Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Работа подготовлена при поддержке Минобразования России (грант PD02-3.17-5).

Диалектная лексика Европейского севера России для исследователей русского языка на протяжении многих лет является лингвистической лабораторией, в которой ставятся и решаются различные проблемы истории русского языка, исторической лексикологии, диалектологии, ареальной лингвистики, контактологии, общего языкознания. Этому способствуют архаичность и богатство лексических фактов, их разнообразие, а также этническая специфика региона. В древности, до русской колонизации, Европейский север России населяли финно–угорские и самодийские племена, современные говоры Русского Севера находятся в окружении далеко разошедшихся языков, представляющих две языковые группы – финно–угорскую и самодийскую. Являясь территорией этнических контактов, Европейский север России одновременно переживал интенсивные языковые контакты, прич¨м условия и типы контактирования были чрезвычайно разнообразны. Воздействию иноязычных лексических систем оказались в той или иной степени подвержены все языки региона, каждый из них включ¨н в систему подвижных лексических связей. Преемственность и сохранность в севернорусской среде фактов, относящихся к исчезнувшим ныне языкам, делают лексику Русского Севера ценнейшим источником изучения истории русского и финно–угорских языков, а также их взаимодействия на этой территории. Комплексное изучение лексики всех языков региона позволяет установить масштабы лексических взаимодействий, максимально извлечь лингвистическую и экстралингвистическую информацию, исследовать происхождение и судьбу каждого слова, обнаружить ценные факты, относящиеся к истории заселения и освоения региона, его этническому прошлому.

Географическая терминология в силу ее активного использования при хозяйственной и бытовой деятельности является одной из наиболее важных и крупных составляющих диалектной лексики. Исследование географической терминологии языков Европейского севера России предоставляет возможность сопоставления различных представлений о природном мире, а изучение языковых контактов в сфере географической лексики позволяет выявить изменения в видении и использовании окружающего ландшафта. Народы, населяющие Европейский север России, пришли на эту территорию в разное время, и им всем пришлось осваивать этот сложный в климатическом и географическом отношении регион. При всем разнообразии ландшафт Европейского севера России достаточно однороден: здесь много болот и низин, разветвленные речные системы, обширные леса, сравнительно невысокие возвышенности. У каждого народа, населяющего регион, выработалась своя система географических терминов, семантическое наполнение которой определялось не только особенностями ландшафта, но и образом жизни, хозяйственными занятиями населения. Большую роль в формировании географической лексики различных языков сыграли в этом регионе и межъязыковые контакты.

Сравнительный анализ семантики русских заимствований в финно–угорских языках и финно–угорских заимствований в русском позволяет выявить ряд тенденций русско–финно–угорского взаимодействия, имеющих как лингвистические, так и экстралингвистические причины.

