Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Работа выполнена при поддержке РГНФ. Проект №05-04-42402 а/С.

Светлой памяти Р.Б.Калашниковой посвящаю…

Величественные священные рощи… Тишина, полумрак, покой. Старые покосившиеся кресты на могилах. Толстые в несколько обхватов ели – реликтовые остатки лесов далекого прошлого. Сюда попадаешь, как в иной мир. Таковы старинные кладбища и священные рощи Севера. Высокими, темно–зелеными островами возвышаются они над окультуренным ландшафтом. Они пробуждают память о предках, которые здесь жили. Странно сознавать, что все это заброшено, никому не нужно… На стволе одной из могучих елей в Кенозерском национальном парке на пути от д.Думино к бывшему Макарьевскому монастырю прибит шестиконечный небольшой крест и вырезана на дощечке надпись: «Здесь покоятся наши предки». Ель и предки – они всегда рядом…

Наверное, и в древности ели поражали воображение людей. «Наши заповедные рощи по своему происхождению и по своей идее, несомненно, имеют много общего со священными пущами глубокой древности», – справедливо замечает известный русский писатель, путешественник и этнограф С.В.Максимов. Из–под его пера встают впечатляющие картины еловых и сосновых боров. Вот одна из таких… «В еловых борах, которые по неизбежному закону содержат себя вообще неопрятно, мучительно тяготит наблюдателя несообщительность и крайняя неуживчивость этой древесной породы…» [1] .

Другой образ елей (сосны, кедра, пихты) рисует нам замечательный певец крестьянской Руси Николай Клюев, хорошо знающий и понимающий традиции Севера. У него ель оживотворена и несет самые различные оттенки человеческих чувств: любит, страдает, печалится и… всегда готова принять человека в свои смертные чертоги.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

О принадлежности ели к «иному» миру и ее связи с предками красноречиво свидетельствуют священные рощи старинных кладбищ в Карелии, Коми, Архангельской, Псковской областях и др. регионах, состоящие из хвойных пород, преимущественно из ели–kuusikko (ельник); ели составляют здесь свыше 60%, среди которых – захоронения. Ель как родовое дерево или дерево предков финноугорских народов [2] органично вписывается в картину мира мертвых, является его как бы «фирменным» знаком». В определенной степени кладбища (kalmisto) или «деревни мертвецов» – это «тот свет». «В мировоззрении печерских староверов, – пишет исследовательница старообрядчества в Коми Т.И.Дронова, – хвойный лес ассоциировался с потусторонним миром. На это указывают выбор места для кладбища – еловый лес, ельник, запрет на одиночное хождение в хвойный лес, который называли темным» [3] .

Заповедные рощи сохраняют все табу, идущие из глубокой древности: здесь нельзя развлекаться, петь, разжигать костры, рубить деревья, собирать грибы, ловить рыбу. Каждого, кто решается нарушить древние установления, ждет наказание: грешник или сходит с ума, или ломает ноги, слепнет, его может убить молния, или умирает мучительной смертью. Здесь совершаются чудеса выздоровления, явления чудотворных икон… Часто они отмечены часовнями. Не зря эмблемой Кенозерского национального парка стали зеленая ель и часовня, разделенные пополам [4] . Этот синкретизм ели и культового сооружения – характерная черта северного ландшафта. Недалеко от деревни с изумительным названием Матера, (Кенозерский Парк) находится «святая» роща, в которой стоит махонькая часовня 19 в. великомученицы Варвары. И еще меньше, самая маленькая часовня в России – «Крест Успения», в ней человек может поместиться только на коленях, находится в «святой» роще у деревни Тырышкино. «Святые» рощи Кенозерья – это еще одна неразгаданная до конца тайна, они еще ждут своих исследователей, – пишут авторы путеводителя по Парку [5] . А их в парке больше 40!

Могучие ели и сосны маркировали не только кладбища, но и многие другие священные места, например, огромная ель стояла до недавнего времени на месте Челмогорского монастыря – первого монастыря на Архангельском Севере. Ее прекрасный оживотворенный образ живописует писатель Г.П.Гунн: «Самая высокая ель стояла особняком на зеленой лужайке. Это был подлинный памятник природы – подобного могучего дерева я еще не встречал на Севере, ни по высоте, ни по красоте. Если рубить шатер церкви – совершенней формы не найти… Под сень ее ветвей можно войти в рост. Ствол толщиной в два обхвата, серый, чешуйчатый, с янтарными натеками смолы. Комель под нависшими ветвями–крылами с могучим корневищем походит на огромное шестилапое чудища, но чудище доброе, вернее равнодушное ко всему, ушедшее в свои годы, века. И только ветер шумит в кроне…» [6]

Здесь уместно вспомнить историко–культурный ландшафт Валаамского монастыря, имеющий ярко выраженный религиозно художественный замысел, в котором хвойным – елям, пихтам, лиственницам отводится особая роль. К входу на территорию Игуменского кладбища ведут две пихтовых аллеи, последняя – 30–ти метровая ориентирована на могилу устроителя монастыря игумена Дамаскина. Другой мемориал Дамаскина – келья, в которой он жил до своего настоятельства, отмечен трехрядными посадками мощных лиственниц, создающих настроение покоя и торжественного величия. Эти вечнозеленые деревья – пихты, лиственницы, ели отмечают наиболее значимые точки архитектурного ансамбля монастыря – церкви, часовни, кладбища. Темные, сумрачные ели, например, вокруг ограды Предтеченского скита создают особое психологическое настроение, соответствующее самому суровому уставу этого скита: они – как напоминание о бренности мира, вечности и смерти…

