Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Понимание прагматики похоронно–поминальных плачей в традиционной культуре строго необходимо для их верного истолкования. Только четко понимая, для какой именно цели женщины причитают у гроба и на кладбище, можно понять смысл этих текстов. Вопрос о функциях причитаний много раз поднимался в научной литературе, однако, на наш взгляд, до сих пор остается неразрешенным. Для того, чтобы четко решить эту проблему, рассмотрим основные точки зрения исследователей.

Начать следует с Е.В.Барсова, который в самом начале введения к первому тому «Причитаний Северного края» четко обозначил свою позицию по этому вопросу: «Похоронные причитания суть непосредственные излияния тех дум и ощущений, какие вызываются в человеке потерею родных и близких сердцу» [1] . Трактовка плачей как выражения горя до сих пор остается самой распространенной, во всяком случае, если не в науке, то в обществе. Горе человека, вынужденного навсегда расстаться с близким человеком, очень понятно и естественно, равно как и слезы на похоронах. Однако совершенно неясно, почему это горе обязательно следует выражать в поэтической форме (а исполнение причитаний на севернорусских похоронах было обязательным). Также совсем непонятно, почему в конце XIX – начале XX вв. началось стремительное разрушение причетной традиции. Едва ли можно говорить о том, что горе при смерти близких стало в этот период менее сильным. Если рассматривать причитания как «непосредственные излияния дум и ощущений» при потере близкого человека, то совершенно непонятным многие устойчивые мотивы в них, которые даже дореволюционным исследователям казались «архаикой» [2] .

Несмотря на эти противоречия, идею плачей как «выражения горя» активно использовали и советские исследователи. Большинство склонялось к мнению, что причитания, некогда имевшие магическое значение, со временем его лишились, став «произведениями, в которых женщина прошлого и современная женщина выражала и выражает свое горе, связанное с потерей близкого человека» [3] . В. Г. Базанов, отмечая некоторые «архаичные» мотивы причитаний, связывал их с «магическим значением» похоронного обряда в далеком прошлом. Однако, на его взгляд, «со временем похоронный обряд утратил свое магическое значение, а плачи, словесно оформлявшие обряд, стали выражать более реалистические и жизненные представления народа» [4] .

Изучая некоторые похоронные и рекрутские плачи И.А.Федосовой, некоторые исследователи выделяли в качестве одной из основных функций причитаний «социальный протест» [5] . По мнению В.Г.Базанова, «похоронные причитания для северного крестьянства были формой выражения мыслей о социальной угнетенности, о тяжелой жизни вдов и сирот» [6] . Мы приводим эти цитаты не в качестве казуса, наша цель состоит в том, чтобы показать, как мало внимания уделялось обрядовой стороне русских похоронно–поминальных причитаний.

Разумеется, были и попытки рассматривать причитания в контексте обряда. Так, В.И.Харитонова в статье «К вопросу о функциях причета в обрядах и вне их» справедливо отмечала, что «анализ поэтических текстов вне этнографической обстановки дает, как правило, либо отдельные частные выводы, либо приводит к ошибочным заключениям» [7] . Однако сама исследовательница, анализируя функции причети, к обрядам практически не обращается, а выделяет огромное количество функций, на деле мало что проясняющих: «информативно–повествовательная, этическая, эмоционально–трагическая, заклинательная, величальная, магическая и т.д.». А «самой общей бытовой функцией жанра» В.И.Харитонова считает все то же «выражение горя» [8] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Иногда похоронные причитания рассматриваются в контексте социальных связей. Д.Буркхарт отметила двойственный смысл плача: с одной стороны, покойника оплакивают индивидуально, выражая свои личные эмоции, с другой стороны, его оплакивают как члена социума, так что «оплакивание придает смерти характер публичности». Таким образом, по мнению Д.Буркхарт, русские причитания «имеют, не в последнюю очередь, и функцию социального обращения» [9] .

Сходным образом рассматривает этот жанр С.Б.Адоньева, посвятившая похоронным причитаниям большую главу в своей монографии «Прагматика фольклора». Похоронный ритуал она рассматривает как «сложную форму социального взаимодействия, результатом которой оказывается новое распределение социальных позиций между членами коллектива» [10] . В соответствии с этой установкой, С.Б.Адоньева видит в причитаниях «инструмент посвящения» в новый для вопленицы социальный статус «сиротства» [11] . Подобная трактовка прагматики причитаний кажется нам слишком узкой. Действительно, при смерти человека (особенно хозяина семьи) происходит перераспределение социальных ролей: дети становятся «сиротами», жена – «вдовой». Однако едва ли это и есть главное содержание похоронно–поминального ритуала. Главную перемену статуса переживает сам покойник, а не его родственники: из «живого» он становится «мертвым», переходит «в мир иной». Поэтому трактовка прагматики причитаний, которую предлагает С. Б. Адоньева, кажется нам не слишком удачной.

