→ Электронная библиотека
→ Рябининские чтения – 1999
→ Ряженые-мастера на святках

Метки текста:

Барсов Причитания Рябининские чтения Фольклор

Лурье М.Л. (г.Санкт-Петербург)
Ряженые-мастера на святках Vkontakte@kizhi

Так называемые «профессиональные» маски в общем Фонде персонажей святочного обрядового ряженья обращают на себя внимание своей чрезвычайной распространенностью. Задавшись целью зафиксировать всех известных локальным традициям персонажей, называемых по роду профессиональной деятельности и оправдывающих эти имена в своих игровых действиях, мы получили бы весьма внушительный список. Кузнец (коваль), мельник, сапожник, шерстобит, котовап, горшечник, охотник, рыболов (рыбак), лесник, доктор (лекарь, «фершал», акушерка), коновал, фотограф «вот далеко не полный реестр ряженых-мастеров, демонстрирующих каждый свое ремеслона святочных посиделках. Этот ряд нужно дополнить, во-первых, безымянными персонажами, совершающими в игре те или иные «специализированные операции» (напр., «точить веретена «плести блины» «плести лапти») и, во-вторых, такими героями ряженья, как поп, судья (воевода), сборщик, ревизор, секретарь и т.п., которых трудно причислить к разряду «мастеров», но которые в игре всегда исполняют «свою работу», выступая таким образом в первую очередьименно как носители профессиональных, а не социальных (сословных) характеристик.

Специальных работ о ряженых-мастерах нет, однако некоторые исследователи высказывались относительно обрядового смысла профессиональных масок в числе прочих традиционных фигур ряженья. Так, А.К.Байбурин отмечает, что все персонажи «в той или иной степени связаны со сферой чужого и противопоставлены своему во всех актуальных для данного коллектива планах: социальном (шерстобиты, коновалы, солдаты), этническом (цыгане, арапы, турки), в плане принадлежности нечеловеческому, звериному (бык, козел, медведь и др.), колдовскому (черт, нечистики и др.), миру смерти (покойник, деды) и вообще дальней стороне («дорожные люди») [1] . Некоторых персонажей мастеров в числе чужих, инородных для крестьянского мира, называют также В.Я.Пропп и Л.М.Ивлева [2] . Таким образом, профессионализм как частный случай иносоциальности рассматриваетсяв рамках этого подхода в качестве одной из конкретизации «чужести» — общего значения мира персонажей ряженья — и ставится в один ряд стакими Факторами, как иноэтничность; зооморфность, инфернальность и т.д.

Другие интерпретации, предлагаемые теми же учеными идополняющие данную, связаны с представлением об актуальности дляобрядового ряженья (и, соответственно, для того ритуала, которыйоно обслуживает) мифологической семантики всех его персонажей, вчастности персонажей-мастеров. «Как результат наших наблюдений, — пишет Л.М.Ивлева, — напрашивается вывод о том, что «профессиональная» в изображении кузнеца и мельника подчиняется мифологической трактовке кузнечного и мельничного ремесел (в их отношении к браку, плодородию, акту творения), а следовательно, сложным образом опосредована. В равной мере это может быть распространено и на другие персонажи, которые принято рассматриватьв связи с отдельными «земными» профессиями. К их числу относятся, между прочим, плотник, печник, пекарь, рыболов, действия которых вряженье откровенно эротизированы» [3] . В руслетого же подхода А.К.Байбурин рассматривает образ святочногокузнеца в связи с символикой старого/нового [4] .

Изложенные подходы представляются вполне убедительными, но в то же время недостаточными, т.к. исследователи не ставили перед собой цели объяснить специфику именно этой группы персонажей ряженья, а, наоборот, рассматривали их в ряду прочих.

