Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

В конце ХIХ века начинается массовое создание начальных школ в карельской деревне. Школа вносила существенные изменения в ход социализации подрастающих поколений, расширяя информационное поле и предлагая альтернативные традиционным методы воспитания и обучения. Учителя начальных школ, работавшие с детьми в возрасте от 7 до 14 лет, сталкивались со спецификой воспитания детей в карельской деревне, которую им приходилось учитывать в своей повседневной деятельности.

Традиционная карельская семья имела прочные устои, основанные на дружелюбных взаимных отношениях и уважении старших. Современники отмечали, что взаимоотношения в карельской семье более мягкие, более «человечные», чем у русских, наказания детей – умеренные. Например, Н.Камкин писал в этой связи: «В случае ошибки или вины со стороны кого-либо из младших членов, он (глава дома – О.И.) выслушивает всегда резоны оправдания спокойно и сдержанно, и относится к провинившемуся со снисходительной справедливостью; такая мера взыскания за вину, как побои, употребляется чрезвычайно редко, только при самом сильном гневе, которого карелы благодаря своему спокойному характеру умеют избегать. Взыскания ограничиваются обыкновенно более или менее строгим выговором при всей семье, а иногда и при чужих» [1] .

Важнейшим средством воспитания было словесное поощрение, одобрение какого–либо положительного поступка, пусть даже незначительного достижения. В северной Карелии говорили: «Kiitannalla kasvatamma lasta» (похвалой воспитываем ребенка) [2] . В карельском языке понятие «родительская любовь» и «ласка» обозначаются единым понятием – «armo» или «armoine» (ливв.). Ласка была признанным средством воспитания, что нашло отражение в присловье: «Puaksumbah armastella – kadevembi rodiew» (ливв.) – «Почаще ласкать – послушнее будет» [3] .

Русские учителя оценивали мягкое отношение родителей к детям как недостаток семейного воспитания, считали, что карельские дети «избалованы дома, где их никогда и ни в чем не останавливают» [4] . Удивление, а порой и возмущение учителей вызывало «избыточно демократичное», партнерское отношение родителей к детям, общение с ними как с равными, отсутствие запретных тем в разговорах. М.Д.Георгиевский писал по этому поводу: «Отношение родителей к детям у карел странное. Дети–мелочь признаются за равноправных собеседников. Им рассказывают, их слушают, да они и знают то же, что и взрослые, ко всему они привыкли…» [5] .

Семилетний возраст, начиная с которого ребенок мог поступить в школу, оценивался в народной педагогике как своего рода рубеж. До семи лет к поступкам ребенка относились снисходительно, однако позже требования резко возрастали. Считалось, что в умственном развитии ребенка происходит перелом и пересечение этого возрастного порога служило основанием для увеличения требований. С семи лет ребенок переставал носить ладанку с кусочком пуповины, – оберег, где, согласно поверью, была сосредоточена «материнская сила». Бытовало мнение, что с этого возраста уже можно отдавать ребенка в наем на работу [6] . Православная церковь также считала семилетнего ребенка «готовым» для исповедования.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Детей с самого раннего возраста приучали к труду, первоначально в пассивной форме, в том числе и к недомашним видам трудовой деятельности. К началу школьного возраста как мальчики, так и девочки имели опыт рыбной ловли на ближайших водоемах. Осенью дети, многие из которых не достигли еще и 10-летнего возраста, участвовали в ручной молотьбе зерна в риге. Молотить учились, работая в паре со взрослым, часто с кем–либо из стариков. Зимой дети мололи зерно, почти ежедневно крутили ручные жернова, которые имелись в каждом доме. В их обязанности входила доставка дров из лесу, также на санях подвозили с дальних покосов сено для скотины [7] .

Мальчики помогали взрослым на заработках: на лесосплаве детям 9–10 лет поручали мять хвойные прутья для связки бревен, сторожить продукты, сложенные в специальном месте [8] . 11–12-летние дети принимали участие в лесозаготовительных работах: валили деревья, обрубали вершины и сучья, корили бревна. Во время созревания ягод деревенские ребятишки занимались их сбором. Как видим, детям находились занятия на протяжении всего годичного трудового цикла.

