Владимир, владеющий миром по имени Кижи
@kizhi
Солнце еще только начинает покрывать золотом главки Преображенской церкви, остров пока пуст, первые теплоходы с туристами только на подходе к нему, воздух чист и прозрачен, Онего спокойно, лишь волны от моторной лодки нарушают его покой. Моторка, с необычным для этих мест именем Валя-чан, причаливает к деревянным мосткам. Первой из нее выпрыгивает собачка Тимошка, затем неторопливо выходит мужчина. Он привязывает лодку и по тропинке, протоптанной в высокой, умытой росой траве, направляется вглубь острова. Ничто не выдает в нем бывшего военного, прослужившего в армии шестнадцать лет, да и на руководителя он не похож: резиновые сапоги, рабочие штаны, простенькая кепка, очки. Это первый директор музея-заповедника Кижи Владимир Иванович Смирнов.
Родился Владимир Иванович в Барнауле в 1921 году. Его отец во время гражданской войны был казначеем одной из частей красной армии на Восточном фронте, а после революции работал экономистом на новосибирском пивоваренном заводе. Мать — домохозяйка. В 1926 году семья переезжает в Новосибирск. После окончания школы Владимир в 1938 году поступает литсотрудником в газету «Большевистская вахта». А через два года его призывают в армию. Год прослужил он в Приморском крае в первой батарее гаубичного артполка 39 стрелкового корпуса, а затем его направили в артиллерийское училище Дальневосточного фронта. С декабря 1941 года по 1945 год он командир взвода минометного батальона 267 стрелкового полка. С сентября 45-го по 48-ой год с войсками Советской Армии освобождал Маньчжурию и Северную Корею. В Пхеньяне работал корреспондентом, а затем начальником отдела культуры и быта в газете «Красное Знамя». Награжден орденом Отечественной войны и медалями «За боевые заслуги», «За победу над Японией», «За освобождение Кореи».
В 1948 году он поступает в Военно-Политическую Академию им. В. И. Ленина в Москве. В дипломе об окончании академии значится: «офицер политработник с высшим военно-политическим образованием, военный журналист». Его дипломная работа называлась «Борьба корейского народа за свободу и независимость».
В Карелию Владимир Иванович влюбился сразу и на всю жизнь. Была возможность вернуться в Новосибирск, переехать в Одессу. Но ни хорошая квартира, ни уговоры жены не смогли заставить его уехать от Кижей. Недалеко от острова, через два пролива, прямо напротив Преображенской и Покровской церквей, в деревне Мальково, он с женой Валентиной Харитоновной купили дом. Долго ездили, присматривали, выбирали. «Ему этот сразу понравился,— вспоминает племянница Галина Смирнова,— он не искал чего-то шикарного. Его-то и настоящим домом вначале нельзя было назвать. Четыре стены было. Потолок, крышу, все потом сами делали. Печку пришлось тоже заново ставить. Собирали кирпичи вместе с соседскими ребятишками там, где дома уже развалились. Потом нашли печника. Печка до сих пор стоит».
Дом настоящий, деревенский, полы не крашены, бревенчатые стены, кровати отгорожены в избе занавеской. «Дядя Володя любил, чтобы все было просто,— рассказывает Галина,— Без рюшечек там всяких. Полы мы с тетей Валей вечно терли песком, голиками чистили. В доме не было, да и сейчас нет электричества. Пользовались керосиновой лампой. Самовар у нас был с трубой. На стенах дядя развесил картины, фотографии, в красном углу — иконы».
В доме была мастерская. Обычно в ненастную погоду Владимир Иванович проводил время там. «Очень любил он мастерить,— вспоминает Галина,— Полки всякие, шкафы. Делал все аккуратно, красиво. У нас целая полочка была с игрушками, которые он вырезал. Дядя был очень трудолюбивый, работяга. И меня учил все делать так, чтобы потом гордиться можно было своей работой».
Любил подбирать какие-то вещи, которые, казалось, уже отжили свое, и реставрировать. Резное крылечко в доме, как раз сделано из таких выброшенных материалов.
Остров Кижи сорокалетней давности не похож на нынешний. Тогда дом Елизарова только перевезли и реставрировали, не было дома Щепина, в деревне Ямка больше половины домов были другие, часть из них была в руинах. В деревне Васильево не было дома Сергина, Кондратьева. Дом Васильева был разрушен. Там где сейчас находится дом Ошевнева, в начале 50-х стоял барак, в котором располагалась в течение 6–7 лет гостиница.
