Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Ведение летописи было одной из неотъемлемых составляющих традиционной духовной культуры, причем не только средневековой Руси, но и новой России (последний извод местного Устюжского летописца был, например, составлен в 1904 г. тогдашним городским головой К.Н.Брагиным [1] ). Изучение истории местного летописания представляет по этой причине не только специальный источниковедческий, но и широкий культурологический интерес, позволяя глубже проникнуть в процессы формирования и механизмы функционирования центров традиционной культуры.

Ученые давно отметили, что Устюжская летопись (или Архангелогородский летописец, как именовали этот памятник по месту обнаружения первого, еще в XVIII в. открытого и опубликованного списка) существенно отличается по составу своей посвященной событиям IX–начала XII в. части от всех прочих известных науке летописей XIII–XVI вв. [2] Вместе с тем гипотеза о сохранении на Русском Севере некой «очень древней редакции Начального свода, – редакции, по-видимому, предшествовавшей той, которая, с одной стороны, отразилась на втором Новгородском летописном своде, а с другой – легла в основание Повести временных лет», высказанная А.А.Шахматовым в работе 1897 г. [3] , а на рубеже 1950-х–1960-х гг. возрожденная М.Н.Тихомировым [4] , особого успеха в литературе не имела. К.Н.Сербина, во всяком случае, отметила, что «первая часть Устюжской летописи, содержащая Начальный свод и Повесть временных лет», все еще «требует самостоятельного специального исследования, для которого необходимо изучение как всех летописей, сохранивших текст Начального свода и Повести временных лет, так и всех древнерусских литературных памятников XI в.» [5] . Я.С.Лурье в свою очередь прямо писал о том, что «ни одно из дополнительных известий этой летописи не обнаруживает черт первичности по отношению к Повести временных лет и Новгородской I младшего извода; они представляются лишь попытками пояснить и дополнить ранние тексты» [6] . Не кажется удачной и попытка А.Л.Хорошкевич связать появление в Устюге рассматриваемой специфической версии изложения начальной истории Руси с литовскими «военнопленными, попавшими на Русский Север в результате поражения на р. Ведроши в 1500 г.» [7] , ибо устная передача летописного текста с сохранением всех его стилистических особенностей представляется абсолютно невозможной, равно как и присутствие списка летописи в захваченном скорее всего вместе с пленниками обозе.

Небезынтересными представляются в то же время языковые особенности рассказа Устюжской летописи о походе варягов из Новгорода вниз по Днепру. Как известно, в дошедших до нас летописях XIV–XVI вв. присутствуют две основные версии указанного сюжета. Согласно одной из них (возводимой большинством специалистов к 90-м гг. XI в. и представленной прежде всего списками Новгородской I летописи младшего извода), у похода было фактически два руководителя – Олег и Игорь, поэтому повествование, по крайней мере поначалу, строится на формах двойственного числа: «И възрастъшю же ему, Игорю, и бысть храборъ и мудръ. И бысть у него воевода, именемъ Олегъ, муж мудръ и храборъ. И начаста воевати, и налезоста Днепръ реку и Смоленскъ град. И оттоле поидоша внизъ по Днепру, и приидоша къ горам кыевъскым, и узреста городъ Кыевъ» [8] .

В другой версии (зарождение которой связывают обыкновенно с летописанием начала XII в. и оформлением Повести временных лет) Игорь является малолетним ребенком, едва ли не грудным младенцем, действиями варяжского войска руководит один Олег. Соответственно и глаголы стоят (за единственным, хотя и очень важным для современных представлений о текстологии начального летописания, исключением) в форме singularis: «[П]оиде Олегъ поимъ воя многи. варяги. чюдь словени. мерю. и все кривичи. и приде къ Смоленьску съ кривичи. и прия градъ. и посади мужь свои. оттуда поиде внизъ. [и] придоста къ горамъ хъ Киевъскимъ» [9] .