Притом, что целый ряд трудовых обязанностей мальчиков и девочек совпадал, существовала выраженная дифференциация в трудовом воспитании. Преимущественно мальчики нанимались плести сети, пасли чужой скот в своей и соседних деревнях [9] . Девочек отдавали в няньки, в прислугу к богатым односельчанам или в город. Труд детей в семье рассматривался не как эксплуатация ребенка, а как средство приобретения им навыков, связанных с традиционными занятиями семьи.

Получил распространение и «городской путь» социализации подростков. Еще в 1950-х – 1960-х гг. от старожилов можно было услышать предания о том, что в XIX – начале ХХ вв. карельские купцы поставляли для Петербурга помимо дров, сена, дичи и прочего «живой товар»: они собирали у крестьян–бедняков, обремененных большими семьями, малолетних детей и отвозили их в Петербург, определяя в купеческие лавки и магазины, пристраивали в трактиры, учениками к ремесленникам, за что получали от хозяев определенное вознаграждение [10] .

Петербургский писатель и журналист М.А.Круковский, побывавший в творческой поездке в Олонецком крае, писал: «У крестьян Олонецкого края, во многих прионежских деревушках существует неразумный, бессердечный обычай без особой нужды посылать детей в Петербург и отдавать их мелким торговцам в услужение, «в обучение» как говорит народ» [11] . Однако едва ли можно согласиться с автором, что «без нужды» и по обычаю только решались олонецкие крестьяне отдавать своих детей за мизерную плату на произвол судьбы. Беспросветная бедность и заверения торговцев, что в городе ребенок будет определен «на хорошее место», пример известных в округе земляков, вышедших таким путем из бедняков «в люди», «в купцы» – все это убеждало в том, что в городе дети получат шанс вырваться из наследственной бедности, вселяло в души отцов и матерей надежду на лучшую участь их детей. Семья на некоторое время избавлялась от лишнего рта, надеясь в будущем получать от «бурлака» (так крестьяне называли проживающих и зарабатывающих «на стороне») денежную помощь [12] . По разным источникам (архивным, устной традиции) достаточно четко определяется возраст – 10 лет, когда ребенок считался «готовым» к отправке в город. Но если была возможность, родители предпочитали отсрочить уход ребенка из семьи до достижения мальчиком 12–13, девочкой – 13–14 лет [13] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Масштабы отправки детей в Петербург приобретали социально–значимый характер. М.А.Круковский определял ее размеры как «громадные» [14] . Учителя также писали о ежегодных «эпидемических выходах» учеников из школы, связанных с отправкой в Петербург. Например, из д.Космозеро в течение 1898–1908 гг. отправлялось в Петербург ежегодно около 12% учеников местного земского училища [15] . В конце первого десятилетия ХХ столетия до 700 учеников начальных училищ Петрозаводского уезда ежегодно покидали школу, отправляясь в Петербург [16] . Массовая отправка детей в Петербург была распространена как в карельских, так и в русских волостях Петрозаводского и Олонецкого уездов, в Обонежьи, была характерно и для губернского центра – Петрозаводска [17] .

Отсутствие полных и детальных статистических сведений не позволяет дать точные количественные характеристики и рассмотреть данное явление в динамике, оценить степень его корреляции с другими социальными и социально–экономическими параметрами (например, особенности семьи (полные и неполные семьи, количество детей), уровень дохода, близость населенного пункта к проезжей дороге, урожайные и неурожайные годы, и т.д.). Материалы статей и заметок на данную тему, помещенных в 1908–1910 гг. в Олонецкой прессе, дают представление о результатах социализации ребенка, отправленного в Петербург. Обстоятельства ее протекания размещались между двумя полюсами, определенными пословицей: «Питер – кому мать, кому мачеха». Вырисовываются три основных типа, три варианта судеб людей, прошедших «испытание обучением» в Петербурге.

