Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

При изучении эволюционных изменений в поэтической системе фольклорного жанра важную роль играют поздние записи, сделанные собирателями уже на этапе угасания жанровой традиции. Если говорить о русских духовных стихах, то довольно большое количество таких записей хранится в архивах и до сих пор не опубликовано. Как известно, наиболее крупные публикации духовных стихов вышли в свет еще в XIX в. Это сборники П.А.Бессонова [1] , В.Варенцова [2] и некоторые другие. В XX в. полноценная научная публикация духовных стихов продолжилась только в 90-х гг. Тогда вышли в свет известные сборники Ф.М.Селиванова [3] , Л.Ф.Солощенко и Ю.С.Прокошина [4] , Е.А.Бучилиной [5] . В 2007 г. Институтом мировой литературы им. А.М.Горького были опубликованы материалы экспедиции Б.М. и Ю.М. Соколовых [6] . Среди этих материалов имеется и весьма представительная подборка эпических духовных стихов. Однако тексты, опубликованные во всех этих сборниках (кроме сборника Е.А.Бучилиной), характеризуют преимущественно состояние традиции либо в XIX в., либо в начале XX в. Синхронный срез от 40-х до 90-х гг. XX в. практически не представлен. Следовательно, необходимо обращение к архивным материалам: они не только позволяют изучить состояние традиции в конкретный период, но и в целом являются полезным источником для исследования жанровой поэтики, стилистики, семантики образов.

В настоящей статье будет рассмотрена проблема исторической динамики жанра духовных стихов, а материалом для сравнительно–сопоставительного анализа станут тексты из коллекций рукописного архива Карельского научного центра РАН [7] . В качестве центрального аспекта исследования мы выбрали синтаксический языковой уровень, однако по мере необходимости отмечаем существенные изменения в образной системе, жанровой аксиологии и т.д.

В рукописном архиве Карельского научного центра представлены тексты духовных стихов на самые разные сюжеты. Среди них много эпических общерусских: «Голубиная книга», «Мучения Егория», «Егорий и змей», «Сон Богородицы», «Алексей, человек Божий», «Два Лазаря», «Вознесение Христа». Представлены и более редкие сюжеты – в основном из репертуара старообрядцев: о смерти, о пустынножителях, о расколе, о монашеской жизни и т. д. Зачастую эти старообрядческие сюжеты не находят соответствия в известных нам опубликованных текстах. Поэтому рассмотрение динамических тенденций в жанре целесообразно проводить на материале эпических, широко распространенных духовных стихов. Укажем основные закономерности, которые удалось выявить.

Как известно, одним из важнейших жанровых признаков духовных стихов является стихотворная форма и наличие мелодии, напева. Этим обусловлены многие особенности поэтического синтаксиса, среди которых к первостепенным можно отнести наличие повторов, параллелизм, структурную полноту каждого стиха. Такие музыкально–стихотворные тексты опубликованы в сборниках XIX в. Изучение материала, отражающего состояние традиции ближе к середине XX в., позволяет сделать вывод о том, что этот жанрообразующий признак с течением времени может исчезать: среди записей 40–90–х гг. много прозаических. Иногда это просто прозаические пересказы содержания того или иного сюжета. Рассмотрим, какие структурные изменения сопровождают текст при переходе из стихотворной формы в прозаическую.

Речь повествователя во многих случаях приобретает черты «обытовлённости». Например, прямая речь может передаваться с помощью глагола «говорит» и даже «грит» в интерпозиции, что делает стих прерывистым, лишает его важнейшего свойства эпического стиха – плавности и размеренности: «Вот, – говорит (Егорий. – А.П.), – девица, как сколыбается озеро, завыходит змея семиглавая, брось на меня шёлков пояс» [8] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Прямая речь может вводиться при помощи структур с прямым порядком слов, вопреки обычной эпической инверсии: Жена говорит: «Не грусти, не печалься, у тебя дочь есть, она верует во христьянскую веру» [9] . Можно сравнить с прямой речью в стихотворном тексте:

Говорит ему да молода жена:«Не кручинься, царь, да не печалуйся,Есть у нас ким заменутися,Есть у нас да едина дочи,Едина дочи да Елисавия…» [10]

Могут смешиваться формы прямой и косвенной речи: «У одной девушки померла мать, а отец взял мачеху, а мачеха ей не возлюбила, стала говорить отцу, что « Отвези дочку в озеро» [11] .

