Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Тема «Маcтep в наpoднoй xудoжественной тpaдиции Pуccкoгo Ceвера» была пpeдлoжeнa пpи пoдвeдении итoгoв пpeдыдущиx «Pябининских чтений'95» пpeдседателем Opгкомитета пepвых чтений Б.H.Путиловым. Предложена она была не случайно — тема явнo назрела в нaшeй нayкe (или тoчнee — в нaших нapoдоведческих нaукax). Об этом cвидeтeльствyeт в том числе и книгa, нaд кoтopoй тpудился Б.Н.Путилов в пocлeдниe годы свoeй жизни — «Эпическое скaзитeльствo». B ней вопросы былинного скaзительствa, ocoбeннo северно pyсских oблaстeй, рассматриваются нa шиpoкoм cpaвнитeльнoм фoнe cкaзительства нapoдoв Югославии (в ee стapых грaницax), Сpeднeй Aзии, Kaвкaзa, Сибири. Таким oбpaзoм, мы мoжeм считaть, чтo этa книга учacтвует в нaшeй конференции. Конференция тоже зaдyмaнa как сpaвнительная. Однако ракурс сpaвнeния неcкoлькo иной. Предполагается не ограничиваться фольклорным исполнительством, нo пpи yчaстии cпeциaлистoв различных нayк, изyчaющиx тpaдициoнный быт нapoдa, oбcудить пpoблему «мастера» — пpoцeсс eгo формирования, ocoбeннocти eгo дeятeльнocти, взаимодействия с тpaдицией в paзличных сфepax нapoднoгo бытa, традиционной нapoднoй xyдoжeствeнной кyльтypы. Наша цeль бyдeт зaключaться в тoм, чтoбы пoпpoбовaть выявить нeкoтopыe oбщиe зaкoнoмepнoсти взaимоотношения «мacтepa» и тpaдиции.

Чтo мoгли бы мы имeть в виду под словом «мастер», учитывая всю родственность и в то же время значительное различие наших наук?

У фольклористов, как известно, имеется несколько терминов, обозначающих обобщенное представление – «исполнитель», «сказитель» и термины, обозначающие исполнение фольклорных произведений разных жанров – «сказочник», «певец», «вопленица», «былинщик» и т.д. Все они обладают одним достоинством – они нейтральны, сами по себе не несут никакой оценки. В определенных исследовательских ситуациях это хорошо, но это не соответствует нашей общей задаче – не каждый рядовой исполнитель – «мастер». Разумеется, речь идет не об изучении мастеров в отрыве от коллективной традиции. «Не-мастера» в своей совокупности, вероятно, играли в истории формирования и развития каждой традиции не меньшую роль, чем отдельные мастера, потому что традиция закреплялась и функционировала именно в своих массовых формах. Кроме того, конечно, не было резкой границы между «мастерами» и «не-мастерами». И все же, в каждой сфере народной культуры выделялись мастера, которые особенно успешно творили свое дело. Кстати, в языке народа есть слово, которое довольно точно выражает то, что организаторы конференции хотели сказать словом «мастер» – «умелец». Оно может с успехом применяться как в сфере духовной, так и материальной культуры. Каждый из нас знает в своем деле «умельцев». Каждый из нас рад встретить при работе «в поле» подобную личность.

В названии конференции содержится словосочетание «художественная культура». Если воспринимать эту формулу без упрощений, то она, как все мы понимаем, окажется довольно трудной. В традиционном народном быту явления эстетические, художественные и обыденные, не имеющие доминанты художественной функции, переплетались теснейшим образом. Изба и хозяйственные постройки, тем более храмы, ремесленные изделия, предметы утвари имели, прежде всего, прикладные функции. Художественное эстетическое решение рождалось при этом как нечто вторичное из желания и потребности сделать любую вещь наилучшим образом по древней русской формуле – «как вкус и красота покажут». Совершенно так же обстояло дело и в словесной сфере, в фольклоре. Обрядовые жанры, предания, заговоры, исторический фольклор отличаются от сказок, плясовых песен и др. тем, что им свойственна доминанта неэстетической функции, для них характерны сильные вне (или – лучше) сверх текстовые связи, а собственно эстетическое – вторично. Это не умаляет их значение, а часто, наоборот, придает подлинную жизненную силу. Для понимания этого, вовсе не парадоксального явления, нужно знание того быта, с которым они органически связаны.

