Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Настоящее сообщение посвящено вопросу о «храмостроительных школах» в народном деревянном зодчестве – творческих направлениях, связанных с общностью или преемственностью основных принципов формообразования и совокупностью устойчивых приемов решения конкретных архитектурно–конструктивных задач, локализованных на отдельных территориях.

Своеобразие традиционной культуры Русского Севера во многом определялось активностью контактов разноэтничного населения региона. Поэтому оказалось целесообразным при изучении храмостроительных школ соотносить ареалы их специфических особенностей с зонами межэтнического сопоставления, где наиболее выразительные архитектурные формы, отражающие эстетические представления местного населения, зачастую становились этническими символами – средствами самовыражения и самоутверждения крестьянских сообществ.

На рубеже XVI–XVII вв. на Русском Севере получила распространение тенденция увеличения высотности культовых построек за счет надстройки над клетскими церковками храмовых столпов – и/или повышения высоты венчающих покрытий. Эта тенденция в Олонецком крае проявлялась по–разному: активно в русском, «приторможено» – в собственно карельском и ливвиковском этническом ареалах, что позволило связать идею высотности с русскими влияниями, но, важно отметить разнонаправленными: «новгородскими» и «московскими». Суть первого из них – выявление высотности преимущественно за счет повышения сруба храмового столпа, второго – достижение искомого эффекта за счет венчающего покрытия [1] .

В «буферной» зоне между основными прибалтийско–финскими и русским этническими ареалами на территории с людиковским и вепсским населением сформировались, подчеркнуто высотные церкви с храмовым столпом, состоящим не из одного, как это делалось обычно, а из двух восьмериков на четверике. Их генезис связан с гипертрофией заимствованной у русских композиционного приема (высотности), в сочетании с общим для прибалто–финнов эстетическим приоритетом — тенденцией к усложнению и обострению силуэтных характеристик [2] . Последнее обстоятельство и предопределило распространенное представление, что все прионежские церкви с трехчастным храмовым столпом от Никольской в Линдозере на севере до Богородицкой в Гимреке на юге «буферной» зоны принадлежат к единой школе. Однако в действительности в Прионежье существовали не одна, а две разноэтничные школы (людиковская и северно–вепсская). Первая, из них на севере субрегиона, судя по датировкам известных людиковских церквей – Никольской в Линдозере (1634 г.), Петропавловской на Лычном острове (реконструированной путем надстройки в середине XVIII в.), Успенской в Кондопоге (1774 г.), действовала на базе разных артелей, по–видимому, периодически создававшихся на протяжении почти полутора веков, а вторая на юге – в рамках постоянной артели в последнем десятилетии XVII века (Богородицкая церковь в Гимреке, 1695 г., Варлаамовская в Рыбреке – 1697 г.).

Примечательно, что общий композиционный эффект – создание ощущения высотности – в людиковском и вепсском вариантах прионежских церквей достигался с помощью парадоксального на первый взгляд приема – уширения и, соответственно, утяжеления объемов кверху, что противоречило логике архитектурной тектоники, учитывающей земное тяготение. В прионежских храмах получению искомого эффекта способствовал интуитивный учет закономерностей зрительного восприятия: усложнение абриса и микропластики верхней части храмового столпа, фиксируя на себе внимание наблюдателей, провоцировало энергичное движение их взгляда снизу вверх, что, в свою очередь, создавало импульс, как бы посылавший шатровое покрытие в небо. Такая иллюзия возникала за счет особенностей построения храмового столпа: у людиков слитно–ярусного, последовательно с помощью повалов расширяющегося кверху, у вепсов – слитно–расчлененного «пульсирующего». В обоих случаях монолитность основания сруба обеспечивалась благодаря постановке нижнего восьмерика на повал четверика. У людиков аналогично сопрягались между собой и восьмерики. У северных вепсов – верхний восьмерик вставлялся в «раструб», образованный повалами восьмерика нижележащего, что создавало эффект «пульсации» за счет расширения объема в уровне промежуточного повала, последующего сужения над повалом и нового расширения под полицами венчающего покрытия. Таким образом, промежуточный повал вепсского варианта прионежских храмов, с одной стороны, отличал его от людиковского варианта, а с другой – от типичных для Русского Севера ярусных сужающихся кверху композиций.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В местах сопряжения разношироких объемов вепсских храмов, судя по Богородицкой церкви Гиморецкого погоста, располагались два фронтонных пояса, нижний из которых венчал четверик, а верхний – перекрывал стык восьмериков [3] . Все это вкупе с эффектом пульсации и «обратной перспективностью» построения храмового столпа при ракурсном восприятии, как и в северно–прионежских храмах, создавало ощущение высотности. Внешнее сходство разноэтничных культовых построек, как уже отмечалось, связано с общими для прибалто–финнов эстетическими предпочтениями, а различие – с конструктивными приемами, осуществлявшимися у людиков по принципу устройства крепостных обломов – нависающей верхней части сруба для ведения «подошвенного боя», а у вепсов – по смешанному «сценарию»: людиковскому (при сопряжении четверика и нижнего восьмерика) и общему для Русского Севера (при сопряжении второго и третьего восьмериков) с созданием ярусных сужающихся кверху композиций, но с разницей поперечного сечения сопрягаемых восьмериков значительно меньшей, нежели вынос промежуточного повала, благодаря чему и создалось ощущение общего расширения сруба кверху.

