Колокольная симфония Константина Сараджева
@kizhi
Кижи и колокольный звон – это нерасторжимо! Он наполняет архитектуру особым звучанием и мгновенно преображает лица людей.
Красивый звон на Руси всегда был особо почитаем, но далеко не каждому звонарю он доступен. Слава кижских звонарей разнеслась далеко за пределы острова. Продолжают традиции звонарей-виртуозов былых времен современные кижские звонари: Игорь Архипов, одним из первых на территории СССР в 1989 возродивший звоны в Кижах, Игорь Хуттер и Алексей Нестеров. Без колокольного звона экскурсия, словно «песня без баяна» — таким привычным стал для гостей звучащий остров.
Строгие уставные звоны сопровождают начало и конец церковной службы. На смену им со звонниц выплескиваются заливистые трели и ликующие переливы, оглашая всю округу и вызывая в душе повышенный тонус и умиротворение: жизнь продолжается и, кажется, не будет ей конца, если звучат колокола.
Колокольный звон никого не оставляет равнодушным.
Можно лишь представить, с каким восторгом люди слушали волшебную игру знаменитого московского звонаря Константина Сараджева! К сожалению, об этом знают немногие, но их вполне можно назвать счастливыми слушателями. Они познали совершенно новые возможности, таящиеся в колокольном звучании.
Есть люди, природный дар которых поражает воображение, выделяя их среди миллиардов соотечественников. Таким был Константин Сараджев (1900-1942 гг.), слух которого отчетливо воспринимал в пределах октавы 1701 звук! Это обладатель необычайного, гиперэстетизированного слуха!
Уникальный музыкант, которому был доступен огромный, не слышимый никем другим звуковой, таинственный мир, обостренный слух которого улавливал тончайшие градации повышения или понижения тона, вправе запальчиво называть фортепиано «темперированной дурой»: столь просто и грубо настроен звукоряд этого инструмента. Дерзкие выпады в адрес музыкантов, слышащих «...в пределах тона лишь один несчастный диез или один несчастный бемоль», называя их глухими, вполне осознавал свой невероятный врожденный дар. Причем сам он был уверен, что людей с уникальными музыкальными способностями когда-нибудь непременно будет больше.
Так чья же это трагедия? Тех, кто слышит звуков меньше, или же это — его катастрофа? Ведь привести это «звуковое цунами» в гармонию непросто! — такие суждения о Сараджеве, о его прорыве в непознаваемое слышались после колокольного звона — концерта этого музыканта-художника.
Своеобразная красота, неведомая ранее гармония вибрирующего «звукового поля», переливающегося радугой оттенков, оказалась доступной звонным тембрам русских колоколов. Слышимое лишь ему одному разветвление и сплетение звуковых нитей, подобное изысканному кружеву; при разной силе удара по колоколам открывало музыканту возможность управлять сменой оттенков звуковых сплетений, достигая мягкого, гармоничного совместного слияния колоколов, создавая совершенно новое их звучание.
Московские музыканты, постоянные слушатели колокольного звона в его исполнении, называли Сараджева гениальным. Грозовые удары сменялись заливистым птичьим щебетом, неожиданные сочетания гармонично растворялись друг в друге. Поистине, создавался праздник колокольного ликования!
Мечтал Константин Сараджев о создании Московской концертной звонницы. С этой целью он поднимал вопрос о том, чтобы отделить полюбившуюся ему колокольню церкви святого Марона (расположена вблизи Якиманки в Москве) от церкви и сделать ее концертной, т.е. приспособить ее для исполнения музыкального, а не церковного звона.
Сараджев сознавал, что его умение есть и будет долгое время исключением. Поистине, титанические усилия, преодолеть которые он все же надеялся, не ослабляли его энергии. Сложность заключалась в том, чтобы воспроизводить не звон, а музыку на колоколах, должен быть абсолютный слух. Но им люди, к величайшему сожалению, обладают редко. Но и без этого хорошо, уже хотя бы мысленно, быть посвященным в область возможностей колокольной стихии.
Считаю, счастливыми можно назвать тех, кто окунулся в фантастическую симфонию, неведомую для нашей привычной музыки, слушая этого волшебного мастера. Когда-то родится подобный ему гений колокольной музыки?! Он верил и уповал на рождение новой области музыки, доступной не только ему, но и другим людям.
В чем же заключается такая непостижимая еще людьми сила колокольного звучания? Возможно, в том, что в главный металл изготовления колокола — медь — прибавляют золото, серебро, бронзу, чугун, платину и сталь? Серебро, пояснял К. Сараджев, использовалось для открытого и звонкого звука; для закрытого — сталь; для резкого — золото; платину использовали для нежного звучания. Чугун придает звону тишину и спокойствие, а бронза — волнистую глухоту в виде крупных, рельефных волн.
«Колоколистом», а не звонарем называли его знакомые. Такого звона никогда не было, утверждали знатоки.
