Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

В последнее время возрос интерес фольклористов к исследованию локальных традиций. Накапливающийся материал в будущем позволит сделать обобщения и проанализировать процесс сложения отдельных культурных центров и, что представляется наиболее важным, выявить закономерности этого процесса, обозначить типологически схожие черты.

В данном сообщении речь пойдет о некоторых особенностях усть–цилемской фольклорной традиции в связи с вопросами типологии отдельных культурных центров.

Печора и другие северные культурные центры (Поморье, Заонежье, Мезень и т.п.) давно являются предметом изучения в отечественной фольклористике, но сделать выводы о феномене каждого из них в комплексе всех явлений и в соотношении друг с другом еще предстоит.

Усть–Цилемский район, до конца 20-х гг. нашего столетия входивший в состав Архангельской губернии, расположен в среднем течении реки Печоры и ее притоков Пижмы и Цильмы. Первое упоминание об Усть–Цильме, по известным нам источникам, относится к 1542 г., когда «Ивашка Дмитриев сын Новгородцев» [1] получил от Ивана Грозного грамоту на владение печорскими землями. На протяжении XVI–XVIII вв. в их заселении принимали участие выходцы из северных и центральных районов России. Со второй половины XVII в. сюда направляются раскольники, искавшие на отдаленных северных землях прибежище от государственных и церковных властей. Старообрядческое движение оказало сильнейшее влияние на весь уклад жизни устьцилемов, способствуя сохранению средневековых мировоззренческих канонов.

Один за другим в Усть–Цилемском крае возникают скиты: Великопоженский на Пижме, Омелинский на Цильме, Тобышский на Тобыше, притоке р.Цильма; они становятся центрами духовной жизни на Печоре, определяя развитие рукописной, книжной культуры Великопоженский скит определенным образом воздействовал на певческое мастерство пижемцев, которые среди жителей Усть–Цилемского района считаются лучшими певцами, владеют более обширным песенным репертуаром.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

На конец XVIII – начало XIX вв. приходится постепенное угасание миграционных процессов на Печоре и, вероятно, сложение фольклорной традиции, в основе которой лежит изначальная многослойность, синтетичность элементов различных традиций. Находясь в условиях иноэтнического окружения, удаленности от экономически развитых районов и в стороне от крупных торговых путей, Усть–Цильма преломила духовные интересы ее засельщиков сообразно новым природным, хозяйственным и идеологическим условиям.

На рубеже XIX и XX вв. Н.Е.Ончуков открыл на Печоре еще один уголок былинной поэзии. Затем печорский фольклор записывался на протяжении всего нашего столетия: в 1929 г. здесь побывала экспедиция ГИИИ, в 1941 г. – В.Г.Базанов с группой студентов Карело–Финского университета, в 1955 г. – сотрудники сектора народного творчества ИРЛИ (Пушкинский Дом), в 1960-х гг. – Д.М.Балашов, в 1979 и 1981 гг. – экспедиции МГУ, с 1986 г. на Печоре работали преподаватели и студенты Сыктывкарского университета. Нам еще предстоит выполнить тщательный текстологический анализ печорских записей разного времени, сопоставляя репертуар исполнителей, и проследить таким образом жизнь отдельных сюжетов, жанров, целой традиции в течение ста лет.

Относительно усть–цилемского календаря следует отметить, что, как и в других северных районах, он здесь имеет несколько редуцированный характер: основу календаря на Печоре составляют не аграрные, а промыслово–посезонные интересы печорцев. Из жанров собственно–календарно–обрядовой поэзии зафиксированы только «коляда» и «виноградье», причем последнее включено не только в обряд рождественского обхода дворов, но и в круг молодежных вечерних собраний (с Рождества до Крещения оно исполнялось в качестве припевки на посидках).

В народном календаре устьцилемов наиболее развитыми оказались 2 цикла: зимний (святочный) и весенне–летний (горочный). Для них характерны такие явления культурного обихода, как «посидки», «игрища» и уличные хороводы молодежи, получившие здесь название «горка». К каждому из них приурочено бытование соответствующих групп песен (посидочные, игрищечные, горочные). Собственно говоря, календарно–обрядовая поэзия на Печоре приобрела по преимуществу празднично–игровые формы, в известной степени контролируемые старообрядческими поведенческими установками.

