Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Статья выполнена по материалам исследования по проекту «Современные локальные сообщества Кольского Севера на этапе трансформаций Российского общества: социокультурные факторы стабилизации», которое с 2006 г. осуществляется в рамках Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям».

При рассмотрении проблем, связанных с функционированием традиционной культуры в регионе, обозначаемом как Русский Север, исследователям, так или иначе, постоянно приходится обращаться к вопросам символизации данного культурного пространства и заново осмысливать категории, которые только на первый взгляд кажутся самоочевидными. К таким относятся, в частности, понятия «традиционная культура», «культура Русского Севера», «центр культуры» и ряд других [1] . Мы остановимся на проблеме концептуализации понятия «центр культуры», используя для этого специфический региональный материал. Речь пойдет о культуре малых северных индустриальных городов.

Русский Север – не просто как территория, но как историко–культурная категория – имеет вполне устоявшийся ряд значений, концептуальных и оценочных, связанных по преимуществу с традиционными этнокультурными комплексами. Если изучается культура городов Русского Севера, то это «старинные» города, само имя которых вызывает определенные исторические и этнические ассоциации. При таком вполне оправданном подходе Русский Север представляет собой своего рода заповедник, на территории которого наблюдается сосредоточение «центров традиционной культуры». В них отчасти консервируются, отчасти обретают новые формы жизни элементы социокультурных систем доиндустриальной эпохи. Столь же закономерно, что эти центры, с точки зрения базовых ценностей модернизированного общества, оказываются культурной периферией. На наш взгляд, особый интерес представляет выявление тех смыслов, которыми могут наделяться понятия «культурный центр» и «культурная периферия» применительно к Русскому Северу, если рассматривать их с позиций различных субъектов: исследовательских сообществ, представителей самих территорий и поселений, аутсайдеров.

Одной из важнейших функций центра культуры, какие бы территориально–поселенческие, административные или иные рамки он ни имел, является поддержание символики коллективной идентичности [2] . Поэтому будет справедливо обратиться к локальной (территориальной) самоидентификации тех, кто населяет данный регион, город и т.д. В основе ее лежат содержательные элементы и оценочные характеристики, которые и определяют статус жителей и места их жительства как центральный / периферийный, «культурный» / «некультурный». В нашем случае объектом исследования являются представители городских сообществ Хибинского ареала Кольского Севера (гг. Кировск и Апатиты), а также некоторых других городов полуострова. Мы опираемся на материалы социально–антропологических исследований 2005–2006 гг.: тексты интервью, устных и письменных опросов, спонтанных высказываний.

Формальным идентификатором локальной общности является обозначение, которым обычно пользуются при характеристике места, сообщества и типичной личности. Такими обозначениями оказываются, в первую очередь, «северяне», «мурманчане», территория часто называется также «Заполярьем». Собственно урбанонимические названия жителей – «кировские», «апатитские» и т.д., – в естественных ситуациях используются лишь при внутрирегиональном «выяснении отношений», например, в студенческой среде. Оппозицию «северянам» — «мурманчанам» составляют не только и не столько «южные люди» (особенно в последнее время это обозначение сопровождается оговорками и уточнениями, чтобы исключить этнические коннотации), но «среднеполосные». Закономерно, что, по высказываниям наших респондентов, северяне – это горожане, поэтому их культурный статус подтверждается определенной позицией на шкале «цивилизованности» – показателя модернизированной культуры. Статус этот достаточно высок: «Кольский полуостров это цивилизованный мир с большим количеством красивых городов» (Ж, 1983 г.р.) [3] ; «Северян всегда считали очень образованными людьми, наше образование всегда ценилось» (Ж., 1952 г.р.) – одно из самых типичных утверждений. Цивилизованность ассоциируется с развитием городской инфраструктуры, уровнем образования, науки и «современностью», которая обусловлена возрастом городов и их демографическими особенностями. У этих городов тесные связи с «центром», в первую очередь, с «культурной столицей»: «Наша молодежь больше ориентируется на образ жизни петербуржцев, нежели москвичей» (М, 1978 г.р.). Большие преимущества у Мончегорска, спланированного ленинградскими архитекторами, и у Апатитов, благодаря размещению в нем Кольского научного центра РАН: «Апатиты, на мой взгляд, – это филиал Москвы и Ленинграда в этом смысле, потому что здесь очень много людей, которые и здесь живут, и там. Если взять вот нашу науку, то это практически люди, как можно сказать, люди – глобальные люди. Они в столице постоянно. Их интересы там, там защищались все» (М, 1939 г.р.).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Если северные жители более или менее «столичны», то «южные» и «среднеполосные» провинциальны, на что указывается прямо или косвенно: «Южная молодежь к северной относится с уважением. Гораздо современнее и цивилизованнее, но в то же время, на мой взгляд, северная молодежь несколько испорчена южной» (М, 1983 г.р.); «Многие вообще не верят, что северяне могут загорать. Но такое мнение складывается в провинциях» (Ж, 1980 г.р.). Взгляд на северян жителей других территорий отличается непросвещенностью: «Смотрят как на дикарей или снежного человека. В таких случаях даже самооценка улучшается. Гордость за то, что я человек с Крайнего Севера» (Ж, 1982 г.р.). Разнообразные вариации на эту тему представляет городская фольклорная традиция [4] . В биографических рассказах о переезде на Север респонденты часто указывают на то, что цивилизованность территории вызвала их первое приятное удивление: «Мне раньше казалось, что на севере городов нет вообще, что там только живут люди, которые занимаются разведением оленей» (Ж, 1946 г.р.).