На наш взгляд, наиболее правильное представление о функциях плачей можно получить, рассматривая их в контексте обряда, что и делает в своей статье о голошении С.М.Толстая. Она пишет: «Мне кажется недостаточным объяснение этого явления только как ритуального оформления естественного человеческого состояния горя, печали, тоски при разлуке и прощании с близкими. […] То, что есть в голошении сверх этого, как раз связано, как мне представляется, с природой голоса как своего рода «орудия связи» между земным человеческим миром и потусторонним миром предков» [12] . Этот тезис С.М.Толстая доказывает, анализируя регламентации, запреты и предписания, касающиеся самого ритуала голошения, его временных и локативных характеристик, его субъектно–объектной системы, а также местной терминологии, обозначающей в локальных традициях это действие. Ее работа написана, главным образом, на балканском материале, однако ряд наших наблюдений над обрядовым контекстом севернорусских плачей позволяют придти к сходным выводам.

Прежде всего, обращает на себя внимание обязательность оплакивания покойника. Как отмечает В.И.Смирнов, тех, кто не причитает на похоронах, строго осуждают [13] . В XIX в. причитать учились с раннего детства, в поминальные дни девочки ходили на кладбище и слушали, как причитают умелые плакальщицы [14] . Неизвестный корреспондент Г.Р.Державина, приславший ему в 1810 гг. коллекцию причитаний из Новгородской губернии, писал: «Молодые девочки заблаговременно учатся вопить, как благородные наши девицы учатся танцевать и петь. »Вопить не умеет» – такой же почти упрек, как «прясть не умеет»» [15] .

Необходимость плача во время похоронного ритуала сочеталась с возможностью причитать от чужого имени. На Пинеге от имени детей покойного могла причитать бабка или тетка – «за них и говорят всё» [16] . От имени родных могли причитать и посторонние люди – вопленицы–профессионалки: [Кто причитал на похоронах?] Приглашали вот таких старушек, вот которыи это умели, они вот приходили. [Специальных старушек?] Спицально приглашали, они тут и от имини… там матери, или жены, или дочери, вот эта… причитают [17] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В севернорусских похоронно–поминальных причитаниях вопленица в первую очередь обращается к покойнику, а не к живым: задает ему вопросы, просит передать привет родственникам, умершим ранее. Вообще по современным записям складывается ощущение, что передача приветов «родителям» до сих пор является одной из важнейших целей плакальщицы: [В причитаниях привет] передают и батюшку да матушке, там хто умер, дак: «Передай привет» [18] ; Наказывают, там одна наказывала своему умершему мужу поклон… передать поклон. Каждый, кто умеет, так тот своё выскажет [19] . В экспедициях последнего времени иногда удается записать не только рассказ о том, как причитали раньше, но и сам плач, в котором содержится просьба передать привет:

Может, встретисся там с моими родными,Либо в подстижечку увидисся [догонишь],Или встрету с ними встретисся,Так передай привет моим родным, знакомым [20] .

Во время похорон плакальщицы обращались именно к покойнику, а не к окружающим. В Пинежском районе Архангельской области женщины, причитающие на похоронах, обязательно должны смотреть на покойника, в противном случае им делают замечание [21] . Хотя покойник не может ответить на обращенные к нему плачи, считается, что он слышит их: «жители […] веруют в то, что мертвые в домах и в могилах слышат доносящиеся до них слова. Поэтому-то бывают припевы и причёты, поэтому же в поминки ходят к могилам и плачут у них; поэтому же невесты ездят на могилы родителей и просят их благословения на выход в замужество» [22] .