Прецедентом для устройства переходного повала от четверика к восьмерику в трехчастных храмовых столпах прионежских церквей послужили слитно–ярусные храмы восьмерик на четверике [4] . Они, по–видимому, возникли при надстройке над клетскими церквами храмовых столпов, устанавливаемых на верхние венцы повала молитвенного помещения, подобно тому, как это было сделано в Варваринской церкви в деревне Яндомозеро [5] . Что же касается промежуточного повала и фронтонного пояса на стыке восьмериков Рождественской и Варлаамовской церквей, то их стадиальными предшественниками могли являться ярусные сужающиеся кверху восьмериковые объемы, подобные Никольской церкви Согиницкого погоста (1696) в Посвирье. Впрочем, возможно, что последний храм – интерпретация универсального композиционного приема на «северно–вепсский» лад. Подтверждение тому – его датировка.

Для деревянного зодчества, как и любого традиционного вида народного искусства, характерна коллективность творческих актов, живущая в устно–зрительной передаче. Для этого служили образцы, в архитектуре – ранее построенные здания, и сами мастера, мышление и деятельность которых являлись для приемников зримым «образцом» [6] . В южном Прионежье начальный этап такой преемственности обеспечили перечисленные храмы–прототипы, а завершающий – творчество мастеров, возглавлявших местную плотницкую артель.

Напрашивается вопрос: почему несомненный успех южно–прионежской храмостроительной школы в середине 1690–х годов не получил дальнейшего развития в XVIII столетии? Одна из наиболее вероятных причин тому – снижение этнической активности прионежских вепсов к началу XVIII века, в связи с их «карелизацией», сопровождавшей формирование на основе вепсского этнического компонента этнолингвистических групп южных карел — ливвиков и людиков и протекавшей на фоне усиления в субрегионе русских влияний. Об этом свидетельствуют факты переориентации храмостроительства на акцентирование верхов в соответствии с «московской» тенденцией, альтернативной ранее распространенной среди прибалтийско–финского населения Прионежья тенденции новгородской [7] .

Иначе сложилась судьба северно–прионежской храмостроительной школы. Несомненное сходство ее первенца – Никольской церкви в Линдозере и завершающей эволюционную цепочку церкви Успения в Кондопоге, разделенных 140–летним интервалом, свидетельствует об устойчивости людиковских архитектурных традиций. Дополнительное подтверждение тому – ранее отмеченная преемственная связь с оборонительным зодчеством, возможно, восходящая к временам формирования «ребольского плацдарма» в карельско–шведском пограничье (вторая половина XVI в.) [8] , а также воспроизведение при реконструкции Петропавловской церкви на Лычном острове в середине XVIII в. алгоритма преобразования северно–прионежских церквей по «новгородскому» сценарию – с акцентированием срубного основания [9] в противоположность отмеченной ориентации вепсских культовых построек того времени на «московские» традиции.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Общее место в многочисленных описаниях «исторически молодой» Успенской церкви в Кондопоге – утверждение о ее глубокой традиционности. Но такое утверждение одновременно верно и неверно, ибо чарующая гармония храма во многом достигалась благодаря новациям. Так, издревле в традиционном храмостроительстве Русского Севера построение архитектурной формы определялось иррациональными величинами, полученными на основе отношения стороны квадрата к его диагонали (1, √2) [10] , соответствующими соотношению древнерусских мер длины и технологически обусловленными применением при разбивке зданий плотницкого наугольника. В храме Успения преобладают простые кратные отношения, но в сочетании с отношениями иррациональными, что, видимо, диктовалось конкретными художественными соображениями.