Стилистическая эклектика как качественная составляющая жанра отмечается и другими исследователями. Так, например, очень яркую иллюстрацию приводит С.Е.Никитина: в стихе о страстях Христовых страдания Богородицы передаются исполнителем следующим образом: «Без ума лежала больше часа. Две девки при ней были – Марфа да Марья. Ну, оне качали–качали её, едва откачали» [12] .

Возрастает количество сложноподчинённых структур. В эпическом фольклоре такое положение дел невозможно, здесь основа текста – нанизывание предложений, объединенных бессоюзной связью. Для сравнения: «Они желали, чтобы у них родился дитё <…>. Через девять месяцев у них родился сын, которого оне назвали Алексеем <…>. Когда зашли они в отдельную комнату, тогда он снял с руки перстень и отдал жены Екатерины. Отвязал плетёный пояс от себя и передал жены и сказал: «До тех пор ты меня не увидишь, покуль кольцо не распаяется и пояс покуль не расплетётся». И сам скрылся, ушёл. Утром жена встала и заявила, что муж ейный ушёл <…>. Дали ему комнатку, кормили его; что сами кушали, то и ему давали <…>. И прочитали письмо и узнали, что это сын их Алексей. Похватилась жена и видит, что распаялся перстень, пояс расплёлся…» [13] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Вместо частиц–делимитаторов как, что и т.п. появляются частицы типа «ну» или «ну вот», которые в прозаической речи, с одной стороны, разграничивают смысловые блоки повествования, а с другой – помогают более естественно ввести в текст новый композиционный фрагмент, т.е. скрепляют, связывают между собой части текста, одновременно помогая актуализировать внимание слушателя: «Ну вот, и пошёл этот братия к богатому Лазарю милостинки просить» [14] .

Обычно такое значение этих частиц называется нарративным. Сравним со стихотворным текстом:

Что одна их матушка породила,Не одним их Господь Бог счастьем наделил:Что богатаго-то Лазаря тьмою–животомИ богачеством его;А малаго-то Лазаря святым кошелем [15] .

В поздних записях кратно возрастает количество внесистемных проявлений структурной неполноты (словообрывы, самоперебивы, оговорки, которые иногда сопровождаются комментарием «дальше не помню», «забыла» и т. п.). Например: «… А холопы были такие злые – всё самы съедали, а Олексеюшку помои сливали. Там ещё много, да я не помню» [16] (по С.Е.Никитиной, это метатекст–квалификация [17] ).

Во многом тексты позднейших прозаизированных пересказов духовных стихов основаны на связи цепного нанизывания («ассоциативного сцепления», по определению А.А.Потебни), отражающей процесс угасания жанровой традиции и утраты исполнительского, сказительского искусства.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В некоторых же случаях разговорный характер прозаического синтаксиса обусловливает и более значительную редукцию связи между компонентами текста с разрушением конструктивной основы предикативных единиц, которые приобретают подобие драматургических ремарок: Она ночь плакала. Чёрная карета. Море [18] . Структуру последнего примера не следует смешивать со структурой номинативных предикативных центров, связанных бессоюзной связью, поскольку в контексте повествования лексемы «карета» и «море» являются лишь ассоциативно нанизанными в потоке речи сигналами «припоминания», которые заменяют развернутое описание событий (приезд черной кареты и приношение Елисафии в жертву змею у моря). Сравним в другом варианте:

У крылечушка да у перёного,Там стоит каретушка ведь тёмная,Запряжён жеребчик неучёныий,Там сидит Ванюша повареныий <…>.Тут садилася девица во каретушку,Во каретушку да во тёмную.Повезли девицу ко синю морю,Ко синю морю да на ту сходню,Ко лютой змеи да на съядение [19] .

Расширяется и «сфера действия» разного рода смысловых и грамматических алогизмов, возникающих в условиях плохого понимания исполнителями чуждых живой современной (в том числе диалектной) речи книжных синтаксических и морфологических структур:

Не ложен, мати, сон видела:Будь мне-ко поймано,Тело моё пригвоздаше,Святая моя кровь приливаше [20] ;Быть мне, матушка, на кресте распятым,Руки и ноги гвозде забиваша [21] .