Целесообразно обратиться непосредственно к рассмотрению действий, совершаемых окрутниками-мастерами в игре, и попытаться выявить общую для них идею. Продемонстрируем акциональное поведение ряженых-профессионалов на нескольких примерах:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«На святки… горшешники всяки приводят, — тоже игра опять.. «Горшки делают»: «стукают», «месят глину» — хлёшшут плеть ючеловека, ну не шибко, а так, так игра показана. Они ничо не делают горшки, а только показывают, как горшки делают» [5] ;
«Сапожником [наряжались]. «Ну-ко подойди, давай твою ногу сюда». Ногу ты подашь, он мерит, потом возьмет — и платье подымет. Вот это гляди за ним. Ну вот, и скажет: «Сошью тебе сапоги» [6] ;
«Блины пекли, это было точно, помню. Мальцы принясуть, значить, с улицы снега, в ступку такую деревянную положуть — это как бы масло, что ли. Лопату такую возьмуть и этой лопатой девкам под жопу. Девки визжать, убегають от их, а мальцы за ними да за ними. Это было, да» [7] .
«В избе играли… коновалы. Приходят, значит. А хозяин народится тоже в бане. «Вот этова надо окастрировать у меня!» И пол полы отрежет ножиком… И подводят [пойманного к коновалу]. И пластат там… да где-ко у ново угол ли, чо ли, пол полы отрежот» [8] .

Ряд примеров можно было бы продолжить, но и другие дают сходную картину: очевидно, что практически все персонажи-мастера участвуют именно в тех играх, которые в качестве кульминационного предполагают момент ритуально-игрового контакта ряженого с неряженым. Контакт этот может осуществляться в форме ударов, щипанья, поцелуя, иметь вербальную форму и т.д. [9] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Но действие в ритуальной игре ряженых имеет два содержательных плана — реальный (что делают наряженные) и игровой (что они этим изображают). Интересующие нас персонажи своим битьем, целованием, скабрезными высказываниями о присутствующих обычно представляют производство (кузнецы, котовалы, блинопеки); починку и лечение (доктор); продажу (торгованы); оценку и сортировку (лесники, рыбаки); добывание рыбы, зверя (рыболовы, охотники). Всё это акты, так или иначе трансформирующие действительность, меняющие положение вещей в мире.

Теперь посмотрим, какие роли получают неряженые, включаемые в игру, нередко против своей воли.

«Кузнецы придут: «Кому чево ковать?» «Чо тибе ковать?» А другой скажет, к примеру: «Железну кровать» Они берут пучок соломы и положат на наковальню и этима бьют, из соломы плеткима… и приговаривают: «Куем кровать, куем кровать!» «Сковали» и говорят: «Давай расчет!» [Заказчик] подставляет им спину. Они и бьют: каждый по разу» [10] ;
«А там два котовала — дальше, на западне. А тут [впереди] стоят два шерстобита. Человек подходит. «Какие вам надо валенки?» — «А мне, — говорит, — небольшие. Фунтов шесть..» «Фунта четыре!» — так женщина говорит тоже. По четыре раза ударят [шерстобиты «заказчицу»] плетью ли, чем ли… Она [«заказчица»] идет дальше, к котовалам, ведь «шерсть избили» уж ей! Котовалы… перебрасывают иё так, этак… ворочают, — ну, как валенки катают!» [11] .

Характерно, что неряженые, включаемые в действие, выступают здесь, согласно логике игровой ситуации, или как «заказчики», или как «материал», причём довольно часто роли эти парадоксальным образом совмещаются (что видно и из приведенных текстов). Так, например, в игре «блины печь» неряженая девушка «играет» одновременно сковородку (ее смазывают салом, на нее льют тесто) и едока блинов (ситуация обыгрывается как кормление: «подбавь ей еще», «эта горячие любит» и т.п.). Изменяющие действительность акты, которые совершают персонажи-мастера (ряженые), направлены непосредственно на тех, кто включён в игру (неряженых), и именно напоследних сказывается результат: они либо приобретают что-то — как заказчики-покупатели (пациенты), либо меняют своё качественное состояние — как материал, становящийся вещью (или как выздоровевший больной).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

При этом необходимо учесть ритуальный аспект святочного обрядового ряженья (и конкретнее, игр контактного типа), высвечивающий диспозицию ряженый-знающий-посвящённый — неряженый-профан-проходящий ритуальное испытание. И в этом плане неряженые, вводимые в игру и вынуждаемые вступать в контакт с окрутниками, действительно предстают как бы материалом и заказчиком ритуального акта одновременно: то, что делают ряженые, они делают с ними и (сточки зрения ритуала) для них. Те сдвиги, изменения, которые производят парсонажи-профессионалы, касаются именно подвергающихся ритуальному воздействию неряженых участников святочной посиделки.

