Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Изменение государственной политики по отношению к старообрядчеству при Екатерине II существенным образом сказалось на социальном составе и географии этого движения. Экономическое развитие страны и возвращение старообрядцам некоторых гражданских прав позволили им активно включиться в промышленную и торговую деятельность, в связи с чем, с одной стороны, стал заметно усиливаться, постепенно превращаясь в доминирующий, мещанский и купеческий элемент в старообрядчестве, а с другой – с окраин России движение сторонников старой веры вернулось в города. В 1771 г. в Москве возникли Рогожское и Преображенское кладбища, вскоре ставшие одними из крупнейших центров поповского и беспоповского направлений в старообрядчестве. Основой существования и развития старообрядческих центров того времени становится купеческий капитал. Эти новые условия не могли не сказаться и на положении Выговского общежительства: как старейший центр, основанный благословением первых учителей старообрядчества, оно, безусловно, сохраняло свой духовный авторитет, но в экономическом отношении все более становилось зависимым от поддержки других поморских общин и благодетелей.

Традиционно одной из главный статей доходов монастыря (а именно как монастырь было организовано в 1694 г. Выговское общежительство) были заказные молебны и панихиды. В последнем случае имена вкладчиков вносились в синодик для ежегодного поминовения. В «Росписи панихидам», совершавшимся в выговских часовнях в начале XIX вв., записаны целые семьи староверов из Москвы, Петербурга, Петрозаводска, Ревеля, Риги, Выборга, Тихвина, Вытегры, Каргополя, Зарайска, Романова, Рыбинска, Саратова, Ярославля, Ростова, Вологды, Костромы. Среди них мы найдем московского купца, владельца текстильных фабрик Евфима Ивановича Грачева и род петербургского купца Феоктиста Константиновича Долгого.

Анализ выговского литературного и изобразительного материала первой половины XIX в. позволяет говорить о том, что связь Выговского общежительства со своими городскими одноверцами оказала заметное влияние на культурную жизнь общины и процветавшие здесь художества.

Наиболее яркий и целостный материал по этой проблеме связан с семейством петербургских купцов Долгих–Галашевских; они были главными попечителями Выга в конце XVIII – первой четверти XIX в.

Начало потомственной благотворительности положил Феоктист Константинович Долгой (1710–1790) [1] . Он жертвовал деньги на содержание общежительства и больниц, на постройку и ремонт зданий. Из выговских источников точно известно, что в 1780 г. «по радению» Ф.К.Долгого на Лексе на женской улице была выстроена новая больница на каменном фундаменте, день ее обновления отмечался ежегодно. Как «больница Долгова» она обозначалась на выговских рисованных лубках первой половины XIX в. Особенно значима была материальная поддержка Ф.К.Долгого после опустошительных пожаров 1787 г.: на его средства были восстановлены соборный храм и колокольни. На Выгу Ф.К.Долгой за свои щедроты получил прозвание «нового Филарета Милостивого».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В 1783 г. Ф.К.Долгой вместе с супругой Матроной Матвеевной и тремя дочерьми переселился в Выговскую пустынь, на Лексу, здесь у них был собственный дом. Глава рода был похоронен на Лексинском кладбище. Над его могилой дети возвели часовню, которая стала семейной усыпальницей: к середине XIX в. здесь упокоились 10 представителей этой фамилии. Все Долгие были занесены в монастырский синодик.

После смерти родителя дело благотворительности наследовал его сын Иван, петербургский «именитый гражданин», подрядчик по устройству набережной реки Фонтанки. В своем доме на Моховой улице он основал моленную, которая по своей сути являлась столичным подворьем Выговского общежительства.

Много сделали для Выговской обители дочери Ф.К.Долгого – Наталья (в замужестве Галашевская), Прасковья и Ксения, а также внук Козма Матвеевич Галашевский и его дочь Наталья Козминична Галашевская.

Современное состояние изученности Выга позволяет говорить, что тот подъем, который на рубеже XVIII–XIX вв. переживали выговская книжность и литература, во многом связан с фамилией Долгих.