Казалось бы, все это элементарно. Однако, вспоминается серия фольклористических сборников «Фольклор как искусство слова», издававшегося в свое время под руководством Н.И.Кравцова. Неизбежно возникали два вопроса: а) весь ли фольклор просто искусство и б) только ли слова?[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В формуле, предложенной конференции, употреблено привычное сочетание «Русский Север». Конечно, имеется в виду «российский север» или еще точнее, северозападные районы России, в которых русские издавна живут рядом с водью, ижорой, карелами, вепсами, коми, ненцами, саамами. На конференции предполагалось прежде всего рассмотреть деятельность русского населения этого региона, но очень хорошо, что будут доклады, связанные с карелами, вепсами, коми и, даже, украинцами и южными славянами. Конечно, проблемы, подобные нашей, в конечном счете должны изучаться в историко-сравнительном плане, однако на том этапе на котором мы находимся, очень важны конкретные разработки.

И, наконец, еще одно соображение, связанное с замыслом и содержанием конференции. Говоря «традиционная народная культура», мы подразумеваем, что речь идет об исследованиях, построенных на материалах архаического слоя традиционной культуры, доурбанистической или связанной с начальным этапом урбанизации. Мы добываем их в публикациях наших предшественников, в архивах, в музейных фондах. Очень важно, чтобы экспедиционные работы (пусть и в сокращенном ныне масштабе) обязательно продолжались. Нашим информаторам еще есть что поведать нам, еще кое что можно увидеть, больше услышать в воспоминаниях, но, конечно, невозможно не иметь в виду, что это, главным образом, фрагменты некогда целостной культуры органического свойства. К сожалению, мы подчас хотим больше задать вопросов, чем можем получить ответов. Впрочем, нашим наукам это не впервой. Уже первым собирателям казалось, что они занимаются чем-то, что уходит из жизни. К счастью, они часто преувеличивали.

Как преимущественно фольклорист (и в определенном отношении этнограф – для меня эти науки неразделимы), готовясь к этой конференции, я не мог не задать себе вопрос, на который еще придется отвечать будущим историкам фольклористики и этнографии. И в известной мере историкам искусствоведения.

Известно, что внимание к исполнителям фольклора возникло в России и на Украине раньше, чем в большинстве европейских государств и только несколько позже, чем в Югославии. Об этом писал в свое время М.К.Азадовский в «Истории русской фольклористики» (М, 1963, т.II). Позволю себе напомнить о двух моих статьях – «Проблема исполнителя в русской фольклористике XIX-ХХ вв» (доклад на конгрессе по болгаристике в 1988г.) и «М.К.Азадовский и проблема исполнителя в русской фольклористике XIX-XX вв» (Советская этнография, 1989, №2). Называю, чтобы не пересказывать их в настоящем вступительном докладе и одновременно, чтобы подчеркнуть, что М.К.Азадовский был у нас лидером этого направления в 20-40 гг. нашего века.

Работы М.К.Азадовского и его школы имели влияние не только на фольклористику в нашей стране, но и во многих странах Европы. Я не могу сейчас предложить развернутый обзор работ этого направления в других европейских странах. Сошлюсь только на статью известной американской фольклористки Линды Дег, опубликованную в выходящей в Германии «Энциклопедии сказки» «Enzyklopadie des Marchens» – «Рассказчик. Рассказывание». Она напоминает о ранних опытах наблюдений над исполнителями и приходит к выводу, что они не базировались на теоретически осознанной системе (Кэмпбелл, Хартланд и др.). Л.Дег называет Малиновского, Дюркгейма, Рэдклиф-Брауна, к работам которых иногда возводят саму идею изучения исполнительства. Однако, в действительности, замечает она «исследование исполнителей в Европе все-таки значительно сильнее подверглось влиянию небольшой книги М.К.Азадовского, который исследовал исполнительскую личность сибирской сказочницы Винокуровой» (т.4, часть 1-2, с.393). Это направление длительное время называлось «русской школой», хотя эта школа, разумеется, не исчерпывалась только подобной проблематикой. Обзор изучения исполнителей былин был осуществлен в свое время А.М.Астаховой (Былины и итоги и проблемы изучения. Л, 1966) и в недавнее время был продолжен в упоминавшейся уже книге Б.Н.Путилова.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В 20-40 гг. (и отчасти в 50-е) были опубликованы десятки сборников, состоявших из записей от одного исполнителя. Среди них были сборники И.Г.Рябинина-Андреева, П.И.Рябинина-Андреева, Ф.А.Конашкова, «Избранное» И.А.Федосовой, М.М.Коргуева, Ф.П.Господарева, М.Д.Кривополеновой, А.К.Барышниковой, Е.И.Сороковикова, И.Ф.Ковалева, А.Н.Корольковой и др.