В речь повествователя иногда врывается речь исполнителя, комментирующая и разъясняющая собирателю особенности содержания сюжета или характера героя. В этом случае мы имеем дело с текстами, которые С.Е.Никитина называет текстами–интерпретациями [22] . Приведем пример из нашего материала (высказывания–интерпретации выделены курсивом в скобках):[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«Ты не ври–ко, не ври, да не омманывай,Не родная мать, а лиха мачеха!Не замуж хочет меня батюшка отдать,А хочет к змеи послать»(уж ей так сказали) [23] ;Приходит к нему жена–княгинюшка:«Не кручинься, царь, да не печалуйся:У тя есть ведь кем да заменитися,Есть немила дочь да одинакая(она мачеха этой дочери)Прекрасная Агапья Агапеевна; <…>Отныне до веку Змеяна гора(змеи разошлись от кусков, значит, гора змеиная) [24] .

Последний пример примечателен также позднейшим внесением в текст этиологического мотива, противоречащего самой идейной установке жанра духовного стиха. Интересно, что новой, нехарактерной для себя цели (объяснить происхождение локального топонима) подчинена даже финальная формула «отныне до веку», утратившая весь свой сакральный ореол. Кроме того, в отличие от «классических» вариантов этого сюжета здесь претерпевает переосмысление мотивировка обрядового принесения дочери в жертву змею: из сугубо религиозной (Елисафия молится Богу распятому, она исповедует христианскую, а не языческую веру) указанная мотивировка превращается в традиционно–сказочную (в этом варианте мачеха пытается извести нелюбимую падчерицу). Такая трансформация стала возможной благодаря влиянию на духовный стих поэтики сказки. Прозаизация жанрового синтаксиса и обретение текстами сказочных черт идут как бы навстречу друг другу: с одной стороны, появление сказочных мотивов способствует облегчённому перекодированию синтаксического строя жанра из одной подсистемы художественной речи в другую (из стиха – в прозу); с другой стороны, новая прозаическая форма помогает жанру весьма органично усваивать всё новые элементы сказочной поэтики, хотя это и приводит к перераспределению смысловых связей в сюжетах и идейно–эстетической переакцентировке с утратой духовным стихом его сущностных жанровых признаков. Важной чертой духовного стиха становится, в частности, чисто сказочная установка на вымысел. Например, вариант стиха об Алексее, человеке Божьем, записанный от сказительницы Ксении Егоровны Ремизовой в 1961 г., сопровожден собирателями таким комментарием: «К.Е. рассказывала текст. Слышала его от мужа. Называла то стариной, то сказкой» [25] .

Значительно видоизменяется структура начальной и конечной позиции текстов. Из всех возможных инициальных формул наиболее устойчивой оказалась формула существования (в терминологии Н.М.Герасимовой [26] ) «жил–был» («жили–были»). Спорадически в поздних записях встречается формула наличия («у ей был сын Егорий»). Во многих случаях экспозиционный блок и вовсе отсутствует и воспроизводится только основная событийная линия сюжета. Сравним с классическим стихом, содержащим типичную экспозиционную часть:

Во славном было в городе в Домостееве:Жил–был неверный царь Максимиан,У него была честная жена Улита,Она веру веровала ко Господу [27] .

В подавляющем большинстве текстов поздней фиксации не употребляются и финальные формулы (Аминь, Алилуйя, Богу нашему слава и т.п.), что связано с утратой духовным стихом основной этической жанровой установки и переосмыслением его в духе сказочного канона. Иногда сказители используют нечленимые разговорные синтаксические образования типа «Вот» («Вот и всё»), однако, как правило, обходятся даже без них. Например: «Пришли – а он уже мёртвый, одетый, сам оделся, лампада теплится» [28] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Всё это приводит к тому, что повествование теряет драматизм и экспрессию. Показательно признание одной исполнительницы (Анастасия Петровна Логинова, село Шуерецкое, Кемский район), пересказавшей сюжет о Егории Храбром в прозе и заключившей рассказ такими словами: «Как на стиху-то – так наплачешься!» [29]

Исполнение эпических духовных стихов может осуществляться с принципиально иной точки зрения: не с позиции отстраненного повествователя в 3-м лице, а с позиции самого героя, от 1-го лица (таковы, например, стихи об Алексее, человеке Божьем, или стихи об Иосифе Прекрасном): «Я родился в граде Риме, / Быстро нежно возрастал…» [30]

Это другая линия жанровой эволюции: 1) трансформация архаичного фольклорного нарративного стиха в более продуктивную силлабо–тоническую систему и 2) углубление лирической составляющей жанра, что нельзя не связать с влиянием книжной традиции и возрастанием роли именно лирических духовных стихов в устной поэзии XX в.