Долгие выступали заказчиками выговских рукописей. Иван Долгой, по свидетельству Павла Любопытного, был «великий любитель благочестивых предметов древности и оных редкий списатель» [2] . У него имелась библиотека, составлявшаяся с участием поморских книжников. На одной рукописи выговского письма нами была обнаружена скрепа: «№40-й. Сия книга санктпетербургскаго имянитаго гражданина Иван Феоктистова сына Долгова» [3] . Некоторые манускрипты специально изготовлялись для этого семейства. «Житие князя Владимира», написанное в конце 1820-х гг. на Лексе и открывавшееся роскошной миниатюрой с изображением князя Владимира, как видно из записи, было принесено в дар Владимиру Диомидовичу Долгому в день рождения [4] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Семейство Долгих–Галашевских оказало сильное влияние на литературу Выго–Лексинского общежительства; благодаря им в литературный обиход пустыни вошел целый ряд окказиональных жанров панегирического характера.

Вплоть до конца XVIII в. существовали только единичные памятники, прославляющие благодетелей пустыни. Литературная культура таких панегириков как явление духовной жизни сложилась только в 90–е гг. XVIII в., просуществовала до 30-х гг. XIX в. и была связана исключительно с фамилией Долгих. Всего им было посвящено 48 сочинений, но, к сожалению, половина из них в настоящее время является утраченной вместе со сборником из собрания И.А.Вахромеева, содержавшим целую подборку подобных произведений [5] .

Написанием и произнесением панегирических слов отмечались дни тезоименитства благодетелей, дни их погребения и поминовения. В системе выговской культуры эти сочинения соотносились с аналогичными словами, посвященными наставникам пустыни, однако по своему содержанию слова, адресованные Долгим, могут быть сравнимы также со светской панегирической прозаической и стихотворной литературой своего времени.

Наиболее явственно вторжение светского начала в культуру староверческого Выга проявилось в праздновании обновления дома Н.К.Галашевской в начале 30-х гг. XIX в. Этому событию был посвящен обширный круг памятников.

По описанию середины XIX в. на Лексе значился «дом Галашевской из 13 довольно больших комнат» [6] . В 1866 г. этот дом поразил П.Н.Рыбникова, который в своих путевых заметках по Петрозаводскому и Повенецкому уездам записал: «Мы поместились в последнем здании (т.е. доме Галашевских. – Е.Ю.) и долго ходили, разглядывая комнаты. Как и все раскольничьи постройки, оно со множеством входов и выходов, построено из весьма прочного материала и содержится в чистоте. Комнаты высокие, окна светлые, вообще дом такой, каких и в Петрозаводске не много. Одно отделение, совершенно пустое, замечательно по росписным дверям своим: на них довольно хорошо изображены разные апокалипсические и символические изображения: тут есть и птицы с человеческою головой и «Европия» в виде величавой женщины; под изображениями объяснительные надписи» [7] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Освящение этого дома вылилось в грандиозное торжество, аналог которому в выговской истории найти затруднительно. Возможно, это было самое большое радостное торжество последних десятилетий существования общежительства – и последний всплеск выговской литературы и поэзии. О небывалом размахе празднества свидетельствует количество написанных к этому случаю сочинений: четыре слова, два послания, две псальмы, ода и три стиха, положенные на крюковые ноты [8] . Все эти произведения были собраны в книгу, оформленную в виде подносного экземпляра [9] . Торжество, собравшее большое число участников и слушателей, началось с молебна, отслуженного киновиархом общежительства Ф.П.Бабушкиным, однако вторая, вполне светская часть явно преобладала.

Среди потока панегириков, адресованных Галашевской, выговские авторы вспоминают и весь «благодетельский» род, выражая ему свою признательность. Как поступок благочестия расценивается отказ Н.К.Галашевской от столичной жизни и переселение в Лексинскую обитель. «Что творит, – восклицает один из авторов, – в каковом цветущем виде и возрасте, пожелавши разделять с нами, нищетными, как имение, так скучность сносить пустыннаго пребывания и протчаго. О преизряднаго великодушия и велеумнейшаго разсуждения! Яко остави Петроград, именительнейшую столицу и в ней все соблазны мирозрителных позорищ: преогромнейших каменноздании и борзоходнейших коней ристании и цугозаложительныя колесниц бряцания и вся яже в домех и на торжищих вселаскательныя приветьства» [10] .