В русский язык вошло незначительное количество названий поселений, распространенных в финно–угорских языках (напр., кулига деревня, куст деревень ← фин. kylä ‘деревня’, карел. külä, вепс. k’ül'ä, k'ülä‘чужая деревня’ [Kalima, s.141]) [1] , в то время как заимствования из русского многочисленны (источником в русском послужили лексемы волость, область, округ, округа, деревня, починок, поселение, поселок и др. – 18 слов). Большинство русских лексем в современной или дореволюционной России бытовали в качестве официальных терминов административно–территориального деления и их широкое распространение в других языках связано, скорее всего, не сколько с непосредственными контактами народов, сколько с унификацией номенклатурной терминологической системы в России в независимости от этнического состава населения российских регионов. В отношении таких терминов можно говорить об императивном характере процесса их заимствования, обусловленном не контактами народов, а языковой политикой государства.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Взаимодействие народов Европейского севера России, определяемое совместной хозяйственной деятельностью, в наибольшей степени проявляется в группе географических терминов, связанных с земледелием и огородничеством. Заимствованиями из русского в финно–угорские языки являются карел. ogrodu [Макаров СКЯ, с.241], ogoroda [KKS III, s.20], ogorda [Пунжина СКЯ, с.187], коми огород [ССКЗД, с.257], нен. огород ‘огород’ [НРС, с.425]; вепс. zapol'k ‘заполье (отдаленное поле или пожня)’ [СВЯ, с.549] (← русск. заполька ‘расположенный за полями земельный участок’); вепс. poлost ‘полоса (участок земли)’ [СВЯ, с.430], карел. polosta ‘полоса, надел земли’ [Пунжина СКЯ, с.216] (← русск. полоска) и др. (более 30 слов). Русские полеводческие термины, послужившие источником, относятся, прежде всего, к сфере пашенного земледелия. Причины заимствования в этом случае во многом экстралингвистичны: пашенное земледелие и огородничество было перенесено на Европейский север России русскими, и вместе со знакомством с новыми видами деятельности финно–угорские народы заимствовали соответствующую терминологию. Русские термины подсечного земледелия распространены в меньшей степени, что, вероятно, говорит о том, что терминология подсечного земледелия у прибалтийских финнов и коми была достаточно хорошо разработана до прихода русских, а ландшафт Русского Севера уже был хозяйственно видоизменен настолько, чтобы быть пригодным для пашенного земледелия [2] . Финно–угорские термины подсечно–огневого земледелия нередко заимствовались русскими диалектами (ср., напр., русск. каска ‘срубленный для пожоги лес, подсека’ ~ карел., ливв. kaski ‘подсека; пожог’, люд. kask, kask ‘подсека (до выжига)’, вепс. kask ‘подсека’; русск. кедовина ‘распаханное поле на месте выкорчеванного и выжженного лесного участка’, ‘заброшенная нива’ ← карел. keto, kedo, ливв., люд. kedo, фин. keto ‘заросшая подсека, поляна, залежь’ [3] ). Если учесть, что русская полеводческая терминология обширна и детально разработана на исконном материале, в качестве причины ее пополнения финно–угорскими лексемами можно видеть потребности межэтнической коммуникации, универсализации комплекса лексем в языках одного региона. Обилие общих земледельческих терминов указывает на то, что совместная деятельность по обработке земли была одной из наиболее существенных сфер контакта народов на Европейском севере России.

С потребностями межэтнического общения связано, вероятно, и заимствование из русского в языки региона наименований ориентационно значимых объектов: названий дорог (напр., вепс. dorog, карел. dorog, dorogu ‘дорога, путь’ [ПФГЛ, с.25], коми вoлoк, вoлэк ‘волок (путь лесом от селения до селения)’ [ССКЗД, с.65] ← русск. волок ‘то же’ и др. – около 20 лексем), некоторых родовых географических терминов (карел. kora, gora ‘гора, обрыв, сопка’ [ПФГЛ, с.42], коми гoра, гора ‘гора, возвышенность’ [ССКЗД, с.88], карел. beroga [Пунжина СКЯ, с.18], berga, berega [KKS IV, s.209], коми берег, берoг ‘берег’ [ССКЗД, с.20]), терминов описания ландшафта (карел. mesta [KKS III, s.295], коми места [КРС2, с.392] ‘место, местность’, карел. raja ‘граница (государства, земельного надела); край, конец (моря, леса и т.д.)’ [ПФГЛ, с.77], коми край ‘край’ [КРС, с.325], карел. storona ‘край, местность, сторона’ [KKS V, s.527], коми стoрoна, стoрена ‘сторона; страна’ [ССКЗД, с.347]). Все приведенные лексемы семантически избыточны в языках–реципиентах [4] . Другие русские родовые географические термины, такие, как лес, болото, река, озеро, не стали источником заимствования: лес и болото обладают достаточно большой протяженностью, в то время как гора – компактный, зрительно выделимый и потому ориентационно значимый объект на местности. Река и озеро как элементы ландшафта могут быть наиболее точно описаны именно через их берега. Край, сторона и бок – универсальные термины, позволяющие очертить любой протяженный объект на суше: поле, луг, лес, болото и т. п. Лексема место может являться обозначением любой географической реалии. Дорога – объект, значимый для перемещения по местности и знание его наименования на другом (кроме родного) языке существенно для межэтнической коммуникации. Таким образом, описанный набор терминов является наиболее значимым в качестве средства передачи информации о ландшафте и передвижении по нему.