То, что несколько критическое отношение к обычаю было характерно для творческого метода создателей Успенской церкви подтверждают следы кокошников и традиционного для прионежских храмов нижнего фронтонного пояса на стыке четверика и восьмерика, геометрически несовместимых и потому никогда не применявшихся вместе. Скорее всего, эти следы – отражение творческих поисков мастера, в конце — концов, остановившего свой выбор на простых полицах, контрастно подчеркивающих ажур верхнего ряда фронтончиков.

Показательно в этом отношении нейтрализация традиционной атектоничности северно–прионежских храмов – применение в Кондопожской церкви системы ветровых раскосов, незафиксированных ни в одной из северно–русских деревянных культовых построек с «нормальным» профилем стены [11] и отсутствующих в других известных прионежских церквах с трехчастным храмовым столпом.

Подобные поиски нестандартных решений характерны для творчества полупрофессиональных мастеров, еще не овладевших чертежом как средством накопления и обработки информации, но способных, оставаясь в русле традиции, изобретательно интерпретировать косвенные аналоги и ассоциативные связи. Вот почему период расцвета народного деревянного зодчества ознаменовался подлинным новаторством, определившим лицо ведущих храмостроительных школ Русского Севера

Пример тому – история строительства Троицкой церкви в посаде Нёнокса. Судя по архивным изысканиям Е.Б.Заручевской, первоначальный замысел в храме неоднократно менялся в процессе строительства, которое возглавил монастырский крестьянин Василий Корсаков – представитель храмостроительной школы ставропигиальных Соловецкого и Онежского Крестного монастырей, руководившей возведением вотчинных церквей в Беломорском Поморье [12] . Наиболее значительные монастырские постройки ориентировались на столичные образцы. Церковь в Нёноксе — не исключение. Она. По–видимому, — «реплика» каменного храма–ансамбля собора Покрова на Рву в Москве [13] . В качестве второй, не сохранившейся реплики московского прототипа может рассматриваться шестистолпный Успенский собор Вятского Трифонова монастыря (1590–ые гг.) [14] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Многопрестольность как основная композиционная идея столичного монументального храмостроительства XVI в. [15] , получила в русском деревянном зодчестве двоякую интерпретацию: структурно–функциональную и ассоциативно–декоративную. Примером первой интерпретации могут служить трехпрестольные трехшатровые храмы Беломорского Поморья, такие как Воскресенская церковь в Селецком (1673 г.), Успенский собор в Кеми (1711–1717 г.) [16] , а второй — известные по письменным источникам многошатровые храмы Заонежья XVI–XVII вв. [17] В результате преобразования последних храмов путем замены декоративных сомкнутых покрытий главками возникли многоглавые церкви – пятишатровая Воскресенская в Ракулах (1763 г.), шатрово–многоглавая Ильинская в Чухчерьме (1657 г.), девятиглавая Покровская в Кижах (1764 г.) [18] и, наконец, ярусно–многоглавые, сформировавшиеся в рамках обонежской школы. Первенцем такой школы принято считать Покровскую церковь Вытегорского погоста (1708 г.). Однако она являлась звеном цепи преобразований новгородской храмостроительной традиции, синтезированной на относительно позднем этапе эволюции с традицией общерусской (московской). В результате симбиоза характерных для указанных традиций композиционных схем ярусный сердечник сруба и каскад главок покрытий сливались в единый многоглаво – ярусный объем [19] .

Покровская церковь Вытегорского погоста и ее известные реплики, сохранившие пластичность исходных форм. – церкви, Троицы Климецкого монастыря (1712 г.), Преображения Кижского погоста (1714 г.), Богоявления в Палтоге (1733 г.), Иоанна Предтечи в Шуе (около середины XVIII в.) – в ранее новое время маркировали западную границу русских этнических ареалов в южном Обонежье, Заонежье, Прионежье и, по–видимому, являлись этническими символами – образными выражениями результатов культурных контактов соседствующих народов, наделивших архитектурные формы знаковыми функциями.

Этнодифференцирующую роль в культовой архитектуре, но уже не русского, а средневепсского населения южного Обонежья и в более позднее время (в конце XVIII – в XIX в.) играли другие, геометризованно–упрощенные реплики того же вытегорского храма – церкви Успения в селе Девятины (1770 г.), Николая Чудотворца Оштинского погоста (1791 г.), Богоявления в Палтоге (после ремонта XIX в.). В последнем случае отражен начальный этап преобразования исходных форм — геометризация абриса бочек с помощью составных причелин. В двух других случаях были обострены силуэтные характеристики самих покрытий в диапазоне от пятигранных в поперечном сечении бочек до фронтонов с ломаным очертанием. Проявлением той же тенденции к обострению силуэтных характеристик в южном Обонежье стали так называемые «каскадные колпаки», в которых уступчатость двускатных крыш была перенесена на сомкнутые покрытия, венчающие церкви Ивана Великого (1787 г.) в деревне Замошье и Николы Чудотворца (XIX в.) в Сяргозере [20] .