Первый – весьма распространенный – тип человека, опустившегося «на дно» петербургской жизни. О них инспектор народных училищ С.Лосев писал: «В то же время, когда Великим постом в Петербург направляются из Олонецкой губернии подводы с живым товаром, из Петербурга бредут по деревням и селам пешком, побираясь Христовым именем, оборванные, с испитыми лицами и горящими глазами, нередко пьяные, смиренные при просьбе милостыни и нахальные в случае отказа в ней, молодые парни и зрелые мужчины, изведавшие Петербургское «ученье» в мастерских, петербургскую жизнь…» [18] . С детства оторванные от крестьянского труда, эти нравственно деградировавшие люди, возвратясь в деревню, разлагающе воздействовали на односельчан. Пьянство, прежде не свойственное карелам, получает распространение в их среде в конце XIX – начале ХХ в., особенно среди молодежи и 15–16-летних подростков [19] .

Второй, также массовый тип, – внешне более благополучный, объединял тех молодых людей, которые адаптировались к городской жизни, заняв нижние ступени социальной лестницы. Они не стали настоящими горожанами, сохранили связь с деревней, навещая родственников, и составили достаточно обширный маргинальный слой. Безвкусица в одежде, напыщенная «высокая» речь, сдобренная вульгарными остротами, высокомерно–пренебрежительное отношение к родственникам и односельчанам – во всем этом современники усматривали ущербность «городского пути» социализации и нравственно–разлагающее влияние на деревню людей этого типа.

Третий тип составляли наиболее удачливые и предприимчивые «выученики Петербурга», сумевшие разбогатеть и даже стать хозяевами собственных заведений. Их визитной карточкой на родине нередко становился большой, капитальный и красивый дом, в котором жили родственники, и куда время от времени наезжал хозяин. Именно социальный имидж этих людей, их достижения, слава и капиталы являлись веским аргументом для крестьянина, отправлявшего своего ребенка в столицу на поиски счастья и желавшего видеть в своем сыне «питеряка».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Кроме трех основных, описанных выше типичных сценариев «городской социализации» существовало множество промежуточных вариантов. Влияние города на жизнь подростка было неоднозначным. Современники отмечали и позитивное воздействие, выражавшееся в интеллектуальном развитии подростков, расширении их кругозора. В большей мере это относилось к тем, кто поработал на фабриках или заводах Петербурга («потер фабричную лямку»). Вернувшись в деревню, эта немногочисленная часть молодежи уже не расставалась с книгой, составляя постоянный контингент читателей сельских библиотек [20] .

В целом же социальный имидж новых поколений определялся тем, что приобщение молодежи к «урбанизированным» стандартам поведения делало ее менее восприимчивой к регулирующему воздействию национальных ценностей и норм, которые связывались со «старомодностью» и «отсталостью» старшего поколения. Широко распространенный в деревнях южной и центральной Карелии такой путь социализации как отправка детей «в обучение» в город, приводил к тому, что желаемый «выход в люди» оборачивался такими формами девиации как нищенство, бродяжничество, пьянство, принуждал существенную часть молодежи к нисходящей социальной мобильности. Молодое поколение с трудом вписывалось в жизнь и плохо приспосабливалось к реалиям нового времени. В силу бедности крестьянская семья уже была неспособна обеспечить социализацию подрастающих поколений, соответствующую потребностям времени.

Альтернативой этим явлениям в новых условиях могла стать школа. Чтобы противостоять традиционным семейным и новым, стихийно возникавшим, но укоренившимся формам социализации, не удовлетворявшим более общество, школа должна была выдвинуть убедительные аргументы в свою пользу. В данных условиях действенным способом укрепления интереса населения к школе становилась материальная поддержка учеников и другие экономические стимулы, прежде всего – обучение в школе рукоделию, ремеслам, рациональному ведению сельского хозяйства и т.д.

Испытанным способом экономической помощи семьям школьников была выдача муки. В губернии, где каждый десятый ребенок кормился подаянием, такая мера позволяла бороться с нищенством. Ее эффективность первым опробовало земство Повенецкого уезда [21] , затем эта практика нашла применение в Петрозаводском и Олонецком уездах. Даже однократная выдача муки Петрозаводской земской управой по 0,5 пуда «всем бедным карельским мальчикам, посещающим школу» оказалась действенной – число учащихся в карельских школах увеличилось [22] .