Лес представлен в русских по происхождению терминах финно–угорских языков исключительно как хозяйственно используемое пространство. В качестве основных идеограмм можно выделить ‘участок леса, находящийся в частном владении’ и ‘вырубка / делянка’: карел. duacca ‘участок леса, лесная дача’ [Пунжина СКЯ, с.35], коми дача ‘дача (купеческий лес)’ [ССКЗД, с.98]; карел. d'el'anku ‘делянка (участок вырубленного леса)’ [Макаров СКЯ, с.40], d'el'anka ‘делянка (лесная)’ [Пунжина СКЯ, с.33], коми делянка, дилянка, гелянка ‘делянка, лесосека’ [ССКЗД, с.99]; вепс. pasek ‘лесосека’ [СВЯ, с.402], коми пасека ‘пасека, отведенная под сруб полоса леса’ [ССКЗД, с.276] (← русск. пасека ‘участок леса, предназначенного для вырубки’). Несколько номинаций для идеограммы ‘вырубка / делянка’ указывают на то, что маркированно русским является представление о лесе не как локусе хозяйствования, а как о месте добычи лесоматериалов.

Большинство лексем, заимствованных из финно–угорских языков, обозначают объекты естественного ландшафта, преимущественно виды болот и лесные участки (русск. павна ‘поросшая травой болотистая местность’ ← приб. — фин., ср. люд. pau( ‘поросшее травой место’, paun ‘яма с водой’ [SKES, s.507]; русск. уйта ‘моховое или травянистое болото’, ‘заболоченное место в лесу’, ‘залив реки, озера’, ‘узкий рукав болота, покоса’ [5] ← приб. — фин., ср. карел., ливв. uitto ‘ложбина между возвышенностями; заливной покос на низком месте; небольшой пруд’, люд. uitto ‘узкий и длинный сырой луг между возвышенностями; промоины в обрывистом речном берегу’, вепс. uit ‘пруд; окно в болоте’ [ПФГЛ, с.97] и др.). Во многом благодаря финно–угорским заимствованиям севернорусская географическая терминология отражает чрезвычайно дробное восприятие ландшафта с различением видов объектов по микропризнакам.

Большую группу финно–угорских заимствований представляют названия водных микрообъектов (русск. лахта ‘небольшой морской залив (обычно мелководный)’, ‘залив в реке или озере’, ‘окно воды в болоте или среди луга’, ‘небольшое озеро, заросшее травой’ ← приб. — фин., ср. ливв. lahti, люд. лaht, лaht(i, вепс. лaht ‘залив’ [SKES, s.296]; русск. кара ‘залив, заводь на реке или озере’, ‘глубокое место в реке или озере’, ‘поворот реки’, ‘извилистый берег’ ← приб. — фин., ср. вепс. kar, kara ‘небольшой залив, бухта’ [СВЯ, с.179] и др.). Думается, что в основе распространения этих слов лежит то, что они обозначают традиционные локусы рыболовов: залив, заводь – это места, где вытаскивают на сушу невод, нередко в «горле» залива устанавливались и рыболовные ловушки.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Причины заимствования финно–угорских терминов в севернорусские диалекты связаны частично с лакунами в системе языка–реципиента и потребностями в детализации пространства, частично с тем, что болота, леса, заводи являются хозяйственными объектами охотников и рыболовов, какими были прибалтийские финны и коми и какими стали многие из русских переселенцев. «Естественность» этих объектов во многом кажущаяся: это хозяйственно используемые объекты, но не создаваемые (в отличие от поля, дороги, канала и т.п.).

Таким образом, взаимодействие языков Европейского севера России в области географической терминологии происходило как бы по принципу дополнительности: термины, заимствовавшиеся из русского языка, относились преимущественно к искусственно создаваемым объектам и объектам, значимым для ориентации в пространстве, из финно–угорских языков – к естественным микрообъектам, используемым охотниками, рыболовами.

