ГАЗЕТА «КИЖИ»
первая музейная газета Карелии

Антоновские яблоки

Отрывки

I

… Около шалаша валяются рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же дни коло шалаша — целая ярмарка, и за деревьями поминутно мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят «барские» в своих красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха, беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская корова. На голове ее «рога», — косы положены по бокам макушки и покрыты несколькими платками, так что голова кажется огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и крепко; безрукавка — плисовая, занавеска длинная, а понева — черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на подоле широким золотым «прозументом»...

II

…Войдешь в дом и прежде всего услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах... Во всех комнатах — в лакейской, в зале, в гостиной — прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье: выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее накинута большая персидская шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва «дули», яблоки, — антоновские, «бель-барыня», боровинка, «плодовитка», — а потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, — крепкий и сладкий-пресладкий... Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой.

IV

Запах антоновских яблок исчезает из помещичьих усадеб. Эти дни были так недавно, а меж тем мне кажется, что с тех пор прошло чуть не целое столетие. Перемерли старики в Выселках, умерла Анна Герасимовна, застрелился Арсений Семеныч... Наступает царство мелкопоместных, обедневших до нищенства!.. Но хороша и эта нищенская мелкопоместная жизнь!

...Девки торопливо разметают ток, бегают с носилками, метлами.

— С богом! — говорит подавальщик, и первый пук старновки, пущенный на пробу, с жужжаньем и визгом пролетает в барабан и растрепанным веером возносится из-под него кверху. А барабан гудит все настойчивее, работа закипает, и скоро все звуки сливаются в общий приятный шум молотьбы. Барин стоит у ворот риги и смотрит, как в ее темноте мелькают красные и желтые платки, руки, грабли, солома, и все это мерно двигается и суетится под гул барабана и однообразный крик и свист погонщика. Хоботье облаками летит к воротам. Барин стоит, весь посеревший от него. Часто он поглядывает в поле... Скоро-скоро забелеют поля, скоро покроет их зазимок...

Зазимок, первый снег! Борзых нет, охотиться в ноябре не с чем; но наступает зима, начинается «работа» с гончими. И вот опять, как в прежние времена, съезжаются мелкопоместные друг к другу, пьют на последние деньги, по целым дням пропадают в снежных полях. А вечером на каком-нибудь глухом хуторе далеко светятся в темноте зимней ночи окна флигеля. Там, в этом маленьком флигеле, плавают клубы дыма, тускло горят сальные свечи, настраивается гитара...

1900 г.

Россия

Александр Блок

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, —
Как слезы первыя любви!

Тебя жалеть я не умею,
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...

Ну, что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
1908 г.

Плясунья

Сергей Есенин

Ты играй, гармонь, под трензель,
Отсыпай, плясунья, дробь!
На платке краснеет вензель,
Знай прищелкивай, не робь!

Парень бравый, синеглазый
Загляделся не на смех.
Веселы твои проказы,
Зарукавник — словно снег.

Улыбаются старушки,
Приседают старики.
Смотрят с завистью подружки
На шелковы косники.

Веселись, пляши угарней,
Развевай кайму фаты.
Завтра вечером от парней
Придут свахи и сваты.
1915 г.

Музейное танго

Борис Гущин

Отрывок из рассказа

***
– А вот сейчас, Феденька, приготовься. Мы с тобой идём покупать платок золотного шитья к Трофиму Прокофьевичу, за который прошлый год он заломил такую цену, что мне пришлось от него отказаться. Ты у меня сейчас будешь экспертом-искусствоведом из Петербурга. Задача у тебя проще простой: постоянно занижать цену, находя в платке существующие и несуществующие изъяны. Ясно?
– Вполне.
Как ему осточертела эта Варвара…
Скорей бы вечер…