Забота различных ведомств о питании детей способствовала укреплению позиций школы в карельской деревне. В осуществлении этой тактики, учитывающей местные особенности, были солидарны земство, церковь, Олонецкая и Архангельская дирекции народных училищ. Организация завтраков, открытие столовых при школах стали не только способом экономической помощи семьям, но и создавали условия для ознакомления школьников с элементами городской культуры питания. При этом официальным идеалом общежития в сельской школе было сохранение в нем «характера жизни хорошей крестьянской семьи» [23] . Таким образом, школа мягко воздействовала на общий процесс модернизации культуры потребления в деревне, происходивший в большей мере под влиянием отходничества. Через школу в этот процесс вовлекались и дети, также привносившие в семейную среду приобретенные в школе новые привычки.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Другой мерой повышения привлекательности школы было введение обучения ремеслам. Создание при школах ремесленных отделений и классов позволяло дать детям необходимые в быту практические навыки. В 1901 г., например, на средства Петрозаводского уездного земства было введено преподавание столярного дела в 4 школах уезда и кружевное дело – в 11 школах [24] . Получают большое распространение женские рукодельные классы, являвшиеся своего рода разновидностью ручного труда. Рукодельные классы оказались надежным средством привлечения девочек в школу, поэтому уездные земства стали выделять для этих целей специальные средства, а Пудожское земство первым (с 1898 г.) постановило ввести обучение рукоделию во всех училищах, где преподаванием занимаются учительницы [25] . Велось обучение вязанию на спицах, вязанию, шитью и вышиванию тамбурным швом и крестом, плетению из соломы шляп, шкатулок и других вещей. Училищные советы, открывая рукодельные классы, руководствовались не задачей подготовки мастериц–специалисток, а ставили целью «развития в девочках вкуса к изящному», воспитание будущих матерей семейств, способных изготовить нехитрую домашнюю одежду. Начиная с 1904 г. в Олонецкой. губернии стали применять специальная программа для преподавания рукоделия в школах, разработанную Министерства народного росвящения [26] .

С конца ХIХ в. при школах создаются образцовые огороды с целью распространения современных приемов агротехники. Требовалось объединение усилий для противодействия косности крестьянства, упрямой приверженностью традициям отцов. Ознакомление детей с методами возделывания различных овощей способствовало проникновению в крестьянское хозяйство более рациональных и эффективных способов огородничества, а нередко и ознакомлению крестьянства с ранее неизвестными огородными культурами. Перенеся в конце 1900-х гг. в школу основную работу по распространению огородничества среди крестьян, земство тем самым признавало школу как наиболее действенный инструмент в деле распространения сельскохозяйственных знаний, как институт, способный эффективно содействовать процессам модернизации деревни.

Школьники не освобождались от домашних работ. Более того, школа приспосабливалась к крестьянскому календарю. Сроки учебного года варьировали в зависимости от местных особенностей хозяйственной жизни. И тем не менее самой распространенной причиной вынужденного ухода детей из школы была потребность семьи в рабочих руках ребенка.

Воспитательные мероприятия в карельских школах отличались вниманием к внедрению православных традиций. По данным за 1913–1914 гг. из 28 случаев паломничества школьников Олонецкой губернии к местным святыням (вероятно, к монастырям) 20 случаев приходилось на карельские уезды [27] . Учитывая любовь карел к хоровому пению, ставилась задача организации при каждой школе детского хора, способного петь в церкви и таким образом «возвысить школу в глазах народа» [28] . Детское пение в церкви, так же как и школьные праздники, сближали школу с населением, способствовали завоеванию его симпатий.