Общность географической терминологии народов Европейского севера России проявляется не только в едином комплексе лексем, возникшем в результате взаимообогащения языков, но и в сходстве моделей номинации объектов ландшафта. Ранее нами было отмечено совпадение внутренней формы русских и прибалтийско–финских лексем, называющих сезонные дороги: русск. ледница, ледянка ‘дорога, по которой ездят только зимой’~ карел. jiakeli ‘ледяной путь’, jiamatku ‘путь по льду’ при jia ‘лед’ [Макаров СКЯ, с.102], русск. летник ~ карел. kezadorogu ‘летняя дорога, летник’ при keza ‘лето’ [Макаров СКЯ, с.135–136], русск. санник, санница ‘зимняя дорога’ ~ карел. regikeli ‘санная погода’, regidorogu ‘санная дорога, санный путь’ при regi ‘сани’ [Макаров СКЯ, с.302], русск. зимник, зимарь ~ карел. talvikeli ‘зимний путь’, talvidorogu ‘зимняя дорога, зимник’ при talvi ‘зима’ [Макаров СКЯ, с.375] [6] . Подобные соответствия многочисленны и могут быть выявлены в других группах географических терминов.

Одной из семантических универсалий, свойственных и русскому и финно–угорским языкам, является использование анатомической метафоры в географической терминологии. На Европейском севере России обнаруживается ряд семантических моделей такого рода, локализованных в русском языке только на этой территории. Речь идет, прежде всего, о семантических переходах ‘нос’ → ‘мыс’ (русск. нос, носок, носовина ‘мыс, излучина реки’ [КСГРС; СРНГ 21, с.285, 292] ~ фин. niemennena, niemennokka ‘оконечность мыса’ [ФРС, с.399] при nena ‘нос’ [ФРС, с.398], nokka ‘клюв; нос’ [ФРС, с.403], вепс. nоk, карел. nokku ‘нос, клюв’, ‘мыс’ [СВЯ, с.364; ПФГЛ, с.65], карел. niemen nena ‘оконечность мыса’ при nena ‘нос’ [Макаров СКЯ, с.225]), ‘глаз’ > ‘окно воды в болоте’ (русск. глаз, глазина, глазник, глазовина, глазок, глазун ‘окно воды в болоте’ [КСГРС; СРНГ 6, с.187–188] ~ фин. silmanne ‘родник, ключ; окно в болоте’, silmake, silmakko ‘омут, окно в болоте’, silmas ‘ключ, родник в болоте’ при silma ‘глаз’ [SKES, s.1026], вепс. suumlahte, silmlahte ‘окно в болоте’ при suum, silm ‘глаз’[СВЯ, с.535–536], коми му син ‘окно на болоте, трясина; родник, ключ’ при син ‘глаз’ [ССКЗД, с.336]). Если первый из этих переходов, скорее всего, является семантическим заимствованием из финно–угорских языков [7] , то второй представляет собой семантическую универсалию [8] , поддержанную в русском языке финно–угорским влиянием.