Несомненное сходство между первенцем Обонежской школы и ее лучшим порождением – церквами Вытегорского и Кижского погостов, построенными с шестилетним интервалом, наводит на мысль, что в бассейне Онежского озера ярусно–многоглавые храмы окончательно сформировались в рамках единой плотницкой артели уже в начале XVIII в. К концу того же столетия от основной храмостроительной школы в южном Обонежье отпочковался, так сказать, ее «вепсский филиал», опиравшийся на местные плотницкие артели. Связано это было, скорее всего, с назревающей «вторичной этнизацией» – стихийной реакцией традиционной культуры вепсов на угрозу ее унификации [21] .

На Русском Севере известны и другие случаи, когда культовые постройки выступали в роли носителей если и не этнических признаков, то несомненно региональных. Примеры тому – клетско–башенные церкви с четвериковым храмовым столпом и усложненным покрытием: кубоватым в бассейне Онеги и на западном побережье Белого моря, слитно–ярусным в виде шатра на крещатой бочке – в бассейнах Пинеги и Мезени. Такие церкви генетически восходят к клетским постройкам, долго преобладавшим на периферии ареала новгородской колонизации Севера, и, по–видимому, повлиявшим на формирование архитектурных предпочтений местного населения. Что же касается пластического богатства храмовых наверший, то оно – порождение восточно–русской (московской) храмостроительной тенденции. В первую очередь это относится к известным церквам пинежско–мезенской школы, первенец которой – храм Михаила Архангела Юромско–Великодворского погоста (1685 г.) был назван И.Э.Грабарем «богатырским» – «одним из наиболее строгих и в то же время стройных, какие были созданы на русском Севере».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В композиции юромской церкви ведущая роль навершия подчеркнута преобладанием его высоты по отношению к срубу основания и слитностью объема, обобщенного фактурой лемехового укрытия. При этом сочетание шатра и крещатой бочки свидетельствует о тенденциозности формообразования: крещатое покрытие выявило местоположение вертикальной композиционной оси, шатер закрепил ее положение в пространстве, а ярусное построение усилило ощущение устремленности покрытия вверх.

Следовательно, так же как и на западе – в Обонежье и Заонежье на востоке Русского Севера в деревянном культовом зодчестве отразились важнейшие составляющие древнерусского архитектурного идеала – центричность и высотность. Все это позволяет предположить, что и здесь, подобно ранее рассмотренным ярусно–многоглавым церквам, культовое сооружения выполняли семантические функции в зоне контактирования русского и аборигенного населения.

Важно подчеркнуть, что все восемь известных пинежско–мезенских храмов с завершением «шатер на крещатой бочке» возводились в территориальной близости друг от друга на протяжении трех десятилетий (с 1685 по 1714 гг.) со средним интервалом в 4 года, скорее всего, одной плотницкой артелью [22] . Как показали архивные изыскания Н.П.Лютиковой, строительство проводилось преимущественно под руководством (или при участии) «первого плотника» Иева Прокофьева. Примечательно, что именно в этот период бочечно–шатровые покрытия стали особенно популярными и применялись не только в церквах, но, судя по письменным источникам, даже в часовнях [23] .

В дальнейшем ареал храмов такого типа распространился за пределы пинежско–мезенского бассейна, охватив, в частности, согласно исследованиям М.И.Мильчика, Устьянский край и Поважье [24] . Такая экспансия храмов с бочечно–шатровыми покрытиями, скорее всего, стала резонансом деятельности пинежско–мезенской плотницкой артели, причем резонансом, во многом сынициированным церковными властями, увидевшими в пятиглавом шатре на крещатой бочке альтернативу традиционному для деревянного зодчества неканоническому одноглавому шатру. В результате храмы, прежде служившие носителями локальной традиции и, соответственно, отражавшие «дух» конкретного места, перестали являться таковыми, постепенно превращаясь из средств индивидуализации среды обитания в средства ее унификации. А поскольку при этом они стали рубиться разными плотницкими артелями, то, думается, формальное сходство с пинежско–мезенскими предшественниками не позволяет причислять их к одной храмостроительной школе.

