялся отступить к решетке, но и боялся выступить вперед и все время старался держаться за спиной укротительницы. Увы, как это ни позорно, но в этом нужно сознаться...
В особенности была страшна тигрица Люция.
Видно было, что укротительница сама ее немножко боялась.
Я видел, как, изгибаясь сбоку, вдоль огорожи, она следила внимательными глазами за движениями Зениды. Я не помню, как я вышел из этой вонючей клетки.
Вышел я первым. Зенида вышла второй.
До сих пор я не припомню, как мы выпили шампанское за здоровье почтеннейшей публики и за здоровье Зениды. Этот момент выпал из моей памяти.
Однако чрез несколько месяцев я услышал, что тигрица Люция растерзала Зениду не то в Саратове, не то в Самаре.
Впрочем, так почти все укротители и укротительницы оканчивают свою жизнь.