Вместе с тем, я вынужден констатировать, что в последние десятилетия это направление оказалось на периферии науки. Изредка стали появляться отдельные работы (Е.И.Шастиной, Ю.И.Новикова, В.С.Бахтина, работы о Федосовой и кое что другое). Однако, в целом, эта проблематика, не исчерпав себя, отошла на задний план. Очень точное определение дал этому процессу Ю.М.Лотман в посмертно опубликованной статье «Двойные портреты» в разделе «Азадовский и Пропп: два подхода». Он писал: «При том уважении и даже любви, которую вызвал у нас М.К.Азадовский, в 50-е гг. нам более импонировал В.Я.Пропп («Лотмановский сборник», М. 1997, с.65). И далее: «…основополагатели отечественной семиотики Азадовского фактически обошли своим вниманием. Модели тогда интересовали больше, чем тексты». И, наконец: «В настоящее время, не принижая ни в малейшей степени блестящих идей В.Я.Проппа, нельзя не заметить, что подход М.К.Азадовского представляется более актуальным». (Там же, говоря о взаимнодополненности двух направлений: от кода или структуры к тексту или от текста и его реального функционирования к общим закономерностям, Ю.М.Лотман заключает: «В отношении между структурой и текстом следует ввести еще третий элемент – человека» (там же), т. е. выдвигает традиционную казалось бы проблему воспроизведения и актуализации традиции: ее реального пульсирования, ее реализации исполнителями.

Заметим кстати, что ни экспедиционным сбором, ни изучением деятельности исполнителей В.Я.Пропп никогда не занимался. И тем не менее в свой университетский курс «Русская сказка» (читал он его в 1966-1967 гг.) он включил специальный раздел «Бытование сказки» (Л. 1984, с.316-333), содержащий параграфы «Вопрос о типах сказочников» и «Некоторые крупнейшие мастера» (запомним, что В.Я.Пропп тоже употреблял этот термин). Это свидетельствует о том, что проблема реализации традиции мастерами, не представлялась ему противоречащей его основной концепции. Он признавал достижения в этой области и считал необходимым поведать об этом студентам.

Теперь мы уже можем сказать, что предсказание Ю.М.Лотмана и его пожелание сбывается. Это сказывается как в отдельных книжных изданиях и сборниках последних лет, так и в тематике конференций, проходивших одна за другой (см. издание книг Е.И.Шастиной, Ю.А.Новикова, Н.Г.Черняевой, Б.Н.Путилова, серию работ, выполненную В.М.Гацаком и его сотрудниками, критическое и комментированное переиздание уникального для мировой фольклористики сборника «Причитания Северного края», содержащего огромное по своим размерам и по своему значению собрание записей от И.А.Федосовой). Появился так же целый ряд изданий, подготовленных карельскими фольклористами – избранные тексты рода Перттунненов, Л.Параске, сказительского рода Майлаччу. Можно было бы назвать целую серию работ, связанных с проблемой исполнительства в Финляндии, Чехии, Словакии, Болгарии, Венгрии, Швейцарии и др. Однако, я не могу по недостатку времени представить хотя бы беглый обзор всего этого интереснейшего материала. Упомяну только, что прошли один за другим симпозиумы, на которых обсуждались преимущественно проблемы сказительства, связанные с теорией Альберта Лорда – в США, Петербурге, Якутске, Киеве. В связи с этим два слова о заслуженно популярной в мировой фольклористике теории. Это замечательные экспериментальные и теоретические работы, проведенные с исполнителями южнославянского эпоса. Известно, что А.Лорд, как и его учитель Милмэн Пэрри, первоначально задумали этот цикл работ в связи со стремлением выяснить связь гомеровского стиля с техникой живого устного исполнения. Однако, результаты исследований ушли далеко за пределы первоначально поставленной задачи. Высоко оценивая эти работы надо иметь ввиду, что А.Лорд застал в Боснии живую и даже развивавшуюся традицию. Кроме того, многие его выводы связаны с тем, что южнославянские эпические песни исполнялись с музыкальным сопровождением. Это оказывало значительное влияние на ритмику и формулоупотребление. Поэтому надо со значительной долей осторожности переносить выводы А.Лорда на законы стихосложения и импровизации эпосов, не знавших музыкального аккомпанемента. И, наконец, в отличие от некоторых американских последователей А.Лорда, мы знаем, что он был связан с целым рядом деятелей славянской фольклористики, и это сыграло свою роль в формировании его теории. Среди его помощников был И.Н.Голенищев-Кутузов. Лорд сотрудничал с фольклористом Матеем Мурко, опубликовавшим до А. Лорда известную монографию об исполнителях эпических песен. И, наконец, известно, что А.Лорд специально приезжал во Львов для встречи со знатоком славянской фольклористики, в том числе, русской и украинской Филаретом Колесой. Все это, разумеется не умаляет заслуг А.Лорда, но ставит его в контекст европейской фольклористики. Кстати, обзор связей и взаимоотношений русской и мировой фольклористики (напомню еще раз) содержится в «Истории русской фольклористики» М.К.Азадавского, где эти вопросы рассматриваются до первых послевоенных лет.