***
– …Ты что, Федя? На ходу спишь. Очнись. Мы уже на подходе к Трофиму Прокофьевичу, – толкнула его в бок Варвара. Они шли по улице старого уездного города, прелесть которого была слегка подпорчена послевоенными двухэтажными бараками и хрущёвскими пятиэтажными небоскрёбами. В основном улица состояла из милых старинных одноэтажных домиков.
– Это, Федя, и есть русский провинциальный классицизм, – заметила Варя.
– Соображаю. Симметрия главных фасадов, простенки по ширине не уже окон и т.д. А окошечки обязательно с наличниками. Совсем не обязательно с резными. Углы – этакие крашеные пилястры и тесовая обшивочка.
– Соображаешь. Вот и дом Трофима Прокофьевича. Этот самый классицизм и есть. Свою роль не забыл?
– Помню. Как учили, Варвара Ивановна.
Варя постучала в дверь. Через какое-то время раздался старческий с лёгким дребезжанием голос:
– Кто там?
– Варвара Ивановна Черноголова из областного музея и Чапов Фёдор Петрович, эксперт из Петербурга.
Дверь открывали, отодвигая щеколды и снимая крючки с цепочками.
– Вот радость-то. Я уже заждался. Думал и не приедете уж. А насчёт плата, как и договаривались. Никому кроме вас. Добавьте только. Я насчёт цены.
– Я пригласила проконсультировать нас Фёдора Петровича. Он участник лондонских аукционов антиквариата «Кристи» и «Сотби». Уж он-то вам цену скажет до копеечки…
… Эх, хоть бы одним глазком глянуть на этот Лондон.
Морщинистое и, непонятно почему, постоянно брезгливое лицо Трофима Прокофьевича разгладилось и просветлело. – Проходите… Чайку?
– Спасибо. От чая мы, пожалуй, откажемся, а платом с Вашего позволения полюбуемся.
Фёдор обвёл взглядом горницу. Типичный мещанский интерьер столетней давности. Шедевров, похоже, нет, но обстановочка такая, что хоть всю в музей перевози. Впрочем, зачем? Пароходов наверное уже свою лапу наложил. А платочек-то слабо ему купить. Таких денег у районных музеев нет и никогда не будет.
Вот и сам плат, вынутый хозяином из древнего, крашенного под старое дерево с разводами комода. Трофим Прокофьевич развернул его во всём блеске и полностью накрыл им стол.
– А?!
Таких платков Федя ещё не видел. Но настроенный предварительно Варварой кое-что успел почитать перед экспедицией. Плат ярко поблескивал выпуклыми золотыми узорами из то ли реальных, то ли фантастических пятилистников. А в центре всей этой золотой ботаники разлапился еле уловимый из-за своей крутейшей стилизации двуглавый орёл. А может и вовсе не орёл. Федя задумался.
– Я говорила о вашей цене своему начальству и консультировалась в Русском музее. Платок действительно дорог, но всё-таки не настолько.
– Хорошо, – миролюбиво согласился Трофим Прокофьевич, – предлагайте вашу цену, а я послушаю. Варвара начала:
– Прежде всего о происхождении этого платка. Вышивание золотом женских головных платков было развито здесь на Севере и связано было прежде всего с Каргопольским Успенским женским монастырём.
– Да, да, – поддакнул Трофим Прокофьевич, – моя бабушка говорила, что её мама родилась в Каргополе.
– Монахини обучали этому ремеслу прежде всего деревенских матушек, а те и всех остальных. Сейчас такие платки встречаются не особенно часто.
Но встречаются. Платки эти — настоящие произведения искусства. Вы только посмотрите, как швы-узоры создают мерцающую поверхность орнамента, обогащая её лёгкой светотенью и рельефной игрой того же орнамента. Какая красота! А вы что скажете, коллега?
Федю понесло. А что?.. Как учили.
– Начнём с жанра. Известно, что по набору швов подобные вышивки назывались или «малинка», или «денежка». Здесь же мы видим полное смешение всех стилей золотного шитья. И ещё. Обратите внимание на материал. Миткаль, а не шёлк.
– Идиот, – прошипела ему на ухо Варвара, – на эти платки миткаль шёл всегда. Обыкновенный фабричный миткаль. Федю уже обуял спортивный азарт. Сбавлять цену так сбавлять.
– Опять же цветность. Посмотрите на этот угол. Он несколько желтоват. К тому же по всему периметру платок не подбит. Видите, махрится…
– Сам ты, сволочь, махришься, – опять прошипела ему в ухо Варвара.
– Так что Ваши сто семьдесят тысяч, Трофим Прокофьевич, явно завышены. Вот ещё дефект. На одном из бутонов «карта», подкладочка из картона, вылетела. Красная цена Вашему платочку семьдесят тысяч.
– Ну, а раз завышена, то и разговор окончен, молодые люди, – сказал Трофим Прокофьевич, явно намереваясь убрать плат снова в комод.
Варвара, аж, взвизгнула:
– Что ты делаешь?
– Что и просили.
– Избаловали тебя, Фёдор Петрович, в этом твоём Лондоне, то есть Питере. Это подлинное произведение искусства, и после небольшой реставрации, оно вновь засверкает своими подлинными красками. Трофим Прокофьевич, Фёдор Петрович прав в одном. Ваша оценка несколько завышена, и это Вам скажет любой эксперт.
– Хорошо. Сколько вы можете предложить? Конкретно?
– Сто тысяч.
– Ну хотя бы сто десять.
– Согласна. Мы оформим документы, но окончательное решение будет за нашей фондовой комиссией. Я уверена, не в пример Вам, Фёдор Петрович, что ниже ста десяти оценки не будет.
После небольшой паузы, во время которой брезгливое выражение лица Трофима Прокофьевича несколько раз менялось, тем не менее постоянно оставаясь столь же брезгливым, он наконец произнёс:
– Согласен. А деньги?
– В прошлый раз я объясняла Вам, что мы не платим наличными, а оформляем все документы, забираем плат, и после оценки фондовой комиссией музей высылает Вам деньги… или вещь. Так что давайте Ваш паспорт и ИНН.
– А не обманете? Кто мне даст гарантию?
– Анатолий Иванович Лагутин Вас устроит?
– Толян-то? А вы что, знакомы?
– Мой приятель.
– Бог с ней, с гарантией. Забирайте.
– Фёдор Петрович, оформляйте документы. Забирайте плат.
Выйдя от Трофима Прокофьевича, Варвара набросилась на Федю:
–Ты что, совсем опупел? Заставь дурака Богу молиться… Ты хоть соображаешь, что затронул гордость владельца шедевра. Убить тебя мало! Хорошо хоть я не сорвалась там, у Трофима Прокофьевича.
Ноябрь 2014 г.

