Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Проблема народной веры в сновидения среди восточных славян только сейчас становится предметом серьезного научного изучения.

Записи устных народных толкований по этой теме ограничены всего несколькими небольшими публикациями конца прошлого века в журналах «Этнографическое обозрение» и «Живая старина». Две из этих заметок посвящены Ярославской губернии, три – отдельным частям Витебской, Минской и Могилевской губерний Белоруссии [1] . Причем только публикации Е.Романова о белорусской народной традиции снотолкования и Балова о народных верованиях во сны в Ярославской губернии отличаются известной степенью подробности. Также сюда можно добавить несколько народных толкований сновидений, опубликованных М.Чулковым в его «Словаре русских суеверий» (М., 1782). Обширные архивы научных учреждений и отдельных ученых, содержащие материалы по этой теме, до сих пор лежат втуне.

Некоторые исследовательские подходы к народной традиции снотолкования намечены в указанных выше работах, а также в недавней статье акад. Н.И.Толстого, которого по преимуществу интересовала мифологическая основа славянских традиций снотолкования [2] . Собственно сонники привлекали еще меньшее внимание ученых, за исключением отдельных, чаще всего пренебрежительных, замечаний.

Я надеюсь, что мое исследование о гадательных книгах в России, недавно завершенное [3] , способно дать некоторый импульс изучению всех видов снотолкования в России. Данная статья основывается на опубликованных записях устных материалов (в основном из Ярославской губернии), а также результатах моих исследований всех доступных сонников, вышедших до 1825 г., и, отчасти, выборке из более поздних снотолковательных книг.

Одна из ключевых проблем при исследовании этой темы состоит в том, чтобы установить, какими ониромантическими (снотолковательными) традициями обладали восточные славяне до появления первых печатных сонников и существовала ли на этой стадии какая-либо зависимость между заимствованными извне и народными традициями снотолкования. Рукописные сонники, переведенные с польского языка, впервые появились в России в конце XVII в., хотя вплоть до 1768 г. печатные сонники отсутствовали [4] . Несмотря на частые упоминания в переводных индексах запрещенных книг XV–XVII вв. текстов, которые описываются как «верования сну», «сновидец», «сносудец», «царевы сносудцы» или «сонник», собственно восточнославянские рукописные сонники не обнаружены. Скорее всего эти термины относятся к византийскому контексту, где сонники были хорошо известны [5] . Хотя существование устной снотолковательной традиции в допетровский период документально не зафиксировано, за исключением сна Святослава в «Слове о полку Игореве», известный консерватизм и устойчивость фольклора, а также многочисленные ссылки на веру в пророческие сны в древнерусской литературе, позволяют сделать обоснованное предположение о существовании у восточных славян давней устной традиции снотолкования. Учитывая отсутствие в это время переводных сонников, можно допустить, что русские народные снотолкования не зависели от переводных текстов ко времени появления первых печатных сонников. Поскольку в сколь-либо значимых масштабах печатные сонники начали проникать в крестьянскую среду лишь после 1860 г. и поскольку даже в конце XIX в. во многих местах они не были известны [6] , то нетрудно предположить, что печатные сонники вряд ли могли существенно повлиять на народные снотолкования, записанные в конце XIX в.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Печатные сонники в России опирались не на устную традицию, а исходили из иного источника. Подавляющее большинство российских сонников – переводные. Хотя несколько первых были переведены с польского, начиная с 80-х годов XVIII в. нормой становится перевод с французского или немецкого языков. Причем последующие публикаторы снова и снова перепечатывают те же самые тексты, как правило без всяких указаний на их заграничное происхождение. Несколько новых текстов были переведены после 1805 г., но к 1830 г. новизна перестает привлекать какое-либо внимание. Со временем сформировался стандартный текст сонника, который, подобно фольклорным текстам, слегка изменялся от одного издания к другому (даже если его публиковал один и тот же издатель). Но в гораздо большей степени он мог варьироваться по объему: наиболее дешевые издания содержали значительно меньше толкований, чем дорогие и более пространные издания. Сонники издавались как отдельно, так и включались в качестве составных частей в большие гадательные книги. Почти все российские сонники непосредственно восходили к известным европейским текстам. Одни, например, представляли собой сокращенные версии наиболее известного европейского сонника «Somniale Danielis». (Последний был настолько популярен в Европе, что даже повлиял на устную традицию в Бельгии и в скандинавских странах) [7] . Другие, в конечном счете, основывались на классических текстах таких крупных авторитетов снотолкования, как Артемидор и Ахмет-бен-Сирин. Таким образом, в итоге можно считать исключенным непосредственное воздействие устной традиции на стандартный текст печатного сонника. Однако это влияние могло быть как прямым, так и косвенным. Инокультурный феномен всегда перерабатывался воспринимающей культурой в зависимости от ее собственного контекста и традиций. Соответственно, происходила его адаптация или ассимиляция.