Чтобы определить теперь общую ритуальную роль самих ряженых-профессионалов, отметим ещё одно очень важное обстоятельство. Дело в том, что мы привыкли видеть в ряженых мир наизнанку, своего рода антимир. Действительно, такова феноменологическая позиция мира вего нормальном, не маргинальном состоянии. Но в период святок, когда мир утрачивает привычную стабильность и все обычно устойчивыеграницы временно рушатся, ряженые выступают как раз в качествереферентов правильного (для святок!) мира, диктующего временнооказавшемуся в слабой позиции «неряженому» миру свои законы.

Так что мир ряженых оказывается еще и законодательным институтом. Неслучайно в крестьянских рассказах о жестоких и бесцеремонных выходках окрутников столь часто звучат формулы-сентенции: «Раз святки — значит святки»; «Ничего не поделаешь — святки» и т.п. Высказывания такого рода чрезвычайно показательны: в них проявляется как признание специфичности святочного состояния мира и особого, верховного статуса ряженых в этот период, так исмирение перед данным порядком вещей, убежденность в его непреложности.

Согласно святочному виденью, наоборот, «обычный» мир предстает неправильным, неполноценным, профанным. Это недоделанный мир — и его необходимо исправить: вылечить, починить, довести до ума, досоздать или пересоздать все его элементы. Зерно должно стать мукой, тесто — блинами, шерсть — валенками, железо — деталью, девица — женой; лошадь должна быть накормлена и подкована, рыба — выловлена, лисица — подстрелена, виновные — изобличены. Осуществить всё это и призваны ритуальные мастера правильного, святочного мира — ряженые умельцы-профессионалы: кузнецы, мельники, охотники, судьи, священники и т.д.

В этой связи чрезвычайно показательной становится зафиксированная, в Смоленском уезде традиция. Почти каждая новая игра предваряется примерно одной и той же прелюдией:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«На кабылу садитца ахотник…. Выежжаить iон у хату: — Здрастуйтя, гасапада мужики! Пазвольтя са свайго тёмныва лесу Злыдню выгнать» — Пайзвольтя спрасить, аткуда вы такiя iость, скаких паместиу вы находитесь сами? Ти iость у вас удаставъренiя, што вам можна ганять ахоту? Прачитали удаставиренiя, дазволили ямуса свайго тёмныга леса Злыдню выгнать»; «… Самы стыять побычькарыта; дазваляютца: — «Гаспада христiяни, ти ня можна у вась рыбыпалауливать?» — Покажитя удаставъренiя, што вамъ можна рыбу лавить. Прачитали удаставъренiя; пазволили имъ рыбу лавить» [12] .

Мастерам как бы приходится документально подтверждать свою профессиональную квалификацию, своё право на участие в ритуальной доработке мира.

Таким образом, профессиональные маски ряженья наиболее точно и адекватно символизируют позицию ряженых в целом как ритуальных дел мастеров. А это, в свою очередь, ставит следующий вопрос: требовалась ли какая-то определённая квалификация от самого наряженника, или же надеть маску и стать вершителем ритуальной игры мог каждый?

Не затрагивая социополовозрастных критериев допустимости человека к участию в ряженье, остановимся на индивидуальных. Мы не располагаем сведениями о существовании жесткого отбора, механизмови критериев этого отбора — представляется, что ничего такого и не было. Однако достаточно многочисленны указания на то, что ту или иную роль исполнял определенный человек:

«Я так, допустим, мядведем любил наряжаться. Ну от, бярешь большую шубу…. Вот эта, выворачиваешь вверх шерстью, понимаешь? Ну и вот, залезаешь туда, в рукава, эта, руки, понятно? Ну, и ноги там завязываешь, маску такую делаешь. [...] Из картона там придумываешь, потом обтягиваешь тоже шкуринкой такой, ну и получается мядведь»; [13] .
«Сиротинка сряжалася. Василий Прокопьевич Сазонов, он один токо плясал»; «У нас Василий Прокопьевич Сазонов… беда уж онлюбил выколачивать с этой кобылкой! Ак ведь пожилой был уж!.. А«водил» кобылку Темников Александр Павлович, двоюродный брат мой. Ох, уж каки они плясуны были, как вприсядку доказывать! Гармонщик сам знат, каку игру им надо». [14] .