Итак, на русском Севере в позднее средневековье и раннее Новое время существовали храмостроительные школы, формировавшиеся на базе плотницких артелей, состоящих из местных жителей или включавших их в свой состав в качестве наемных рабочих. Такие артели являлись подрядчиками строящихся храмов, в то время как в роли заказчиков выступал волостной мир. Взаимоотношения коллективных заказчиков и подрядчиков регламентировались порядными [25] , которые обеспечивали первым из них возможность блюсти обычай. А поскольку плотники–артельщики отнюдь не всегда порывали связи с односельчанами, то создавались условия, сближающие артельное храмостроительство с самодеятельным строительством крестьян.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«Единодушие» заказчиков и подрядчиков, находившихся в лоне традиционной крестьянской культуры закономерно придавало фольклорный характер архитектурному формообразованию, основанному на нерасторжимости преемственных связей между наследуемой и наследующей архитектурой [26] . Это обстоятельство обеспечивало одно из основных условий существования храмостроительных школ.

Сам факт выбора заказчиком того или иного типа храмов являлся актом самоидентификации сословной [27] и/или этнической, предполагавшей необходимость выявления культурной уникальности крестьянских сообществ. В свою очередь такая самоидентификация в условиях фольклорного варианта артельного храмостроительства достигалась благодаря взаимодействию в архитектурном формообразовании традиционно–коллективистских и индивидуально–творческих начал, первые из которых направляли формотворчество по привычному руслу, а вторые форсировали творческий процесс, внося в его эволюционную поступательность динамику качественных скачков, порождающих архитектурные новации. В роли новаторов–традиционалистов, способных не только опровергать устаревшие стереотипы мышления, но и убеждать в своей правоте априорно консервативный крестьянский мир, могли выступать только авторитетные мастера, наличие которых являлось вторым непременным условием возникновения храмостроительных школ. Хрестоматийные примеры тому – вероятный основатель пинежско–мезенской храмостроительной школы Иев Прокофьев и творцы церквей Покрова и Преображения Вытегорского и Кижского погостов – первенцев обонежской школы ярусно–многоглавых храмов.

Впрочем, необходимым условием для успешного функционирования новых храмостроительных направлений помимо личной одаренности мастера и наличия квалифицированных плотников являлось поддержание благоприятного для творческого самовыражения психологического климата. Это достигалось на многонациональном Русском Севере в первую очередь благодаря обострению этнического самосознания местного населения. Подтверждение тому, с одной стороны, — феноменальная жизнеспособность северно–прионежской (людиковской) храмостроительной школы и отпочкование в период вторичной этнизации крестьянской культуры в XIX в. от обонежской школы ярусно–многоглавых церквей средневепсского направления, с другой – разложение в начале XVIII в. южно–прионежской (северно–вепсской) и пинежско–мезенской храмостроительных школ.