Вероятно, наиболее значительное воздействие устной традиции на печатные сонники состоит в том типе снотолкования, который утвердился в России. Народные снотолкования основывались на интерпретации отдельных символов. Например, видеть во сне медведя – к замужеству или женитьбе, чистая вода – радость, грязная или мутная вода – несчастье и слезы [8] . Первые сонники на русском, наоборот, опирались в такой же степени на астрологию, как и на символы самого сна, то есть значение сна зависело от знака зодиака, под которым он привиделся. В зависимости от времени года у такого символа было 12 различных значений. Однако сонники, которые стали появляться после 80-х гг. XVIII в. и которые быстро вытеснили астрологические сонники, основывались уже исключительно на символах самого сна. Поскольку очень многие из первых читателей сонников лишь недавно обучились грамоте и лишь недавно стали порывать с традиционным образом жизни, то немудрено, что в данном случае именно народная традиция предопределяла читательские предпочтения. Определенную роль сыграли также другие факторы: относительно небольшое число различных объектов сна (лишь 12 в одном примере), которое могло быть размещено в коротком соннике астрологического типа, и отсутствие астрологических знаний в народной среде.

Другим важным свойством, которое обусловило принятие западноевропейских сонников символического типа, были принципы установления связи между знаком/символом сна и ожидавшимся результатом его появления во сне. В народном снотолковании соблюдаются следующие принципы [9] :

1. сходство по форме (блин – письмо) или свойствам;
2. толкования, основывающиеся на метонимии: чернила – письмо;
3. толкования, основывающиеся на созвучии: чай – нечаянность, река – речи;
4. толкования, где символы имеют то же самое значение: мертвые родственники приглашают тебя – смерть зовет (Н.И.Толстой на стр.90 упомянутой статьи отмечает, что этот принцип встречается крайне редко);
5. толкования, основывающиеся на противоположностях: экскременты – деньги. Применение этих же категорий к символам в сонниках обнаруживает, что там работают те же принципы, что и в народной традиции снотолкования. Проанализировав тексты трех сонников 1794, 1811 и 1885 годов издания [10] , мы обнаружим, что принципы противоположности, метафоры и метонимии играют в сонниках не меньшую роль.