В приведенных фрагментах, по сути дела, говорится оспециальных приемах, знании деталей, сработанности окрутников-ансамблистов — все это черты профессионального владения техникой, вданном случае мастерством ряжения в определенных персонажей.

Для исполнения некоторых ролей требовались подчас вполне определенные качества, необходимые для проведения тех ритуальных испытаний, которым подвергали окрутники других участников святочной гулянки. Часто говорится о том, что в таких-то персонажей рядились только бесстыдники, страмщинники, матершинники:

«У нас пест налажали. Деревянной. Которой парень умеет сквернословиться, он и надевает, привязывает пест меж ноги, на лямках, на шее [висит]. На игришше ить што хошь говорят, неочураются!.. Говорят всё так связно, как стихами. У ково натура бойка была, ево везде и шахали! Ну, толкали, как рукомойника! На игришше всё спрашивали» [15] ;
«Это «судили», вы знаете, что? У нас такой парень был, он такой, знаешь, ну он ни похабно, ни что не стыдился все играть такую ерунду. Да, вот возьмёт знаете что — лапыть, вот сюда привяжить [к ширинке], вот так» [16] .

Встречаются и рассказы о людях, в целом профессионально владевших ремеслом святочного ряженья, выступавших как бы в качестве сценаристов и режиссеров. На них, по-видимому, в известной мере лежала особая ответственность за правильную организацию важного ритуального действа:

«По правде сказать, я все правил. Это мы с робятами мельника делали… У нас дядюшка был. Зарубин Иван Ефимович, мирской, он все делал. Он девять годов в армии служил, на германской был, в ту воевал. А я у дяди все подсматривал» [17] .

Отметим особенно важный здесь для нас момент указания на трансмиссию, своего рода обучение у мастера: «я у дяди все подсматривал».

И, наконец, важную информацию для ответа на вопрос, всякий ли мог рядится, можно извлечь из рассказов другого типа: о том, как кого-то нарядили обманом и впоследствии жестоко поиздевались над ним:

«Это страмшина. У нас в Манушкине покойником брат брата наряжал. Ну, к скамейке привязал яво этим, вообще, вяревкой. Чтоб он ня ушел. Принясли яво на этой скамейке сюда на гулянку…. Вытянули хярёнко явонный оттудова…. Мы ж ня пойдём шшупать, а женшина, та, которая старая, подошла, пошшупапа, она говорит: «И правда, хер!» Ну, от так. Этот-то рвется, понимаешь, от скамейки долой, а яму ня оторваться ж. И все…. Посмяялися. А он так и убег сразу, как вярёвку отвязали, ну и больше на гулянку ня пришёл» [18] ;
«У нас на смеху держали парня. Васька, звали Козлом. Все говорил: «Козу мать!..» Васька «просил» [напрашивался, дразнил любителей игрищного ряженья]: «Не средите меня никакого-ся!» Ну, ево и сделали мельником: повалили ево на лавку… руки-ноги привязали, руки по локти привязали. Дали в руки камешки…. Он камешки етак трет друг о дружку, будто жернова мелят. Поглядыват на нас: ему любо кажется! Потом ребята подошли: кто пёрнет, кто задницей сядет на лицо ему, кто иное заводит. Потом жо он заревел. А потом ево на улицу выбросили [вместе с лавкой], на снег. Кто прибежит, за ножки вместе с лавкой перевернет… Потом отвязали ево, и он убежал домой. Больше не ходил» [19] .

Таких рассказов довольно много, иногда «розыгрыши» запрограммированы сценарием, но мы специально отобрали те варианты, где сама игра не предполагает подвоха для одного из наряженных, ипоэтому столь показателен (особенно во втором случае) резкий переброс навязавшегося в окрутники профана, в позицию неряженого, подвергающегося жестоким и унизительным испытаниям. Настоящие, «право имеющие» мастера указывают самозванцу-дилетанту его истинное место — по ту сторону ритуальных баррикад, что всегда заканчивается бегством последнего с игрища.

// Рябининские чтения – 1999
Музей-заповедник «Кижи». Петрозаводск. 2000.

Текст может отличаться от опубликованного в печатном издании, что обусловлено особенностями подготовки текстов для интернет-сайта.

новости поиск контакты
Музеи России - Museums in RussiaМузей-заповедник «Кижи» на сайте Культура.рф