Так выявляется еще одно значимое противопоставление: «местных» и «неместных», коренного населения, ассоциируемого с традиционной культурой, и мигрантов–горожан. Иногда это противопоставление выражено прямыми оценочными суждениями: «Я разделяю жителей севера на местных и неместных. Неместные – это те кто приехал, некоренные, … сдержанность, интеллигентность, поэтому когда приходится сталкиваться со всяким быдлом, какое–то возникает недоумение, поэтому эти люди воспринимаются как неполноценные члены общества. А коренные жители в моем представлении, так сказать туповатые и тормознутые. […]. Я не видела ни разу в жизни ни одного образованного и приличного саама или лопаря» (Ж, 1982 г.р.). Суждения об аборигенном населении и саамской культуре весьма вариативны. Утверждается, например, что саамы – не только оленеводы «в традиционных одеждах», но и обычные горожане. Однако и по таким высказываниям видно, что традиционность быта отнюдь не означает «культурности».

Та культура, носителями которой предстают добровольные и вынужденные колонисты, а также их потомки, это культура построенных ими городов. Она отличается креативностью и инновативностью. Репрезентации этой культуры, включающие образы «первопроходцев», стали традицией и закрепились в определенной риторике: «Ну, а характер и сила воли человека – первооткрывателя, покорившего Север – это мужество, стремление к новому. Покоритель – и этим все сказано» (Ж, 1957 г.р.). Движение, деятельность, жизненная активность – свойства северян, которые постоянно противостоят экстремальным природным условиям: «Так что мы выносливые и еще можем сделать так, что на совершенно неплодородной земле умудряемся собирать довольно большие урожаи» (М, 1955 г.р.). Это повышает статус северян–горожан: «Северный человек должен постоянно осуществлять какую–то деятельность, преодолевать определенные сложности, которые по своему характеру не сравнятся с обычными обиходными проблемами простого городского жителя» (М, 1968 г.р.).

Культурное строительство и специфические природные условия, в которых оно осуществляется, – главные основания для мотивации свойств северного человека и особенностей сообщества. На первом месте среди этих свойств находится солидарность, которая преодолевает этнические и прочие социальные барьеры: «На Севере труднее выжить в одиночку и люди привыкли объединяться, на подсознательном уровне, не даром же кавказцы, известные своим гостеприимством радушием, «прижились» за Полярным Кругом» (Ж., 1983 г.р.); «Северянин – это особенная природа. […]. Может быть, северяне во мраке полярной ночи вынуждены теснее жаться друг к другу? Мы компенсируем зимние холода теплом межличностных отношений, больше общаемся, крепче дружим, сильнее любим» (Ж, 1954 г.р); «Холодно, вот мы и стараемся держаться вместе, греемся так» (М, 1955 г.р.).