О том, что и на кладбище в причитаниях прежде всего обращаются к умершим, рассчитывая, что те их услышат, говорит традиционная поза вопленицы на могиле. В Ежезерском приходе Олонецкой губернии «на могилах плачут, припав головой к могиле, на коленях» [23] , в той же позе причитали и в Пошехонском уезде Ярославской губернии [24] . Еще подробней ее описывает В.И.Смирнов: «Плакальщица медленно, сосредоточенно обходит могилу, постоянно молясь и вздыхая, оправляет ее, затем останавливается у изголовья могилы, некоторое время стоит, задумавшись, как будто собираясь с духом, опускается на колени, расстилает платок на могиле и упадает на него лицом. На некоторое время она застывает в этом положении. Но вот слышатся тяжелые вздохи, которые вдруг сменяются громким: «О–о–о, да свет…» И полился заунывный, хватающий за сердце напев–плач» [25] . Показательно, что обычай на могиле причитать в землю сохранился до наших дней: [А в какой позе причитают? Стоят или садятся?] Дак даже на могилку вот так падают. [Информант показывает, как падают лицом вперед][Лицом на могилу?] Да–да–да–да. И причитают. [То есть причитают прямо в землю?] Да–да–да–да. К земле вот так [26] .

Очевидно, что такая поза неслучайна, вопленица буквально причитает прямо в могилу, ее плач адресован не живым, а умершим. При этом считается, что можно услышать и их ответ: «Когда христосуются с мертвыми, […] припадают к земле и слышат, как откликаются те из могилы» [27] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Таким образом, очевидно, что и похоронные, и поминальные причитания в первую очередь являются способом коммуникации с миром мертвых. Однако следует отметить, что они преследуют разные цели. Цель похоронных причитаний – обеспечить покойнику правильный переход из мира живых в мир мертвых, успешно проводить его в «дальнюю дороженьку». Неслучайно активнее всего причитают в начале и в конце «пути»: когда покойника выносят из дома, и когда происходит прощание на кладбище. В плачах покойнику указывают дорогу на тот свет, описывая его как отдаленное замкнутое пространство, откуда нет выхода «ни пешему, ни конному», просят передать привет умершим родственникам и описывают свое бедственное положение после смерти кормильца, что можно трактовать как косвенную просьбу о заступничестве.

В поминальных причитаниях покойник или умершие предки в целом воспринимаются как обитатели «иного мира», что меняет принципы общения с ними. Поминальные обряды и причитания преследуют общую цель – упорядочить коммуникацию между тем и этим светом, огородить живых от потенциально опасного воздействия мертвых, задобрив последних. В текстах поминальных плачей часто встречаются жалобы на свою тяжелую жизнь, просьбы о помощи или совете. Большое значение имеет «задабривание» умерших, которым живые предлагают богатое угощение.

Следует отметить, что в культуре других народов мира, где развито оплакивание покойника, причитания также служат способом коммуникации с миром мертвых. О том, что обрядовые плачи ни в коем случае нельзя рассматривать как обычное выражение горя, еще в 1963 г. писал классик финской фольклористики Лаури Хонко [28] . По его мнению, похоронные плачи – это «язык сакрального общения» с усопшими [29] . Его тезис о том, что причитания являются способом контакта между миром живых и миром мертвых, убедительно доказала У.С.Конкка на карельском материале [30] .

В западной науке наибольшее внимание уделялось греческой причетной традиции. Ее исследователи пришли к выводам, сходным с нашими. Анна Каравели–Чавес в статье «Мост между мирами: греческие женские причитания как акт коммуникации» подробно анализирует этот аспект бытования похоронных плачей. По ее мнению, для греческой культуры характерен скрытый страх по отношению к причитаниям, которые, как считалось, «открывают опасные каналы связи между живыми и мертвыми» [31] . Более того, плакальщица не только могла напрямую обращаться к мертвым, но и порой выступала в роли медиума, через которого умершие передают свои послания живым [32] . Того же мнения придерживаются и другие исследователи греческих причитаний: «Функция плача у гроба состоит в том, чтобы […] вступить в коммуникацию с умершим» [33] ; «Их плач обладал такой силой, что эти женщины могли вступать в прямую коммуникацию с покойником» [34] . Таким образом, очевидно, что данная прагматика этого жанра характерна не только для русской традиции, но и для обрядового фольклора других народов.