Необходимо подчеркнуть, что песенно–игровой фольклор в Усть–Цильме несет на себе очень важную функциональную нагрузку, находясь в тесной связи с календарными и свадебными обрядовыми формами. Дело в том, что свадебная поэзия представлена здесь только причитаниями, свадебных песен в Усть–Цильме нет. Вероятно, в силу определенных принципов старообрядческого мировоззрения песенные сюжеты, известные в других районах России как свадебные [2] , оказались вытесненными из свадебного обряда, но не исчезли из культурной памяти устьцилемов, а перешли в другой разряд (статус): они закреплялись в качестве припевок на посидках, собирающих молодежь в период ее предсвадебного общения.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

На наш взгляд, в этом можно видеть пример того, как «срабатывает» народное сознание в определенной культурной ситуации. Именно локальные исследования и помогут обозначить закономерности функционирования традиционного народного сознания. Для этого следует рассматривать данную традицию не только в диахроническом, синхроническом аспектах, с точки зрения набора жанров, репертуара, представленности тех или иных сюжетов, ареалов их распространения, но и в плане ее внутренней структуры, соположения отдельных явлений, элементов, наличия внутренних акцентов.

В связи с этим хотелось бы остановиться на двух явлениях усть–цилемской народной культуры, которые отстоят друг от друга и в живой традиции, и в системе фольклорных жанров, но состоящих в определенной связи, обусловленной, с нашей точки зрения, местными факторами. Речь пойдет об Ивановом дне и преданиях об Иване.

Иванов день особенно значим в ряду годовых праздников на ср.Печоре. Как многие явления русского народного календаря, он представляет собой сложное явление, вобравшее в себя генетически разнохарактерные элементы. Одни из них восходят к общерусской и шире – к славянской обрядности, другие связаны с особенностями заселения, верованиями и укладом жизни местного населения.

К одной из наиболее архаичных и ярких традиций этого дня в Усть–Цильме относится горка. Она устраивалась с Николина до Петрова дня, но самая большая горка приходилась на Иванов день, что было связано, с одной стороны, с самим статусом купальских обрядов как центральных в весенне–летнем сезоне, а с другой, – с заключительным характером гуляний этого дня перед началом сенокоса и летнего рыбного промысла, что, в свою очередь, обусловлено спецификой хозяйственного календаря печорцев.

Более поздним обстоятельством местного характера, оказавшим определенное влияние на атмосферу праздничных гуляний Иванова дня, является проведение чердынской ярмарки, собиравшей в с.Усть–Цильма жителей печорских, пижемских и цилемских деревень. Иванов день и для ярмарки выступает своего рода границей, т.к. после него чердынские купцы отправлялись из Усть–Цильмы вниз по Печоре.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Но если усть–цилемская «горка» с синтетическим сплавом «языческих» и местных культурно–хозяйственных черт составляет пласт так называемых «(ивано–) купальских» обрядовых действ, то в христианском календаре, как известно, 24 июня связано с рождеством Иоанна Крестителя. В старообрядческой же Усть–Цильме праздник Иванова дня (Ивана Купалы / Иоанна Крестителя) актуализировался почитанием некоего Ивана. Речь идет об утренней службе Ивану на усть–цилемском кладбище, названном по его могиле «Ивановым». Это явление, на наш взгляд, является доминирующим в структуре праздника Иванова дня в Усть–Цильме.

Среди фольклорных записей устной несказочной прозы Усть–Цильмы (фольклорный архив СыктГУ, 1986–1990 гг.) существует группа рассказов, имеющих непосредственное отношение ко дню местночтимого Ивана. Это топонимические (о названии «Иваново кладбище») и собственно исторические предания о поселении на реке Тобыш, притоке р.Цильма. Все они объединяются одним героем.

Усть–цилемские предания об Иване с Тобыша представляют своего рода эпилог истории печорского раскола. Поселение на Тобыше – последнее старообрядческое общежительство в Усть–Цилемском крае, которое прекратило свое существование во второй половине XIX в. (Великопоженский скит на Пижме и Омелинский на Цильме были закрыты к сер.XIX в.) Героем преданий является последний страдалец за древлеправославную веру, перед / после своей смерти явившийся по воде в Усть–Цильму.

Почти все записанные рассказы строятся по одной схеме. Вступлением служит определение времени и обстоятельств поселения на Тобыше: упоминаются времена Ивана Грозного и патриарха Никона, в двух вариантах эти имена однозначно объединяются и связываются с началом гонений и бегством раскольников («Беженцы бежали, из веры их гнали, вот за крест тот при Иване Грозном»; «Когда Никон патриарх пришел к власти, начали нашу староверскую веру корежить, вот и побежали»; «При Иване Грозном примерно заселение-то было, в эти времена, при патриархе Никоне»).