Таким образом, сопоставление старых и новых вариантов обнаруживает, что в основном структурные (синтаксические) изменения в жанре носят деструктивный характер. Угасание традиции исполнения эпических духовных стихов констатируют и фольклористы, изучавшие трансформацию сюжетов, образов, мотивов [31] . Комплексное исследование исторической динамики жанра (или проблемы текста в диахронии – его поэтики, стилистики, семантики образов) возможно только при обращении к позднейшим материалам, записанным собирателями в экспедициях. Эти материалы фиксируют важнейший хронологический срез в бытовании жанра – этап его закономерного угасания или преобразования в новые поэтические формы.

• [1] Бессонов П.А. Калеки перехожие. Вып.1–6. М., 1861–1864.
• [2] Варенцов В. Сборник русских духовных стихов. СПб., 1860.
• [3] Стихи духовные / Сост. Ф.М.Селиванов. М., 1991 (далее – Селиванов).
• [4] Голубиная книга: Русские народные духовные стихи XI-XIX вв. / Сост., вступ. ст., примеч. Л.Ф.Солощенко, Ю.С.Прокошина. М., 1991.
• [5] Духовные стихи. Канты: Сб. духовных стихов Нижегородской области / Сост., вступ. ст., подготовка текстов, исследование и комментарии Е.А.Бучилиной. М., 1999 (далее – Бучилина).
• [6] Неизданные материалы экспедиции Б.М. и Ю.М. Соколовых (1926–1928): По следам Рыбникова и Гильфердинга. Т.1. М., 2007.
• [7] Русские эпические песни: Каталог рукописного фонда Научного архива Карельского научного центра АН СССР / Сост. В.П.Кузнецова. Науч. ред. Н.Ф.Онегина. Петрозаводск, 1990. С.18–23.
• [8] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.29. №105. Л.1098 (1938 г.).
• [9] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.36/1. №47б. Л.75 (1957 г.).
• [10] Селиванов. С.95.
• [11] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.131. №272. Л.107 (1972 г.).
• [12] Никитина С.Е. Устная народная культура и языковое сознание. М., 1993. С.114.
• [13] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.33. №74. Л.63 (1947 г.).
• [14] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.126. №85. Л.101 (1968 г.).
• [15] Бессонов П.А. Калеки перехожие. М., 1861. С.48. №21.
• [16] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.127. №51. Л.43.
• [17] Никитина С.Е. Устная народная культура… С. 27, 59.
• [18] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.36/1. №47б. Л.75 (1957 г.).
• [19] Селиванов. С.97.
• [20] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.79. №150. Л.197 (1956 г.).
• [21] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.56. №75. Л.203 (1935 г.).
• [22] Никитина С.Е. Устная народная культура. С.25.
• [23] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.131. №272. Л.107 (1972 г.).
• [24] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.36/1. №39. Л. 55, 57 (1957 г.).
• [25] См.: АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.21. №138. Л.39 (1961 г.).
• [26] Герасимова Н.М. Формулы русской волшебной сказки // Советская этнография. 1978. №5. С.21–24.
• [27] Селиванов. С.120.
• [28] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.127. №51. Л.43.
• [29] АКНЦ. Ф.1. Оп.1. Кол.36/1. №47б. Л.75 (1957 г.).
• [30] Бучилина. С.207.
• [31] См.: Новиков Ю.А. К вопросу об эволюции духовных стихов // Русский фольклор. Т.12. Л., 1971. С.208–220; Никитина С.Е. Устная народная культура… С. 58; Бахтина В.А. Духовные стихи в свете повторных записей // Мастер и народная художественная традиция Русского Севера (докл. III Междунар. науч. конф. «Рябининские чтения-99»). Петрозаводск, 2000. С.16–24.