Сараджев заставил звучать колокола необычным звуком — мягким и гармоничным, создав совершенно новое их звучание.
Для написания музыки на колоколах нужны не ноты, а совсем другие способы. Этим, кроме его самого, к сожалению, говорил он, никто не занимается. Колокол, считал музыкант, это – «звуковое дерево» в виде корня, ствола и кроны.
Воистину, трагедия гения — Константина Сараджева — постоянно жить в звучащем мире: видеть музыкальный образ — характер человека. Все люди звучали для него определенными нотами (ре-минор, ми-бемоль и т.д.); имели свое звучание и простые предметы: дома (до-мажор и т.д.), сахарницы (соль-диез)... Каждый звук для Сараджева имел свой цвет, например, ре-диез оранжевого цвета... Обладая таким даром, вполне сойдешь среди обычных людей за сумашедшего.
В семь лет он услышал колокол «величайшей красоты». В 14 лет впервые начал звонить сам. Целый год он звонил только в большой колокол и лишь в 15 лет начал трезвон (звон во все колокола), испытывая восторг и наслаждение от ритмических фигур и узоров.
Вовлекая себя в пучину колокольной феерии, он отчетливо сознавал, что для церкви такой его звон не нужен, что «... это грех так звонить, что господь накажет меня за такой звон».
Вся его жизнь прошла в изучении возможностей колокольного звона — уникального пласта русской культуры, уходящей в глубину веков; создании на ее основе нового, неведомого прежде, направления в музыке, всколыхнув бурю в московских музыкальных кругах.
Сараджев считал, что колокол еще не познан и на многих колокольнях «... колокола просто висят без действия, пропадая со всей своею прелестью... Наше сознание, что колокол — элемент чисто музыкальный, еще спит и спит оно крепким-накрепко сном... Жаль, что с первого дня его существования смотрели на него, как на какое-то било».
В 1930 году Сараджева пригласили по контракту на год в роли эксперта по колоколам приехать в Соединенные Штаты, пообещав построить для него в Гарвардском университете звонницу, закупив нужные колокола в СССР. Но московского звонаря в США преследовали неудачи: он совсем не владел английским языком; набор колоколов был неполным, а звон настраиваемых им колоколов оказался невыносимым для живущих рядом людей; к тому же, он заболел и был вынужден уехать обратно.
В 1930 году церковный звон в СССР был запрещен.
Что может быть хуже в жизни уникума, обладателя невероятного слуха, влюбленного в колокольную стихию, «последнего звонаря Москвы»?
Это был «знаток всех колоколов и колоколен Москвы и ее окрестностей (в количестве 374 колоколен)».
И тем не менее, упразднение церковного звона обрадовало К. Сараджева и открыло ему дорогу для еще более настойчивого ходатайства по устройству музыкальной концертной звонницы нового типа с исполнением не просто звона, а колокольной музыки и утверждения колокола как музыкального инструмента, а не просто била.
Мечтая о создании художественно-концертной звонницы, он обратился в Антиквариат при Наркомпроссе, в чьем ведомстве находились уникальные ценные предметы; в том числе, и колокола, снятые с московских колоколен; с заявлением о сохранности 98 колоколов, «имеющих колоссальнейшую как музыкальную, так и научную ценность».
Многие известные музыканты Государственного института музыкальной науки (ГИМН) составили письмо-ходатайство о создании для него «чисто музыкальной концертной звонницы, как для единственного в СССР исполнителя и композитора в этой отрасли музыки и предоставить ему необходимые колокола из фонда снятых колоколов или с колоколен закрытых церковных зданий».
Письмо подписали Р. Глиэр, Н. Мясковский и многие другие музыканты.
К. Сараджев считал «великим, жизненным счастьем для себя иметь рядом с собой хоть одного человека с тончайшим, абсолютнейшим слухом, чтобы подтвердить свои наблюдения».
Известно, что истинный слух выше абсолютного слуха. Это — способность слышать звук, издаваемый всякой вещью: звук кристаллов, камней, металлов...
Музыкальное мировосприятие К. Сараджева подобно вызову всему человечеству с его далеким от совершенства слуховым восприятием окружающей среды!
К сожалению, создание концертной звонницы при его жизни не осуществилось. Мечта о трансляции колокольных концертов по радио на весь мир стала возможной лишь после его смерти.
В 1942 году Константин Сараджев скончался. Когда-то еще в мире появится подобный ему феномен?
Почти полвека прошло с тех пор, когда многие регионы нашей страны охватила «колокольная лихорадка».
Члены Ассоциации Колокольного Искусства России, созданной в 1989 году, высоко оценили деятельность К.К. Сараджева в деле развития колокольной музыки и создании художественного колокольного звона. Началось время возрождения колокольного звона, как особой разновидности русского музыкального искусства, у самых истоков которого стоял Константин Сараджев — первооткрыватель новой эры в музыкальном искусстве колокольного звона.