Пресловутые «холодность», «заторможенность» северян также мотивируются климатическими особенностями. При этом сами северяне чаще не замечают, что в одной автохарактеристике совмещаются «замороженность» и «активность», поскольку и то, и другое соответствует северному мифу. Кроме того, сдержанность эмоционально–телесных реакций положительно коррелирует, с одной стороны, с мифо–ритуальными образцами статусного поведения, с другой стороны – с «интеллигентностью» как цивилизационной нормой: «Вопросы могут быть решены разным способом, а на севере это всё мягче, интеллигентнее. Всё здесь не настолько грубо, и это приятно» (М, 1939 г.р.).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

На «культурность» северного сообщества указывают этническая толерантность, бесконфликтность, соблюдение взаимных обязательств, бескорыстие: «Как только мы приехали сюда в Мурманскую область, то поняли, что люди здесь ответственные, любую просьбу постараются исполнить» (Ж, 1955 г.р.); «Благодаря доброте людей, которые приезжали на освоение Кольского полуострова, мы смогли здесь как–то существовать, и получилось очень всё хорошо» (Ж, 1945 г.р.). По сути, это образ идеального общества, основанного на равенстве и взаимопомощи. Парадоксальным образом оно вполне «традиционное» и вместе с тем «открытое». Именно формы солидарности оказываются главным локальным идентификатором: «Первое впечатление с людьми – это именно положительные моменты, люди здесь были открытые, приветливые, доброжелательные и какие-то… отличались какой–то бескорыстностью, по сравнению с теми людьми, которые окружали меня в Тверской… в Калининской области» (Ж, 1952 г.р.).

Северная солидарность может интерпретироваться и как признак высокой социальной культуры (цивилизованного общества), и как свойство «патриархальности» или «провинциальности» (= традиционности): «К плюсам можно отнести до сих пор сохранившийся полукоммунальный строй. У нас люди ходят в гости друг к другу. Ходят по традиции. Так принято» (М, 1970 г.р.). Основания для второй интерпретации представляют такие особенности городов, как малые размеры, незначительный административный статус (не более, чем районный центр), территориальная удаленность от столиц и собственно «центра» страны [5] . Это «окраина» в ее предельном выражении: «край земли». Жители малых северных индустриальных городов не лишены провинциальных фобий, но они осмысливают и мотивируют «провинциальность» несколько иначе, чем представители других провинциальных городов. Провинция – место, где всегда чего-то не хватает, в первую очередь, социальных связей и культурных объектов. Последнее обстоятельство северяне объясняют спецификой экстремальной урбанизации: «Время у строителей и архитекторов не было на то, чтобы воплощать какие-то интересные задумки, да, и задачи такой не было. Поэтому здесь нет таких каких-то достопримечательностей, таких как в больших южных городах, которые создавались и существуют уже несколько сотен лет, поэтому так сравнивать города нельзя, поскольку город Апатиты очень молодой город» (Ж, 1962 г.р.). Недостаточность провинциальной жизни – это «недоцивилизованность», связанная с молодостью городов или с тем, что рост города был внезапно и «неестественно» прекращен. Есть другой взгляд – ретроспективный: город, в котором «все было», превратился в провинциальный в годы перестройки. Утратилось материальное благополучие, перестали существовать учреждения рекреации (городские показатели «культурности»). Таким образом, цивилизованность и культурность самого городского пространства – исторически изменчивые свойства. К устойчивым же признакам провинциальности относятся тишина, спокойствие, комфорт, близость к природе, качество социальных связей и т.п., всегда оцениваемые положительно.