Вторую часть моего вступительного доклада я посвящаю вопросам, ответы на которые желательно было бы (в той или иной мере) получить от докладчиков – специалистов по разным сферам народного традиционного художественного творчества. Каждый из вопросов, которые я назову, мог бы стать сюжетом специального теоретического доклада или, по крайней мере, обогатить нас знаниями новых фактов, которые нужны для построения целостной теории. Я же, разумеется, смогу только обозначить их.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

1. «Мастер» – как уже говорилось – «умелец», человек даровитый, знающий, умелый, унаследовавший или получивший «дар» (дарование) от кого-то. На поздних этапах развития крестьянского быта – от отца, матери, родственников, соседей, соучастников в каких-то артельных, коллективных трудовых действиях или действиях обрядовых, ритуальных. Вместе с тем, хорошо известно, что в архаических культурах «дар» передается сакральным образом от некоего сверхъестественного существа или сверхъестественным способом. Так Орфей получил свой дар от матери — музы Каллиопы. В известной статье В.М.Жирмунского «Легенда о призвании певца» описываются различные способы передачи «дара» (см. сборник в честь акад. И.А.Орбели, 1960, с.5-47). Интересно было бы выяснить, сохранились ли следы (пережитки) каких-то сходных представлений у современных «умельцев», например, при передаче умения врачевать, знать обереги, в пчеловодстве, охоте, исполнении духовных стихов и т. п.

2. Проблема «профессионализма». В свое время этот термин или шире – эти представления были довольно широко распространены в народоведении, но далеко не всегда обоснованно. Достаточно вспомнить речь В.Ф.Миллера на вечере Федосовой в Москве, статью Н.Л.Бродского «Следы профессиональных сказочников в русской сказке», постоянное стремление отыскать следы скоморохов, которые действительно были профессионалами (изучение исторических документов не оставляет место никаким сомнениям). Но каким образом исследователям удается обнаружить «следы» их творчества, если мы не знаем ни одной мелодии и ни одной строки, им действительно принадлежавших?

Мы знаем профессиональных исполнителей у народов Средней Азии, Кавказа, даже у родственных нам украинцев (кобзари и лирники) с присущей им цеховой организацией, ритуалом обучения и испытания молодых исполнителей. В этом смысле, если только не превращать слово «профессионал» в некий комплимент, профессиональных исполнителей фольклора на Русском Севере не было. Но, несомненно в каких-то сферах профессионалы были – врачевание, кузнечество, пчеловодство, мельничий промысел, рыболовство, столярное дело, иконопись, вышивка, резьба и т.п. Что еще? Переставали ли они быть при этом крестьянами?

3. Обучение тому делу, в котором человек становился «умельцем». Как развивался процесс обучения традиции и каков был механизм ее воспроизведения? Каковы были отношения учителя (учителей) и ученика? Работы Ю.А.Новикова документально показали, как исполнители былин, воспринимая традицию, адаптировали ее, отрабатывали свою манеру, пользуясь опытом нескольких учителей, а подчас обращаясь и к книге.