Через школу шла адаптация консервативно–традиционного жизненного уклада карельской деревни к меняющимся требованиям жизни. Школа создавала для социализации подрастающих поколений новые условия: она не только существенно расширяла информационное поле, определяла идеологическое воздействие в рамках православия, формировала способность к мультикультурному действию, но и в значительной мере обеспечивала экономические условия для получения начального образования, выступая, таким образом, в качестве института социальной защиты ребенка. Школа так или иначе влияла на взаимоотношения «отцов» и «детей». Если прежде младшие поколения осваивали комплекс знаний, культуру, накопленный опыт старших поколений, не сомневаясь в его важности и полезности, то появление школы внесло некоторые коррективы в характер преемственности поколений.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] Камкин Н. Архангельские карелы. Этнографический очерк // Древняя и новая Россия. 1880. №4. С.664.
• [2] Федотова В.П., Бойко Т.П. Собственно карельские говоры Карелии. Словарь. Т.1. Рукопись.
• [3] Макаров Г.Н. Словарь карельского языка (ливвиковский диалект). Петрозаводск, 1990. С. 21, 22.
• [4] Национальный архив Республики Карелия, ф.78, оп.6, д.7, л.37 (далее: НАРК).
• [5] Георгиевский М.Д. Карелы // Вестник Олонецкого губернского земства. 1908. №20. С.3 (далее: ВОГЗ).
• [6] Экспедиционные материалы К.К.Логинова.
• [7] Vuoristo V. Ikava omia maita. Muisteluksia vanhasta Vienan - Karjalasta. Helsinki, 1983. S.127-128.
• [8] Баранцев А.П. Образцы людиковской речи. Образцы корпуса людиковского идиолекта. Петрозаводск, 1978. С.71; Успенский П. С[ело] Важины Олонецкого уезда // ВОГЗ. №8. С.22.
• [9] Макаров Г.Н., Рягоев В.Д. Образцы карельской речи. Говоры ливвиковского диалекта карельского языка. Л., 1969. С.201.
• [10] Конкка У. О собирании и некоторых особенностях карельских сказок // Карельские народные сказки. М.; Л., 1963. С.50.
• [11] Круковский М.А. Маленькие люди. М., 1907. С.57.
• [12] А.В. К вопросу о принудительном обучении // ВОГЗ. 1909. №23. С.5.
• [13] Кустарные промыслы и ремесленные заработки крестьян Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1905. С.160.
• [14] Круковский М.А. Олонецкий край. Путевые очерки. СПб., 1904. С.247.
• [15] С.Я. Больное место наших школ // ВОГЗ. 1908. №4. С.13.
• [16] ВОГЗ. 1908. №19. С.25.
• [17] О лонецкие губернские ведомости. 1897 г. 25 декабря. С.2.
• [18] Лосев С. Наброски и заметки // ВОГЗ. 1909. №2. С.8-9.
• [19] Геогиевский М.Д. Карелы // ВОГЗ. 1908. №16. С.9.
• [20] Забивкин И. Об учащих "второго разряда" // ВОГЗ. 1910. №17. С.14.
• [21] Краткая записка о развитии состояния грамотности в Повенецком уезде за 27-летний период времени с 1867 по 1893 г. Повенецкой уездной земской управы. Петрозаводск, 1896. С.9-11.
• [22] НАРК, ф.78, оп.1 д. 26/338, л.66.
• [23] Отчет Олонецкого епархиального наблюдателя о состоянии церковных школ Олонецкой епархии за 1897–1898 учебный год. С.72.
• [24] Отчет о состоянии начальных народных училищ Олонецкой губернии за 1901 г. Петрозаводск, 1902. С.19.
• [25] Отчет о состоянии начальных народных училищ Олонецкой губернии за 1898 г. Директора народных училищ Д.П.Мартынова. Петрозаводск, 1899. С.11.
• [26] НАРК, ф.17, оп.1, д.29/289, л.2; Отчет о состоянии начальных народных училищ Олонецкой губернии за 1904 г. Петрозаводск, 1905. С.26.
• [27] Школьная статистика. Очерк о состоянии народного образования в Олонецкой губернии за 1913–14 учебный год. Петрозаводск, 1914. Вып.2. С.45.
• [28] Отчет по предмету вызова учителей и учительниц начальных народных училищ Олонецкой губернии в г.Петрозаводск с 16 по 23 августа 1892 г. Петрозаводск, 1892. С.16.