Тёмно-вишнёвая шаль

Романс
Автор неизвестен

Я о прошлом теперь не мечтаю,
И мне прошлого больше не жаль,
Только много и много напомнит
Эта темно-вишневая шаль.

В этой шали я с ним повстречалась,
И любимой меня он назвал,
Я стыдливо лицо закрывала,
А он нежно меня целовал.

Говорил мне: «Прощай, дорогая,
Расставаться с тобою мне жаль,
Как к лицу тебе, слышишь, родная,
Эта темно-вишневая шаль».

Я о прошлом теперь не мечтаю,
Только сердце сдавила печаль,
И я молча к груди прижимаю
Эту темно-вишневую шаль.
И я молча к груди прижимаю
Эту темно-вишневую шаль.

Оренбургский пуховый платок

Автор и исполнитель
Людмила Зыкина

В этот вьюжный неласковый вечер,
Когда снежная мгла вдоль дорог,
Ты накинь, дорогая, на плечи
Оренбургский пуховый платок.

Я его вечерами вязала
Для тебя, моя добрая мать,
Я готова тебе, дорогая,
Не платок, даже сердце отдать.

Ветер шарит, как странник, по ставням,
За окном завывает метель,
Для тебя самовар я поставлю,
Для тебя отогрею постель.

В этот час одинокий вечерний
Мне с тобой хорошо говорить,
Как мне хочется лаской дочерней
Все морщины твои удалить.

Чтобы ты в эту ночь не скорбела,
Прогоню от окошка пургу,
Сколько б я тебя, мать, ни жалела,
Все равно пред тобой я в долгу

Пусть буран все сильней свирепеет,
Мы не пустим его на порог,
И тебя, моя мама, согреет
Оренбургский пуховый платок.

Синий платочек

Слова Я. Галицкого и Г. Максимова
Музыка Е. Петербургского

Синенький скромный платочек
Падал с опущенных плеч.
Ты говорила,
Что не забудешь
Ласковых, радостных встреч.

Порой ночной
Мы распрощались с тобой...
Нет больше ночек!
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной?

Письма твои получая,
Слышу я голос родной.
И между строчек
Синий платочек
Снова встает предо мной.

И мне не раз
Снились в предутренний час
Кудри в платочке,
Синие ночки,
Искорки девичьих глаз.

Помню, как в памятный вечер
Падал платочек твой с плеч,
Как провожала
И обещала
Синий платочек сберечь.

И пусть со мной
Нет сегодня любимой, родной,
Знаю, с любовью
Ты к изголовью
Прячешь платок голубой.

Сколько заветных платочков
Носим в шинелях с собой!
Радости встречи,
Девичьи плечи
Помним в страде боевой.

За них, родных,
Любимых, желанных таких,
Строчит пулеметчик,
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!