Например, смеяться во сне – к печали (сонник 1794 г., черви – богатство (1885 г.), зайцы – страх (1794 г.), седло – путешествие (1885 г.). Самоочевидные толкования встречаются нечасто и могут иметь тенденцию к расширению символического содержания (идти в кабак – бедность, 1811 г.). Различия незначительны. Толкования, основывающиеся на сходстве, гораздо менее распространены в сонниках, чем те, которые основываются на свойствах. В то же время толкований, базирующихся на созвучии, в сонниках вообще не встречается по той простой причине, что они не могли быть переданы при переводе. В целом, процессы перевода и передачи приводили также к тому, что возникали толкования, гораздо более непонятные, чем это было в устной традиции. В особенности по мере того, как рациональное зерно в толкованиях, предлагавшееся Артемидором и другими классиками снотолкования, чем дальше, тем больше игнорировались. Почему, скажем, в соннике 1794 г. видеть сон о том, что у тебя большие уши, означало болезнь?[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Существуют также и другие каналы, по которым могло идти косвенное влияние. Хотя большинство собранных народных снотолкований действительно не совпадало с книжными, некоторое их число, включая и ряд толкований базового характера, были практически идентичными. В их числе: лошадь – враг; экскремент – деньги, золото или сокровище; вши – деньги; гадюка или змей – враг; кровь – родственники; гнилые зубы – ссора с родственниками; выпадающие зубы – смерть родственника [11] ; медные деньги – слезы. К этому можно добавить и такие сходства более общего характера, как негативная интерпретация увиденных во сне кошек: в печатной традиции это означает супружескую измену, в народной – несчастье.

Причины появления этих параллелей, очевидно, работают и в ряде других случаев сходства, таких, скажем, как значительное совпадение перечня символов сна в списке знаков сна, составленном Баловым, и в списках стандартных сонников. Сравнение списка Балова из 49 знаков с полудюжиной сонников, вышедших в период с 1794 г. до революции, показывает, что 30 из них фигурируют во всех или почти во всех сонниках, в то время как еще 3 по крайней мере в половине. Те, которые не упоминаются в сонниках, зачастую отражают сельскую жизнь (солома, треск дерева), хотя это объяснение далеко не исчерпывающе, поскольку «рожь» и «корова» регулярно встречаются в сонниках, в то время как «мальчик» и «девочка» (включенные в список Балова) – нет. Похоже, что существует некое общечеловеческое восприятие как тех знаков, которые могли иметь значение во сне, так и, в некоторых случаях, толкований этих знаков. Поскольку устная традиция не влияла на печатные сонники стандартного содержания, тс с чем мы здесь сталкиваемся, есть результат общих для человечества психологических процессов. А эта общая психологическая основа и помогала восприятию печатных сонников.

Так, значит, прямого влияния вообще не было? В тексте стандартного сонника наметилась тенденция замещать некоторые толкования теми, которые были ближе к народной традиции снотолкования. Так, в сонниках видеть во сне собак (играть с ними, слушать их лай, бить их, встречаться с ними и т.д.) означало что-то, связанное с врагами (сонник 1794 г.), в то время как в устной традиции – с друзьями. Под влиянием устной традиции, отвергавшей предлагаемую сонником интерпретацию противоположностей, сонник Мартына Задеки 1885 г. изменил значение лающей собаки со «знак ссоры с неприятелем» на «знак ссоры с другом и роднею», а «собачьи ласки предвещают тайный неприятельский умысел» (сонник 1794 г.) было заменено на «ласку от собак видеть, означает дружбу». Можно допустить, что эти незначительные изменения были внесены редактором или издателем, осведомленным в народном снотолковании, а потом стали повторяться последующими издателями. В дальнейшем некоторое довольно скромное влияние народной традиции становится заметным в начале нынешнего века, когда фольклор наконец стал источником гадательных книг. В тексты некоторых сонников начинают включать известные символы устной традиции, такие как «медведи» или «грибы».

Вероятно, устная традиция развивалась также в том направлении, где печатные сонники не могли предложить руководства. Например, как включить согласованное значение того или иного символа в общую картину толкования. Деревенские снотолкователи пользовались известностью не просто благодаря своему знанию отдельных символов, но благодаря умению их комбинировать. И если городские читатели сонников полагались на что-либо еще помимо своего воображения и собственного опыта, то это должно было быть устно передаваемое знание. В данном случае такая устная традиция вполне могла быть вторичного, городского типа. Сонники стали настолько популярны, что даже если они и не повлияли существенно на народную традицию снотолкования, то должны были породить вторичную устную традицию в тех кругах общества, которые уже далеко отдалились от старославянской народной традиции снотолкования.