• [1] Причитанья Северного края, собранные Е.В.Барсовым / Изд. подгот. Б.Е.Чистова и К.В.Чистов. СПб., 1997. Т.1. С.5.
• [2] Баталин Н. По поводу причитаний северного края, собранных Е.В.Барсовым // Филологические записки. 1873. Вып.2. С.1–28; Брайловский С. О смерти и посмертном существовании по «Причитаниям Северного края»: Опыт исследования русской похоронной причети // Русский филологический вестник, 1885. Т.13. №2. С. 227–265; Львовский А. Русские народные представления о загробной жизни // Живописная Россия. 1902. №89. С.450–452; №90. С.459–460.
• [3] Михайлов М.М. Русские плачи Карелии // Русские плачи Карелии. Петрозаводск, 1940. С.23.
• [4] Базанов В.Г. Поэзия Печоры. Сыктывкар, 1943. С.25.
• [5] Киселева А.А. Народная причеть как поэтический жанр // Русская литература. 1989. №2. С.14.
• [6] Базанов В.Г. Поэзия Печоры. С.34.
• [7] Харитонова В.И. К вопросу о функциях причети в обрядах и вне их // Полифункциональность фольклора. Новосибирск, 1983. С.21.
• [8] Там же.
• [9] Буркхарт Д. Текстуальные, контекстуальные и интертекстуальные аспекты причитаний на Руси // Фольклор в современном мире: Аспекты и пути исследования. М., 1991. С.86.
• [10] Адоньева С.Б. Прагматика фольклора. СПб., 2004. С.217.
• [11] Там же. С.216–227.
• [12] Толстая С.М. Обрядовое голошение: семантика, лексика, прагматика // Мир звучащий и молчащий: Семиотика звука и речи в традиционной культуре славян М., 1999. С.135.
• [13] Смирнов В.И. Народные похороны и причитания в Костромском крае. Кострома, 1920. С.48.
• [14] Филимонов К.Ф. Погребальные и поминальные обряды в Ежезерском приходе, Олонецкой епархии // Олонецкие епархиальные ведомости. 1901. №18. С.548–549.
• [15] Лотман Ю.М. Записи народных причитаний начала XIX века из архива Г.Р.Державина // Русская литература. 1960. №3. С.146.
• [16] Обрядовая поэзия Пинежья: Русский традиционный фольклор в современных записях. М., 1980. С.131.
• [17] Лаборатория фольклора Российского государственного гуманитарного университета, Каргопольский архив. Записи из Каргопольского района Архангельской области (далее – КА). Записано от Е.С.Новоселовой, 1929 г.р., в с.Тихманьга в 2002 г.
• [18] КА. Записано от О.А.Сергеевой, 1926 г.р., в с.Бор в 1996 г.
• [19] КА. Записано от Е.А.Капустиной, 1930 г.р., в с.Нокола в 1997 г.
• [20] КА. Записано от А.А.Вавиловой, 1919 г.р., в с.Кречетово в 1996 г.
• [21] Обрядовая поэзия Пинежья: Русский традиционный фольклор в современных записях. С.136.
• [22] Ефименко П.С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губернии. Ч.I: Описание внешнего и внутреннего быта. М., 1877. С.137 (Труды Этнографического отд-ния имп. Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Московском университете; Кн.5, вып.1).
• [23] Филимонов К.Ф. Погребальные и поминальные обряды в Ежезерском приходе, Олонецкой епархии. С.549.
• [24] Балов А.В. Очерки Пошехонья: 5. Болезни и их лечение; смерть, похороны и поминки; загробная жизнь // Этнографическое обозрение. 1898. №4. С.91–92.
• [25] Смирнов В.И. Народные похороны и причитания в Костромском крае. С.43.
• [26] Центр исторической антропологии им. Марка Блока, Пудожский архив. Записано от К.М.Устиновой, 1928 г.р., в с.Красноборск Пудожского района Республики Карелия в 2005 г.
• [27] Смирнов В.И. Народные похороны и причитания в Костромском крае. С.25.
• [28] Honko L. Itkuvirsirunous // Kirjoittamaton kirjallisuus. Helsinki, 1963. S.113.
• [29] Ibid. S.108.
• [30] Конкка У.С. Поэзия печали. Карельские обрядовые плачи. Петрозаводск, 1992. С.26–119.
• [31] Caraveli–Chaves A. Bridge Between Worlds: The Greek Women's Lament as Communicative Event // Journal of American Folklore. 1980. №93. P.130.
• [32] Ibid. P.144.
• [33] Alexiou M. The Ritual Lament in Greek Tradition. Cambridge, 1974. P.46.
• [34] Holst–Warhaft G. Dangerous Voices: Women's Laments and Greek Literature. London, 1992. P.2.