• [1] Орфинский В.П. Отголоски храмостроительных традиций древнего Новгорода на восточной периферии бывшей Новгородской земли (XVII-XIV вв.) // Православие в Карелии. (Материалы второй Международной научной конференции, посвященной 775-летию крещения карел). Петрозаводск, 2003. С.12-20.
• [2] Орфинский В.П. К вопросу о типологии этнокультурных контактов в сфере архитектуры. М., 1999. С.78-94.
• [3] Единственный сохранившийся пример полностью сформировавшегося вепсского варианта прионежских храмов - церковь Рождества Богородицы в селе Гимрека, была достоверно реставрирована в 1980-х гг. В.С.Рахмановым. Аналогичное объемное решение, судя по графической реконструкции Т.Л.Макаровой, имела ныне утраченная церковь Варлаама Хутынского в селе Рыбрека. (Макарова Т.Л. Графическая реконструкция Варлаамовской церкви в вепсском селе Рыбрека // Народное зодчество: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1998. С.213-223).
• [4] Территориально и хронологически наиболее близка к Богородицкой и Варлаамовской церквам построенная в 1683 г. в прионежском селе Деревянное Никольская церковь. (Красовский М.В. Курс истории русской архитектуры. Ч.1. Деревянное зодчество. Пг., 1916. С. 245, 246).
• [5] Вахрамеев Е.В. Новые исследования Варваринской церкви в д. Яндомозеро Карельской АССР (проблемы реставрации) // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурного наследия Русского Севера: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1998. С.81-94.
• [6] Славина Т.А. Исследователи русского зодчества: Русская историко-архитектурная наука XVIII - начала XX века. Л., 1981. С.5.
• [7] Орфинский В.П. Отголоски храмостроительных традиций... С.12-20. Подтверждением правомерности высказанной гипотезы могут служить приуроченные ко второй половине XVIII в. аналогичные реконструкции, в восточном Обонежье Ильинской церкви в Самино и Казанской церкви в Росляково (Савандер К.Ю. К вопросу о пропорционировании деревянных шатровых храмов Российского Севера // Народное зодчество: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1999. С.104).
• [8] Жуков А.Ю. Карелия в составе России (конец XV-XVII в.) // История Карелии с древнейших времен до наших дней. Петрозаводск, 2001. С.143.
• [9] Савандер К.Ю. К вопросу о пропорционировании деревянных шатровых храмов Российского Севера. С.104.
• [10] Крохин В.А. Системы построения формы в древнерусском деревянном зодчестве XVI-XVIII веков // Вопросы охраны, реставрации и пропаганды памятников истории и культуры. М., 1976. Вып.IV. С.197-246.
• [11] Ополовников А.В. Русское деревянное зодчество. Памятники шатрового типа. Памятники клетского типа и малые архитектурные формы. Памятники ярусного, кубоватого и многоглавого типа. М., 1986. С.17.
• [12] Заручевская Е.Б. Троицкая церковь в Нёноксе: строительная история // Актуальные проблемы исследования и спасения уникальных памятников деревянного зодчества России: Доклады международного симпозиума Нёнокса - Петрозаводск - Кижи. СПб., 1999. С.86-90.
• [13] Орфинский В.П. Собор Покрова на Рву и его аналоги (О взаимовлияниях деревянного и каменного храмостроительства на Руси) // Народное зодчество: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1999. С.61-66.
• [14] Рузаева Е.И. К вопросу о многопрестольности в русском деревянном зодчестве конца XVI века (Успенский собор Трифонова Вятского монастыря) // Архив архитектуры. М., 1997. Вып.9. С.177-189; Орфинский В.П. Собор Покрова на Рву ... С.55.
• [15] Баталов А. Московское каменное зодчество конца XVI века. Проблемы художественного мышления эпохи. М., 1996. С.129-131.
• [16] Орфинский В.П. Собор Покрова на Рву... С.59-60.
• [17] Чернякова И.А., Черняков О.В. Писцовые и переписные книги XVI-XVII вв. как источник по истории деревянного зодчества Карелии // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурного наследия Русского Севера: Межвуз. сб. Петрозаводск, 1988. С.63-65.
• [18] Орфинский В.П. Собор Покрова на Рву... С.74.
• [19] Орфинский В.П. Отголоски храмостроительных традиций... С.12-20.
• [20] Орфинский В.П. Архитектурный идеал русского православия и его локальные этнокультурные варианты в традиционном храмостроительстве Карелии и сопредельных территорий // Православие в Карелии: Материалы республиканской научной конференции (24-25 октября 2000 г.). Петрозаводск, 2000, с.19-33.
• [21] Орфинский В.П., Гришина И.Е. К вопросу об этнодифференцирующих признаках деревянного зодчества прионежских вепсов // Вепсы: История, культура и межэтнические контакты: Сб. науч. трудов. Петрозаводск, 1999. С.91-92.
• [22] Лютикова Н.П. "Шатровая о пяти главах..." (Новые материалы об Одигитриевской церкви в с. Кимжа Мезенского района Архангельской области) // Проблемы исследования, реставрации и использования архитектурного наследия Русского Севера. Петрозаводск, 1989. С.136-145.
• [23] Там же. С.139.
• [24] Мильчик М.И., Ушаков Ю.С. Деревянная архитектура русского Севера. Страницы истории. Л., 1981. С.69-71.
• [25] Мильчик М.И. Северные порядные записи XVII в. на строительство деревянных церквей // Материалы по истории Европейского Севера СССР. Северный археологический сборник. Вологда, 1973. Вып.3. С.402-425.
• [26] Орфинский В.П. Деревянное храмостроительство Российского Севера в контексте традиционной народной культуры // Мастер и народная художественная традиция Русского севера (доклады III Международной научной конференции "Рябининские чтения - 99"). Петрозаводск, 2000. С.394-395.
• [27] Ревзин Г.И., Седов Вл.В. Заказчик как проблема искусствознания. Вместо предисловия // Заказчик в истории русской архитектуры. Архив архитектуры. М., 1994. Вып.V.1. С.3-7.