В1966 году Смирнов становится первым директором музея и остается им до 1969 года. Тогда все только начиналось, и все было вновь. «При нем организовывалась структура, которая называется музей,— вспоминает сотрудник музея Борис Гущин.— Начались занятия с первыми экскурсоводами, приглашались лекторы. Составлялись документы по коммуникациям, телефонизации. Завязывались контакты с научными учреждениями не только Карелии, но и Москвы, Ленинграда. Велась переписка с Советом министров. Составлялось штатное расписание, создавались новые экспозиции. Велись реставрационные работы».
В музее того времени дисциплина была строгая. В городе рабочий день начинался с 9 утра. Сотрудники, уходя в архив или библиотеку, должны были отмечаться в специальной книге. Опоздания не одобрялись. На острове еще более жесткую дисциплину создавали туристические суда. Сотрудники музея, которых в то время было мало, проводили в день по несколько экскурсий. Группы иногда были и по сто человек, приходилось, чтобы показать туристам внутреннее убранство дома, делить их на две-три подгруппы. В те времена сотрудники не только занимались научной деятельностью, водили экскурсии, но и сами делали уборку в домах экспозиции и на территории музея.
Экскурсии Владимира Ивановича помнят до сих пор. Туристы, глядя на своего экскурсовода в рабочих брюках, кепочке, сапогах, спрашивали — не из местных ли он. Да и начинал он знакомство с островом просто, без затей. Вот так, например, вспоминает Борис Гущин: «Вот как мастера строили, двадцать две главы — это ж надо придумать! Мастер, мастер Нестор». Заученного текста экскурсий не было, они все были разные. Он мог импровизировать, и это был просто разговор о Кижах, о том, что делает коллектив, что планируется, что вот тут должна пройти линия электропередач. И вдруг… блоковское: «Я дарю тебе розу в стакане» или «Россия, нищая Россия, где избы черные твои». Туристы ахают: «Ну мужик дает!»
«Он забирался на колокольню и читал Блока,— вспоминает старший научный сотрудник музея Наталья Алексеевна Гроссман.— И когда вечером, потом сидели в деревянном двухэтажном доме, тогда еще Тюриков работал, тоже литератор, ой, как они читали Блока! При свечах… У них была атмосфера артистичная такая, творческая. И все бытовые неудобства не замечались, были на последнем месте».
«Я девчонкой еще была,— вспоминает племянница Галина,— соберется компания, дядя все внимание к себе, и весь вечер стихи читает. Читал замечательно, все так и сидели, открыв рот. Сам писал немножко, но так, то тете Вале, то про Тимошку».
Все, кто знал Смирнова, говорят о нем как о неординарном человеке и… противоречивом. С одной стороны, прослужил шестнадцать лет в армии, с другой — не любил все армейское, хотя порой и вырывалось у него: «все на военный совет» или «штабная культура у вас не на высоте, секретарша Лидия, штабную культуру надо воспитывать». С одной стороны, интеллигент, а с другой, мог резать правду-матку, не взирая на чины. «Головоносов Владимир Алексеевич работал с ним в гарнизонной газете,— рассказывает Борис Гущин.— Утро. Страшно занудная планерка. Смирнов встает и направляется к выходу. Его начальник: „Куда, Владимир Иванович?“ — Смирнов: „Я пошел пить… из реки по имени факт“. И ушел».
Чувство юмора вообще присуще Владимиру Ивановичу. Понимая, что музею необходима военизированная пожарная охрана, а не набранные из местных жителей пожарники, он пишет в Совмин: «шестнадцать здоровенных мужиков изнывают от безделья». Пожарники тоже «отомстили» ему. Отправили в Совмин письмо о якобы недостойном поведении Смирнова на острове. И подписали Преображенская, Покровская, Ошевнев, Елизаров. Потом из города приезжали в Кижи, чтобы пообщаться с подписавшимися.
С женой Владимир Иванович познакомился во время войны, Валентина Харитоновна была офицером Советской Армии. Поэтому в юбилейном стихотворении к ней каждая строфа пронизана военными воспоминаниями.
С тех времен осталось и обращение к жене, Владимир Иванович называл ее Валя сан. А еще Борис Гущин вспоминал, что Смирнов рассказывал ему о том, как в военные годы перевозили они из России в Северную Корею Ким Ир Сена.
Это была дружная семья. Двери их дома в Мальково всегда были открыты для друзей. Сейчас традиции гостеприимного дома продолжают племянница Галина и ее муж Юрий. В доме они почти все сохранили так же, как было при Владимире Ивановиче и Валентине Харитоновне. Общим любимцем в семье была собака Тимошка. С ней связано много забавных историй. Одна из них произошла в Петрозаводске. Встретились как-то на улице Тюриков, Гущин и Смирнов с Тимочкой на поводке. Зашли в ресторан «Юность», Тимошку засунули под стол и забыли про него. На эстраде заиграл оркестр, и пес, прыгнув на сцену, от всей собачьей души принялся подпевать, точнее подвывать. Аплодировали Тимошке все, кто был в зале.