Можно прийти к заключению, что устная и печатная традиции снотолкования оставались в основном отличными друг от друга, хотя народные славянские верования помогли восприятию печатной традиции и определили ту форму, которую в конечном счете приняли российские сонники. Ни один публикатор сонников не стремился вполне сознательно опереться на деревенскую снотолковательную традицию, ее прямое влияние на сонники весьма скромное. В свою очередь, печатные сонники, тексты которых в основном совпадали, вне сомнения сформировали вторичную устную традицию, в которую оказались вплетены некоторые традиционные интерпретации.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Как народные толкования, так и сонники насчитывают долгую историю и продемонстрировали свою устойчивость и способность к выживанию. Остается только догадываться, какое влияние второе пришествие сонников, переживаемое Россией сегодня – причем многие из современных сонников далеки от классической дореволюционной традиции (они символические, но материал расположен не в алфавитном порядке), – окажет как на первичную, так и на вторичную традиции.

• [1] См.: Балов А. Сон и сновидения в народных верованиях // Живая старина. 1891. 4. С.208–213; Никифоровский Н.Я. Материалы для народного снотолкования. I. (Витебской губ.); Лятский Е. II. (Минской губ); Дерунов С. III. (Ярославской губ.) // Этнографическое обозрение. 1898. 3. С.54–72; Романов Е. Опыт белорусского народного снотолкователя // Там же. 1889. 3. С.54–72.
• [2] Толстой Я.М. Славянские народные толкования снов и их мифологическая основа: Сон – семиотическое окно // XXVI-e Випперовские чтения (Москва, 1993). М., 1994. С.89-95.
• [3] «То был, друзья, Мартын Задека…»: Гадательные книги и гадание в России (1765–1917). Английский вариант книги Reading издается Кембриджским университетским издательством в 1996–1997 году. Так же см.: Faith Wigzell. Drömböcker i Ryssland: läsare och mottagande // Drömmar och kultur. Pod red. Ulf Palmenfeldt, Annikki Kaivola Bregenhj. Stockholm, 1992. Pp.165–186.
• [4] Капелус Е. (Studii z dawniej literatury, czeskiej, slowackiej i polskiej. Warszawa; Praga, 1963. P.301) предполагает, что текст первого русского сонника переведен с Interpretatio somniorum, to jest wyklad nocnych snów, dwornemu czitielnikowi dla uspokojenia sie w zamyslach z siedmi planet i dwunastu znaków niebiesnich oraz a tablica astronomiczna. (Torun, 1694, 1721 и последующие издания).
• [5] Я очень благодарна за эти сведения Н.А.Кобяк из Отдела редкой книги Библиотеки МГУ.
• [6] Например, в Чальско-Дарской волости Гжатского уезда. См.: Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986. С.111 (Громыко цитирует материалы из архива Тенишева).
• [7] См.: Maurice Helin. La Clef des songes. Paris, 1925. P.90; Palmenfeldt. Drömmar och kultur.
• [8] Местные традиции снотолкования, разумеется, существуют, но я использовала примеры из материалов Ярославской губернии, отобрав те, которые более широко известны. В том случае, если приведенные мною примеры взяты из другого источника, то это указано в скобках.
• [9] Как описано А.Баловым и Н.И.Толстым.
• [10] Волшебное зеркало, открывающее секреты великого Альберта… М., 1794. С.5–54; Новый полный и подробный сонник… М., 1811; Толкование сновидений ста шести-летняго старца Мартына Задеки. 10-е изд. М., 1885.
• [11] Здесь возможны незначительные вариации. О дискуссии о символах сна см.: A.Kaivola-Bregenhj. From dream to interpretation // International Folklore Review. 1990. №7. P.89–92.