В образном строе и лексике сочинений, посвященных обновлению дома Н.К.Галашевской, в выговское «плетение словес» незаметно вплетаются отголоски другой культуры: «имеем честь поздравить вас…», «да продлится дражайшая ваша жизнь на множайшая лета», «воспомянем благодеяния превысоких благотворителей господ и патриотов наших», «фамилиею тех повсевременно одолжаемся», «якоже новии афинеи, этною любве пылающии». Стихотворные сочинения, написанные к тому же случаю, вполне соотносятся с русской одической поэзией второй половины XVIII в., причем одно из этих произведений именно так и определяет свой жанр: «Ода в день обновления дому Н.К.» (Нач.: «Се зефир от юга теплый днесь дышит…»), «Стих на осень и на обновление дому Н.К.» (Нач.: «На мрачных крыльях сурова Аквилона…»), «Стих почтительный Н.К.» (Нач.: «Днесь с высот пространна мира ты, солнце, испусти лучи…») и др.

С именем Долгих связана новая страница в истории не только выговской литературы, но также искусства.

При изучении изобразительных памятников позднего Выга нельзя не заметить той особенности, которая отличает искусство лексинских художниц в 20–30-е гг. XIX в. Это ярко выраженное предпочтение, отдаваемое цветочным мотивам, причем изображаются не стилизованные цветы более раннего периода, а вполне узнаваемые розаны, тюльпаны, крины, незабудки. «Реалистичность» художественной манеры сказывается и в тоновой раскраске. Цветочные мотивы проникают в книжный орнамент, рисованный лубок, декоративно–прикладное искусство. Из цветов складываются пышные букеты, помещаемые обычно в виде концовок [11] , компонуются вазоны [12] , сплетаются гирлянды [13] ; раскрашенные акварелью изображения цветов включаются даже в традиционно строгие инициалы поморского орнамента [14] . Появляются книжные миниатюры совершенно особого рода: сочетающие орнаментальные и изобразительные мотивы [15] . Знаки Зодиака изображаются в виде фигур людей и животных на фоне элементов пейзажа, и вся эта композиция заключается в венок из цветов [16] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Цветы были излюбленным мотивом в купеческой и мещанской среде первой половины XIX в.: здесь широко пользовались изданиями и перерисовками атласа цветов, любили картинки с цветами и букетами; изображения цветов (цветок, букет или гирлянда в руках, ваза с цветами в интерьере) входили в число излюбленных аксессуаров женского купеческого портрета [17] .

Работа для богатых заказчиков всегда учитывала их эстетические запросы. Потому художественные вкусы купеческой фамилии Долгих, без сомнения, испытавшие воздействие столичной культурной среды, не могли не оказать влияния на эволюцию стилистики выговского искусства.

В духе новых стилистических веяний был, к примеру, оформлен уже упомянутый сборник, включавший слова, псальмы и оды, посвященные обновлению дома Н.К.Галашевской. Данная рукопись со всей очевидностью показывает, что привнесенные из светской купеческой среды цветочные мотивы нарушали стилистическое единство и равновесность декоративных элементов выговской книги: графичные, тонкого рисунка заставки и инициалы традиционного поморского орнамента стали соседствовать с крупными композициями концовок, золото и киноварь – перебиваться яркой акварельной раскраской розанов и тюльпанов. Некоторые композиции становились несоразмерными. Крупные и яркие концовки в виде букетов и вазонов проникли даже в лицевой Апокалипсис 30-х гг. XIX в., в котором их соседство с 72 миниатюрами и декором традиционной поморской стилистики смотрится особенно неуместным [18] .

Вместе с выговскими изделиями, предназначенными для распространения в поморских общинах по всей России, новые стилистические веяния проникали и в другие регионы. Примером может служить лицевой Месяцеслов, выполненный лексинскими мастерицами в том же 1836 г., что и два аналогичных миниатюрных кодекса из собрания ГИМ, и бытовавший у старообрядцев Тюмени [19] .