Кроме Тимошки, в доме жили и курицы. Долго жили, до самой старости. Потому что когда пришло время их забивать, Владимир Иванович не смог этого сделать, жалко стало.
«Мы с дядей были большие друзья,— рассказывает племянница,— я его просто обожала. Он был очень интересным человеком, эрудированным. Мне кажется, не было такой области, где он бы не разбирался. Все знал, ответы были на все вопросы. Очень грамотный, музыка, литература, знал французский и немецкий языки. Я сочинения напишу в школе, он его прочитает, отредактирует, я потом сижу, переписываю, так научилась писать на пятерки.
Глубоко порядочный был человек, честный. Он из дворянского сословия, и аристократ в нем чувствовался всегда. Мне кажется, с таким в разведку можно идти, он не подведет, не предаст. Все детство я им восхищалась. Дядя был очень аккуратный. На его столе всегда карандашик к карандашику. И меня этому учил: руку протянул — здесь очки, здесь то, здесь се. Не глядя. Знал, где какая вещь лежит, и сердился, если кто-то передвигал.
Очень добрый человек. Я помню, грецкий орех у меня не раскалывался, я его положила в проем и прижала. Треск раздался! Дядя на меня раскричался, расшумелся, я обиделась, ушла. Потом смотрю, дядя морковку натер, несет мне. Мириться пришел».
«Весь сплоченный состав музея на первых порах умещался за общим обеденным столом,— вспоминает сотрудник музея Виола Анатольевна Гущина.— Мы единодушно воспринимали Владимира Анатольевича в своей среде, совершенно не ощущая его высокой административной значимости над нами».
«Весной все сотрудники музея собирались на общую уху,— продолжает Борис Гущин.— В мае мы приезжали на остров, кругом распутица. Валентина Ивановна, администратор, варила уху. И всегда последним приходил директор с начатой „маленькой“, и на стол так — „бум“, и всем доставалось граммов по двадцать».
Он умел ладить с людьми. Его любили соседи по Мальково. Душевно относились сотрудники. Может потому, что не было в музее случайных людей. Владимир Иванович большое внимание уделял подбору кадров. «Когда поступаешь к нему на работу,— рассказывает Борис Гущин,— он всего тебя испытает. Насколько ты интересен музею, что ты читаешь, как в семье, где работал до этого, какие стихи нравятся, Блока любишь?»
Художник по натуре, поэт, журналист, писатель. Он автор нескольких книг про войну, в их числе и «Комдив Дорофеев». Книгу «Два века онежского завода» писал долго. Тщательно и скрупулезно изучал историю петровского завода, даже устроился на ОТЗ на работу. Но это было уже после музея Кижи. Как и редакторство в комитете по радиовещанию и телевидению, и заведование передвижным клубом республиканского методического кабинета. В 78-м, когда он вернулся в Кижи уже заведующим сектором природы, перед Новым 1979 годом родилось у него такое письмо к жене.
Ты жива еще, моя старушка? Жив и я покедова в Кижах! Только холодна моя избушка — Спать ложусь я в шапке и штанах. Скоро дров не станет ни полена… (Смелому морозы не страшны!) Будьте же вовек благословенны Ватные зеленые штаны! Завтра утром встану понемножку, За водицей к проруби спущусь. Наверну ржанухи и картошки И на Божий храм перекрещусь. Царь небесный, ты пошли солдату, Ветерану, что на склоне дней, Стопарек, да вовремя зарплату, Да на мясе заваренных щей!
Похоронен Владимир Иванович Смирнов в Кижах. По пути в деревню Ямка, справа прямо у дороги его могила. Все лето на ней свежие цветы. Умер он в Мальково, на руках жены.
«Дядя говорил — умереть, так уж здесь, в этой красоте,— рассказывает Галина Смирнова.— В июне 1991-го ему исполнилось 70 лет, а 10 сентября он умер. Сердце. Я приезжала туда в августе, мы там копались на огороде, а он идет по тропиночке, остановился и смотрит на меня, я этот взгляд прямо почувствовала и обернулась. Столько любви было в нем, столько тоски. Вовек не забуду его глаз. Наверное, тогда уже чувствовал…»
Хоронили его по заонежски, на лодках. Здесь издревле говорили: заонежец на воде родился, водой живет и на воде умрет.
После смерти Владимира Ивановича его жена подарила Виоле Анатольевне Гущиной отросток от куста крыжовника, что рос у их дома. За четырнадцать лет он прижился на огороде Гущиных и превратился в большой куст. Каждое лето он одаривает новых хозяев крупными, удивительно вкусными ягодами. Виола Анатольевна зовет куст «Владимир Иванович». И каждое утро подходит к нему со словами: «Здравствуй, здравствуй, Владимир Иванович».