В севернорусской географической терминологии отмечен ряд терминов, реализующих модель ‘внутренний’ > ‘лесной’ > ‘отдаленный, глухой’, которая, насколько нам удалось определить, не зафиксирована за пределами Европейского севера России. Эта модель представлена следующими лексемами: нутра ‘отдаленное место в лесу, глушь’, нутро ‘лесная глушь, чаща’, нутровый ‘идущий через глухой лес (о дороге)’, нутрянной ‘текущий по глухому лесу (о речке, ручье)’ [КСГРС], нутренка ‘лесное озеро без стока’, нутренник ‘лесистый остров на болоте’ [СРГК,4, с. 54]. Прямые параллели, представляющие ту же модель, обнаруживаются в прибалтийско–финских языках, ср.: вепс. sud?ain ‘нутро, внутренность, начинка; сердце’, sud?ainso ‘болото в глухом лесу’, sud?ainkangaz ‘бор среди болота’ [СВЯ, с.532], карел. suvain ‘внутренняя часть чего–л.; сердцевина, ядро’, suvainmeccu ‘дальний, глухой лес’ [Макаров СКЯ, с.357], фин. sydan ‘сердце’, ‘ядро, сердцевина’, ‘сердце, сердцевина, центр’, sydanmaa, sydanseutu ‘периферия, глухая провинция, глушь, глухомань, захолустье’ [ФРС, с.604]. Семантическая специфичность модели, распространенность ее в финно–угорских языках и ограниченная локализация в русском позволяют в данном случае думать о калькировании финно–угорского восприятия соотношения ‘внутренний’ – ‘дальний’ (относительно объектов ландшафта) в русских диалектных данных.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] В статье приняты следующие сокращения: 1. В названиях языков и диалектов: вепс. — вепсский; карел. — карельский; ливв. — ливвиковский диалект карельского языка; люд. — людиковский диалект карельского языка; нен. — ненецкий; приб. — фин. — прибалтийско–финские языки; русск. — русский; фин. — финский. 2. Словари и источники: КРС — Коми–русский словарь. М., 1961. КРС2 — Безносикова Л.М., Айбабина Е.А., Коснырева Р.И. Коми–русский словарь. Сыктывкар, 2000. КСГРС — Картотека Словаря говоров Русского Севера (хранится на кафедре русского языка и общего языкознания Уральского университета). Макаров — Словарь карельского языка (ливвиковский диалект) / Сост. Г.Н.Макаров. Петрозаводск, 1990. НРС — Ненецко–русский словарь / Сост. Н.М.Терещенко. М., 1965. Пунжина — Пунжина А.В. Словарь карельского языка (тверские говоры). Петрозаводск, 1994. ПФГЛ — Мамонтова Н.Н., Муллонен И.И. Прибалтийско–финская географическая лексика Карелии. Петрозаводск, 1991. СВЯ — Зайцева М.И., Муллонен М.И. Словарь вепсского языка. Л., 1972. СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Вып.1-. Л., 1994. СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л., СПб., 1965–1998. Вып. 1–34. ССКЗД — Сравнительный словарь коми–зырянских диалектов. Сыктывкар, 1961. Фасмер — Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1964–1973. Т.1–4. ФРС — Финско–русский словарь. Таллинн, 1998. Kalima — Kalima J. Die ostseefinnischen Lehnw÷rter im Russischen. Helsinki, 1919. (MSFOu, XLIV). KKS — Karjalan kielen sanakirja. Helsinki, 1968–1997. O.1–5. (LSFU, XVI). SKES — Suomen kielen etymologinen sanakirja. Helsinki, 1958–1981. O. 1–7. (LSFU, XII).
• [2] О терминах земледелия в прибалтийско-финских языках см., напр.: Мамонтова Н.Н. Названия пахотных и сенокосных угодий у карел-ливвиков (отапеллятивные образования) // Вопросы ономастики. Вып.14. Собственные имена в системе языка. Свердловск, 1980. С.43-44.
• [3] Об этих и других терминах финно-угорского происхождения см. подробнее: Мызников С.А. Лексика подсечно-огневого земледелия финно-угорского происхождения в русских говорах Северо-Запада России (опыт лингвогеографического описания) // Финно-угорское наследие в русском языке. Екатеринбург, 2002. Вып.2. С.69-78.
• [4] Подтверждает эту лексическую избыточность такое образование в карельском языке, как berogaranda 'берег' [KKS IV, s.209; Пунжина СКЯ, с.18] - сложное слово, состоящее из двух синонимов: заимствованного из русского и исконного карельского.
• [5] Этимологию см.: Фасмер 4, с.155; Попов А.И. Из истории славяно-финно-угорских лексических отношений // Acta Linguistica Hungaricae. Budapest, 1955. T.5. S.10.
• [6] См. подробнее: Теуш О.А. Названия дорог и троп в севернорусских говорах: заимствования из финно-угорских языков // Финно-угорское наследие в русском языке. Екатеринбург, 2002. Вып.2. С.49-51.
• [7] См.: Мурзаев Э.М. Словарь народных географических терминов. М., 1984. С.396.
• [8] См.: Матвеев А.К. Русск. диал. чильма // Этимология русских диалектных слов. Свердловск, 1978. С.56-59.