Влияние городской культуры на мастеров Выговского старообрядческого центра, отчетливо просматривающееся в их произведениях первой половины XIX в., нельзя объяснить только изменившимися вкусами заказчиков. Оно стало возможным благодаря сложившимся в начале XVIII в. эстетическим принципам выговской школы. Труды основателей пустыни, братьев Андрея и Семена Денисовых и их ближайших учеников и сотрудников, показывают, что их авторы отделяли веру от культуры; оставляя неприкосновенной сугубо церковную сферу, в жанрах более светских они вполне допускали «внешнюю мудрость» и «внешнее» влияние [20] . Выговская культура с самого начала была в определенной степени открытым явлением, она впитала в себя и переработала многие достижения столичной культуры и потому дала нам очень интересный и своеобразный вариант «московского барокко». Подобным образом и столетие спустя, в первой половине XIX в., выговские мастера нашли возможным пойти навстречу современным им стилистическим веяниям (и вкусам заказчиков) и допустить проникновение отдельных элементов светской, городской культуры в те литературные жанры и виды декоративно–прикладного искусства, которые не были напрямую связаны с сохранением древнего благочестия и церковными канонами.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] О Долгих подробнее см.: Юхименко Е.М. Выговская старообрядческая пустынь: духовная жизнь и литература. М., 2002. Т.1. С.481–491.
• [2] Любопытный П. Исторический словарь или библиотека староверческой церкви. Б.м., б.г. С.53.
• [3] Российская государственная библиотека. Собр. Егорова, №1603, л.1–10 (далее: РГБ).
• [4] Неизвестная Россия: К 300-летию Выговской старообрядческой пустыни. М., 1994. С.29. №43.
• [5] Дружинин В.Г. Писания русских старообрядцев. СПб., 1912. С. 80, 163–165, 199. Печатное описание см.: Титов А.А. Рукописи славянские и русские, принадлежащий И.А.Вахромееву. М., 1888. Т.1. С.170–173 (№237).
• [6] РГБ, Собр. Барсова, № 1221, л.16.
• [7] Рыбников П.Н. Из путевых заметок по Петрозаводскому и Повенецкому уездам // Памятная книжка Олонецкой губернии на 1867 г. Петрозаводск, 1867. С.36.
• [8] Юхименко Е.М. Выговская старообрядческая пустынь… Т.2. С.31–34. №89–101.
• [9] РГБ, Собр. Барсова, №937.
• [10] Там же, л.56.
• [11] Цветник , 20-е гг. XIX в. (Государственный исторический музей,. Собр. Хлудова, №36Д) (далее: ГИМ); Месяцеслов с Пасхалией, 1836 г. (ГИМ, Музейское собр., №2283).
• [12] Праздники певческие, 20-е гг. XIX в. (опубл.: «Для памяти потомству своему…»: Народный бытовой портрет в России. М., 1993. Илл.98); Сборник конца 20-х – начала 30-х гг. XIX в. (РГБ, Собр. Барсова, №937).
• [13] Настенные листы «Похвала девственникам» 1836 г., «Рассуждение о человеческом рождении, жизни и смерти» 1837 г., «Календари–месяцесловы» (опубл.: Иткина Е.И. Русский рисованный лубок конца XVIII – начала XIX в. М., 1992. С. 88, 99, 105–107, 110).
• [14] Месяцеслов с Пасхалией, 1836 г. (опубл.: Неизвестная Россия… С.23 (кат. 45)).
• [15] Неизвестная Россия… С.15.
• [16] Месяцеслов с Пасхалией, 1836 г., Месяцеслов с Пасхалией и Житием св. Пульхерии, 1836 г. (опубл.: Неизвестная Россия… С.23).
• [17] См.: Примитив в России XVIII–XIX в.: Иконопись. Живопись. Графика. М., 1995. С. 57, 58, 63, Каталог: № 59, 74, 223, 229, 243–244, 259, 265, 299; «Для памяти потомству своему…» Илл. 280, 284. О каноне купеческого портрета см.: Перевезенцева Н.А. Купеческий портрет // Примитив в России… С.51–59.
• [18] ГИМ, Музейское собр. №1666.
• [19] См.: Сибирская икона. Омск, 1999. С.185, ил.148; С.260, кат.12. См. также: Байдин В.И. Лицевая книга Сибири // Там же. С.242.
• [20] Подробнее см.: Понырко Н.В. Эстетические позиции писателей выговской литературной школы // Книжные центры Древней Руси. XVII век: Разные аспекты исследования. СПб., 1994. С.104–112.