Даже на иконах ели не изменяют своей функции маркеров. На иконе 19 в. «Симеон Верхотурский» святой изображен на фоне монастыря, справа от него – зеленая ель [7] . На другой иконе св.Симеон так же изображается на фоне монастыря с елью [8] . Изображения этого святого в ХХ в. были популярны, поэтому иконографические изводы были многочисленны и вариативны: на некоторых иконах Симеон стоит под сосной на тропке, ведущей к маленькой церкви на горе (Музей Карельского государственного педагогического университета, И–439). На иконе конца ХVIII – начала ХIХ вв. «Макарий Унженский» фигура святого как бы парит в воздухе, в облаках, а под ним – пирамидальные могучие ели скрывают за собой Макарьевскую пустынь [9] . Еще одна икона: «Александр Свирский» конца 17 – начала 18 вв.: зеленые ели плотной стеной окружают огненно–красную келейку Александра Свирского, вверху иконы, над елями – белые постройки Александро–Свирского монастыря [10] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Почитание отдельно стоящих деревьев на Севере – древняя традиция. Они выделяются не только красотой, высотой, могучими ветвями, сплетением поверхностных корней, но и природными причудами: уродливость ствола, его раздвоение, воротца… Подобные одиночные деревья создают вокруг себя сакральное пространство, на много километров организующее определенную культовую и иную – эстетическую, мемориальную (карсикко), игровую деятельность. Этот пространственно–временной континуум хвойных рождает бесконечный поток мифологических реминисценций. С каждым деревом связано множество историй, преданий, запретов, которые идут из глубокой древности.

В пространственной модели карело–финского культурного пространства (ландшафт, эпос, архитектура, декоративно–прикладное искусство) мифологический образ ели, бора (сосны и др. хвойных) надо рассматривать не в качестве объекта, а скорее в качестве субъекта, наделенного волей и необыкновенными свойствами. За спинами этих вечнозеленых исполинов встают тени предков, наделенные полномочиями интегрироваться в настоящее (обрядовая практика) и в будущее, которое скорбная причеть всем открывает двери в хвойную Туонелу. Ели – надвременные субьекты, их время сакральное – время календарных праздников, похоронной, свадебной, оберегательной обрядности. Ели–предки подчиняют себе и время и пространство. Они создают особые локусы – кладбища, священные рощи, определенные участки леса, особо отмеченные и почитаемые населением.

Многочисленные этнографические работы отмечают роль ели (и других хвойных) в похоронно–поминальном обряде, в свадебной, апотропеической, лечебной, мантической обрядности, в образной характеристике иного мира, как маркера сакральных территорий, объектов, ситуаций. Однако фундаментальных исследований по проблеме мифологии ели (как и других хвойных деревьев) практически нет. В 2002 году вышла монография Е.Душечкиной «Русская елка», в которой автор рассматривает ель в связи с новогодними праздниками. О ели как родовом (тотемном) дереве финно–угорских народов Сибири упоминает С.В.Иванов [11] . Важная информация о ели содержится в работах Зеленина Д., Ильиной И.В., Косменко А.П., Семенова В.А., Дроновой Т.И., Агапкиной Т.А., Швед И.А, Рикмана Э.А., местный этнографический материал – в статьях и монографиях карельских этнологов и фольклористов: Косменко А.П., Криничной Н.А, Винокуровой И.Ю., Конкка А.П., Кузнецовой В.П., Лавонен Н.А., Строгальщиковой З.И, Логинова К.К., Ершова В.П. Есть несколько интересных и важных работ финских авторов: Мансикка В.П., Хаавио М., Паулахарью, Ювес, Хольмберг У.

• [1] Максимов С.В. Нечистая и неведомая сила. М., 1995. С.73.
• [2] Винокурова И.Ю. Календарные обычаи, обряды и праздники вепсов (Конец ХХ – начало ХХ в.). СПб., 1994, С.73.
• [3] Дронова Т.И. Земное бытие – как подготовка к загробной жизни // Христианство и Север. М., 2002.
• [4] Путеводитель по Кенозерскому национальному парку «В край былинный, сказочный…» Архангельск, 2004, С.124–125.
• [5] Там же. С.44.
• [6] Гунн Г.П. О ели и Челмогорской пустыни // Каргополь. Историческое и культурное наследие. Каргополь. 1996, С.111.
• [7] Цодикович В.К. Русское церковное искусство 18 нач. 20 в. в не музейных коллекциях Ульяновской области. Каталог. Ульяновск. 1991. … №39, С.63, илл.49.
• [8] Цодикович В.К. Русское церковное искусство… Илл. №16, С.31.
• [9] Путеводитель по Кенозерскому национальному парку… С.131.
• [10] Там же. С.134.
• [11] Иванов С.В. «Материалы по изобразительному искусству народов Сибири ХХ нач. ХIХ в. (Труды института этнографии. Новая серия Т. – ХХ. М., Л. 1954).