В Устюжской летописи [10] , где соответствующий рассказ датирован не 6390 (882), а 6389 (881) г., представлена в основном версия Повести временных лет [11] , однако присутствуют и фрагменты, напоминающие о Начальном своде 90-х гг. XI в. [12] . Более того, в повествовании Устюжской летописи обнаруживаются по меньшей мере две формы двойственного числа, не находящие себе объяснения в сохранивших соответствующую статью списках Новгородской I летописи. Привожу соответствующие формы в порядке их следования в летописном рассказе; полужирными заглавными буквами выделены формы, не имеющие аналогов в Новгородской I летописи, просто полужирными – имеющие неточные аналоги или аналоги не во всех списках (прочерк – отсутствует вся фраза; > прич. – глагол заменен причастием):[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Отмеченное обстоятельство не доказывает, конечно, того, что в составе Устюжской летописи сохранился текст свода 70-х гг. XI в. Напротив, только одна из четырех выделенных в таблице форм обнаруживается во фразе, не находящей себе соответствия в Новгородской I летописи младшего извода. Зависимость двойственного числа Устюжской летописи от двойственного числа Новгородской I летописи представляется практически несомненной. По схожим причинам приходится отвергнуть и мысль о сознательной архаизации языка, обусловленной «престижностью» формы двойственного числа.

В то же время, Устюг рассматривается в историко–географической литературе как «колония», населенная выходцами не из Новгорода, а из Ростовской земли [13] . Это традиционное деление сохраняло свою актуальность и в XVI–XVII вв., когда на него ориентировались, по мнению Е.Н.Швейковской, московские приказные, распределявшие уезды Русского государства между так называемыми четвертями [14] . Факт знакомства местных книжников с новгородской летописью (причем в рукописи, превосходившей, судя по всему, по качеству передачи древнего текста известные нам сегодня списки XV–XVI вв.) позволяет говорить о существовании на Русском Севере культурных связей, пролегавших поверх исторически сложившихся социально–политических границ.

• [1] Предисловие // Полное собрание русских летописей. Л., 1982. Т.37. Устюжские и вологодские летописи XVI–XVIII вв. С.3 (далее – ПСРЛ).
• [2] Ср.: Шахматов А.А. О Начальном Киевском летописном своде // Шахматов А.А. История русского летописания. СПб., 2003. С.66–69.
• [3] Там же. С.69.
• [4] Тихомиров М.Н. Начало русской историографии // Вопросы истории. 1960. №5. С.43–45.
• [5] Сербина К.Н. Устюжское летописание XVI–XVIII вв. Л., 1985. С.53–54.
• [6] Лурье Я.С. История России в летописании и в восприятии нового времени // Лурье Я.С. Россия древняя и Россия новая: (избранное). СПб., 1997. С.64–65.
• [7] Хорошкевич А.Л. Исторические судьбы белорусских и украинских земель в XIV–начале XVI в. // Пашуто В.Т., Флоря Б.Н., Хорошкевич А.Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982. С.131.
• [8] ПСРЛ. М., 2000. Т.3. С.107.
• [9] ПСРЛ. М., 1997. Т.1. Стб.22–23.
• [10] ПСРЛ. Л., 1982. Т.37. С.18 (текст списка Мациевича), 57 (текст Архангелогородского летописца по трем спискам).
• [11] Статья открывается заголовком «Олгово княжение»; дважды упоминается, что Олег носил Игоря на руках.
• [12] Отмечается, что варяги «налезоста Днепр реку»; пересказывается беседа Олега и Игоря с киевлянами.
• [13] Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С. 236, 238; Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства: историко–географическое исследование // Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002. С. 98, 170, 175–176, 177; Кучкин В.А. Формирование государственной территории северо–восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984. С. 89, 101, 275–279.
• [14] Швейковская Е.Н. Государство и крестьяне России: Поморье в XVII веке. М., 1997. С.226–228.