4. Ученик становился умельцем-мастером. Каковы были для него возможности того, что в фольклористике называли проявлением «личного почина»?[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Убедительный ответ на этот вопрос может дать только хорошо разработанная техника изучения вариативности, не только в сфере фольклора, но и в других сферах традиционного народного быта – обрядовых систем, вещественных памятников, индивидуальных особенностей исполнительской манеры (включая особенности его языка – словесного, обрядового, символического или вещественного), запас стереотипов и формул и умение ими оперировать.

Уже приходилось писать, что каждый фольклорный жанр – это определенный (или определенные) способ (или способы) восприятия, адаптации, запоминания и воспроизведения. Вероятно, то же самое можно сказать и о других явлениях духовной и материальной культуры.

«Личный почин» мог существовать в определенных границах коллективного творчества, коллективного сознания, коллективного контроля (проще говоря, представления о том, что и как «гоже»). Вместе с тем коллективное – не означает безлюдного или обезличенного (прошу вспомнить приведенную выше цитату из Ю.М.Лотмана). Еще Г.И.Успенский протестовал против народнической безлюдной статистики, против представления о народе как массы, состоящей из безликих статистических единиц. «Все сплошное, – писал он, – и сплошная природа и сплошной обыватель. Сплошь нравственность, сплошь поэзия, сплошная правда – словом сплошное стомиллионное племя, живущее какой-то коллективной мыслью и только в сплошном виде доступное пониманию. Отделить из этой миллионной массы единицу и попробовать понять ее – дело невозможное».

Несколько лет тому назад на Конгрессе Международного фольклорного общества один из наиболее значительных современных американских фольклористов А.Дандис говорил о том же – об односторонности безлюдной этнографии и фольклористики, в результате которой наша наука становится наукой о «lore» без «folk». При этом не имелось в виду, что все остальные направления и ракурсы не нужны или неверны. Выявление общих законов, моделей, структур весьма содержательно, но ограничиваться только ими едва ли правильно. Изучение «мастеров» – «умельцев» и их роли в общем функционировании традиции необходимо для проникновения в мир традиционной народной культуры. С другой стороны, преувеличивать значение, размеры, диапазон «личного почина» тоже весьма неосторожно. «Народный умелец» – не писатель, художник, музыкант или архитектор-модернист (или авангардист), демонстративно разрывающий путы традиции (в конечном счете – это тоже один из типов связи с традицией, только минусовый, с обратным знаком). Народный умелец, как правило, хотел и мог использовать народную традицию как осознанно свою, он стремился совершить это наилучшим образом и совершал это в меру своей одаренности.

Как показали исследования эпоса и других фольклорных жанров, исполнитель, выстраивая свой текст (который тоже может варьироваться, но обычно в меньшем диапазоне), черпал какие то поэтические средства, пассажи, строки, формулы из резервуара своего «эпического знания» и – шире: «фольклорного знания», отбирая то, что ему казалось наиболее уместным. Это хорошо показано в работах А.М.Астаховой, В.М.Гацака и его учеников и сотрудников, Б.Н.Путилова, Ю.А.Новикова, Н.Г.Черняевой и др.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Конечно, следует различать разные типы и диапазоны варьирования. Один из наиболее простых типов можно назвать вибрированием (в фольклористике некоторых европейских стран в таких случаях говорят об «осциляции»). При этом имеются в виду синонимические замены. В.Н.Всеволодский – Гернгросс спрашивал у И.Г.Рябинина-Андреева, что правильнее – уехал богатырь «за горы, за высокие», как спел он первый раз или «за леса, за темные», как пел во второй раз. Певец ответил: «А, все равно, как хочешь, так и пиши!». «Все равно», мол, это значит, «уехал далеко». Изучение подобных синонимических замен позволяет понять технику исполнения и смысл спетого, но, конечно, все это не снимает вопросов иного масштаба и плана – проблем генезиса и истории народного творчества, народного быта, эстетических представлений, закономерностей использования стереотипов (формул).