На первый взгляд, противоречиво утверждение: «Мне здесь комфортнее, здесь мне как-то спокойнее, может это связано с тем, что здесь я могу вести активный образ жизни» (Ж, 1946 г.р.). Вместе с тем при сопоставлении его с другими многочисленными высказываниями о жизни на Севере, становится ясно, что спокойствие (= комфорт) и активность (= мобильность, профессиональная и досуговая реализация) объединяют значения, которые отсылают к понятию «свободы». Это один из ключевых и самых многозначных определителей северной культуры. Добровольные мигранты ехали сюда, чтобы «освободиться» – от беспаспортной колхозной жизни, материальных и жилищных проблем, родительской опеки, давления начальства и многого другого. Свобода ассоциируется с отсутствием традиций, жесткого контроля, с выбором форм активности, с молодостью: «Здесь большинство людей приехало, и по-своему происхождению являются несеверными людьми. Здесь более какие-то свободные нравы, меньше традиций» (М, 1967 г.р.); «Здесь я себя чувствую свободно так. Здесь такая молодёжная жизнь активная, молодёжи много, всё бурлит в городе, всё какие конференции студенты устраивают […]. Как я считаю, это большое достижение города. Здесь интересно» (Ж, 1955 г.р.).

В завершение напомним и фрагментарно процитируем одно рассуждение, хорошо знакомое всем исследователям культуры Севера: «Народа добрее, честнее и более одаренного природным умом и житейским смыслом я не видывал, он поражает путешественника столько же своим радушием и гостеприимством, сколько отсутствием корысти. При первом признаке человечного с ним обхождения он так сказать расцветает, делается дружественным и готов оказать вам всякую услугу, но между тем никогда не впадает в […] тяжелый тон грубой, бестактной фамильярности […]. Климат такой, что здесь природа отказывает в том, без чего нам трудно себе представить жизнь русского человека […]. Легко вообразить, но трудно передать словами, какого тяжелого труда требует от человека эта северная природа […]. Это – народ–труженик в полном смысле слова. И что особенно грустно, это слышать единогласно и повсеместно и видеть несомненные признаки, что тамошний народ беднеет, что положение его ухудшилось в последнее время против прежнего […]. Народ здесь оставался всегда свободным от крепостного рабства […], не терял сочувствия к идеалам свободной силы, воспеваемым в старинных рапсодиях…» [6] . Вряд ли здесь нужны комментарии. Различны до противоположности две культуры – та, о которой пишет исследователь эпоса (символа традиционной севернорусской культуры!) во второй половине XIX в., и та, которую мы наблюдаем в начале XXI в., – не говоря уже о субъектах высказываний и их позициях. Кардинально различаются все социально–исторические контексты. Не совсем совпадают географические пространства. По–разному мотивируются культурные свойства. Но, кажется, неизменными остаются образы и риторические характеристики северянина и регионального сообщества.

• [1] Понятия "традиция", "культурный центр" и "культурная периферия" были, в частности, переосмыслены в рамках социологической концепции Э.Шилза и Ш.Эйзенштадта. См.: Ерасов Б.С. Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия. М., 1999.
• [2] Эйзенштадт Ш. Структура отношений центра и периферии в имперских и имперско-феодальных режимах // Ерасов Б.С. Сравнительное изучение цивилизаций. С.176.
• [3] Цитируемые тексты находятся в Архиве Центра гуманитарных проблем Баренц-региона Кольского научного центра РАН (г.Апатиты). При цитировании указываем пол и возраст респондента.
• [4] Разумова И.А. Про академика Ферсмана, "обманный камень" и "лунный пейзаж": современный фольклор заполярного города // Живая старина. 2004. №1. С.16–19.
• [5] В интерпретации культурных смыслов "провинции" и "провинциальности" мы ориентируемся на концепции, представленные в коллективных трудах: Русская провинция: миф, текст, реальность. М., СПб., 2000; Провинция как реальность и объект осмысления: Материалы научной конференции 29.08 – 1.09.2001. Тверь. Тверь, 2001; Геопанорама русской культуры: Провинция и ее локальные тексты. М., 2004; "Во глубине России...": Статьи и материалы о русской провинции: XIX Фетовские чтения (Курск, 7–9 октября 2004 г.). Курск, 2005.
• [6] Гильфердинг А.Ф. Олонецкая губерния и ее народные рапсоды // Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом летом 1871 года. Архангельск, 1983. С.21–24.