Затем следует число поселенцев (15, 16, 17, 22) и характеристика условий их жизни, которые в нескольких вариантах объясняют причину вымирания поселенцев – от голода; в отдельных вариантах причиной смерти называется старость или убийство скитян «гонителями веры». Далее, по преданиям, оставшись один, Иван хоронит умерших скитальцев, изготовляет себе лодку (гроб), плот, в котором живым / мертвым по весеннему половодью его выносит к Усть–Цильме, прибивает к берегу, где его и хоронят (по одному варианту, это произошло 7 июля по н.ст.). В двух вариантах особое внимание обращается на то, что лодку с Иваном приносит против течения, а один из отмеченных вариантов включает также мотив «чудесной пристани»: лодка с телом Ивана «далась» жителям Усть–Цильмы лишь со второго раза, указав таким образом, по толкованию рассказчика, место захоронения.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Завершаются рассказы указанием на то, как почитаются могила Ивана и тобышские захоронения, к которым по обету ездят устьцилемы.

Примечателен тот факт, что в трех вариантах преданий тобышский раскольник назван именем основателя Усть–Цильмы Ивашкой Ласткой. Но в устных преданиях нашла отражение не только контаминация имен героев разных циклов преданий, но и контаминация их функций: выплыв с Тобыша, Иван обосновался на берегу Печоры и тем самым положил начало Усть–Цилемской слободке. По данным вариантам преданий, захороненный на усть–цилемском кладбище Иван, чья память отмечается на средней Печоре 7 июля по н.ст., есть не кто иной, как «новгородец» Ивашка Ластка, попавший на Тобыш в числе гонимых Иваном Грозным раскольников и затем основавший Усть–Цильму.

Добавим, что в другой группе устных рассказов, бытовавших на средней Печоре, – о самосожжении старообрядцев на Пижме – есть запись еще об одном Иване – чтеце из Великопоженского скита: во время пожара он читал Евангелие, стоя на одной доске, и оставался нетронутым пожаром, пока не дочитал священного писания. Песок с его могилы, по верованиям, обладал целебными свойствами.

Выявленные контаминации и совпадения, как и очевидные анахронизмы, не могут быть признаны случайными. Н.А.Криничная отмечала, что отступления от факта, «смещения», анахронизмы являются следствием изменений реалистических (поздних) элементов преданий, которые занимают место мифем [3] . Конкретные факты местной истории фиксируются памятью по определенной модели: историческое содержание сохраняется в формах, которые соответствуют изначальным (архетипическим) установкам данной культурной традиции.

В усть–цилемских преданиях «культурный герой» – устроитель слободки Иваша Ластка – и герой–мученик, пострадавший за веру – Иван с Тобыша, а также их общий «гонитель» – одноименный герой–антагонист Иван Грозный – оказались, хотя и довольно опосредованно, привязанными к одному календарному имени и одной календарной дате. Последний большой летний (годовой) праздник стал днем почитания последнего мученика за веру, получившего соответствующее или закономерно совпавшее с ним имя.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Для памяти усть–цилемских старообрядцев, живущих эсхатологическими воззрениями, «последнее» является особенно значительным. Воспоминание о «последнем событии» и связанном с ним имени составило основу ритуала поминовения предков, который определил в целом семантику летних праздников на средней Печоре. Цикл завершался Петровым днем, точнее, петровской ночью, когда устьцилемы переправлялись через реку, жгли костры и варили кашу «петровщину».

Поминовение, обращение к прошлому является залогом будущего. Архаическое представление о «конце» предполагает последующее (новое) «начало», и наоборот. Не случайно в отдельных вариантах рассмотренных преданий последним на Тобыше остается «Иван–младенец» или два Ивана «с младенцем Поликарпом», как не случаен и финальный мотив обращения живых за помощью к усопшим.

Подобного рода «переходность» отразилась и в структуре праздника Иванова дня: после поминальной службы на Ивановом кладбище начиналась «горка» с ее ярко выраженной идеей созидания нового космоса, брачной пары, продолжения жизни.

Сохраняя архаические атрибуты отдельных явлений календаря, культурная память допускает их трансформацию, сопровождающуюся подменой менее актуальных элементов более актуальными. Этот процесс мы можем наблюдать в комплексе Иванова дня в Усть–Цильме, где произошло своеобразное наращение имени, что обеспечило устойчивость традиции почитаний некоего «героя» (Ивана Купалы / Иоанна Крестителя / Ивана Ластки / Ивана с Тобыша) в определенной степени соответствующий его статусу день года.

• [1] См.: Архангельские губернские ведомости. 1868. №27; Дневник В.Н.Латкина во время путешествия на Печору в 1840, 1843 гг. // Записки РГО. 1853. Кн.VII. Ч.2. С.12–16.
• [2] Например, «Во горенке во новой», «Что на стулике на бархате» и др.
• [3] Криничная Н.А. Предания Русского Севера. СПб., 1991. С.11–12.