Воспроизведение текста, обряда, вещи в традиционной культуре не было тиражированием. В старой деревне нельзя было заблудиться, как среди современных пятиэтажек, хотя избы были в одной деревне одного-двух типов («брусом», «кошелем», «двойня»). При одном типе одежды женщины не одевались столь однообразно как участницы современных ансамблей песен и плясок, а мужчины не выглядели как пожарные из одной части.

Мир традиционной культуры уподоблялся волнующемуся морю со своими часами прилива и отлива. Он имел свою историю, реконструировать которую весьма сложно. Нам часто не хватает для этого материала и тонкости исследования. Мы должны это честно признавать. Вопросов к собирателям XIX – начала ХХ века, которые вершили свое великое дело, у нас больше, чем могут ответить их записи. В определенные периоды история народного быта развивалась весьма медленно, с медленностью больших геологических процессов, но бывали и периоды взрывов и довольно резких изменений.

5. В XIX веке, особенно во второй его половине, в разном темпе и в разных районах расселения русских начинается медленный, а в нынешнем веке (особенно в послевоенные годы) все ускоряющийся процесс урбанизации. Речь идет не о превращении деревенского быта в городской. Деревня в этом смысле значительно отстала и, вообще, этот процесс развивается и развивался у нас не только медленно, но и весьма болезненно. Достаточно сказать, что только в предвоенные годы из деревень в города переселилось почти 12 миллионов человек. Но я сейчас имею в виду другую сторону этого процесса. Несмотря на отлив населения, шел процесс переориентации системы ценностей со старых и архаичных на городские, на выработанные или усвоенные в городах, слободах, рабочих поселках и т. д.

Русский Север еще в XIX был не просто хранилищем архаических форм культуры, но некоторые ее формы продолжали быть в известной мере продуктивными и имели очень значительные достижения. И все же во второй половине XIX века, а особенно, как я уже сказал в ХХ веке, на смену былин, старой исторической песни и баллады, классической архаической фольклорной песне постепенно пришел мещанский романс или поздняя баллада, кадрильная песня, песни литературного или полулитературного характера. Подобные процессы стали развиваться и в сфере материальной культуры – еще в XIX веке в народную архитектуру стали проникать барочные или иные элементы, появились подражания городской передвижной мебели, городские элементы одежды и т. п. Позже, особенно в послевоенные годы стало все больше сказываться влияние радио, телевидения, кино, звукозаписывающих аппаратов и т.д. Этот процесс зафиксирован в нашей фольклористике и этнографии очень недостаточно и неровно.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Несомненно, в абсолютном эстетическом смысле архаический слой имел большую ценность, но в результате недостаточной фиксации процессов 30-70 гг. у нас образовался разрыв между архаической классикой и современным состоянием дел. Это стало особенно заметно при нынешнем оживлении интереса к современным процессам. Сейчас активно изучаются некоторые современные явления – доклады такого рода есть и в программе нынешней конференции. Но пока в цепи эволюции ощущается недостача важных для народоведения историко-культурных звеньев.

6. Фольклор, обряды и некоторые другие элементы традиционного быта отличались (если использовать терминологию, предложенную в свое время В.Е.Гусевым) многоэлементарностью или иначе синкретизмом. В едином комплексе органически объединялись слово, мелодия, движения (в максимуме – танец), жесты, интонация, мимика. Возникает вопрос: варьировали все эти элементы синхронно и взаимосвязано, параллельно или у каждого из них были свои закономерности варьирования и стабилизации. В чем особенности обучения мастерству в таком случае?

7. Диалектологами сделано очень много для описания и изучения диалектов Русского Севера. Выходит 6-ти томный словарь русских говоров Карелии и сопредельных районов под редакцией А.С.Герда. В Петрозаводске давно уже сформировалось лингвистическое направление, изучающее язык фольклора под руководством З.К.Тарланова и при активном участии преподавателей Педуниверситета. Однако в свете основной проблемы настоящей конференции нельзя не сказать, что очень важно было бы усилить изучение идиолекта крупнейших носителей фольклора т.е. специфики их языкового сознания, и словоупотребления их языкового тезауруса интонационной системы, темпа речи (ср., например, венгерский опыт А.Ковач).

Таков, как мне представляется, самый краткий перечень вопросов, на которые было бы особенно важно ответить. В действительности, актуальных вопросов значительно больше; они будут возникать в процессе обсуждения и остается выразить надежду, что в целом мы сможем продвинуться в намеченном направлении.