Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 3История заселения Верхней Руси – одна из наиболее загадочных страниц отечественной истории. Еще сравнительно недавно считалось, что первым русским форпостом в низовьях Волхова была Ладога. Но сенсационные находки, связанные с Любшанской крепостью на Волхове, явно удревляют время славянского прихода. Результаты работы экспедиции под руководством Е.А.Рябинина позволяют датировать Любшу началом VIII – концом IX вв. Создателями Любшанского городища стали славяне из Центральной Европы, принесшие на Волхов панцирную технику сооружения крепостных стен, известную в Полабье и среднем Подунавье. Предполагается, что на рубеже IX–X вв. Любша подверглась нападению и была сожжена [1] .

На сегодняшний день все большее количество фактов указывает на Южную Балтику, славянские территории Германии и Польши как исходную территорию, откуда могли прибыть первые колонисты, основавшие Любшу, Ладогу и другие крепости и городища Верхней Руси.

Новгородский языковед В.Л.Васильев в одной из своих работ пишет о наиболее частом совпадении топонимических моделей архаичных названий Новгорода и западной Славии [2] . Им же отмечены отдельные географические названия антропонимического происхождения, восходящие к западнославянским заимствованиям из древнегерманского именослова, типа Рамушево (ср. Ramwald) и Елигово (ср. Ehlig, Helwig). Помимо этого на Новгородчине часто встречается особая западнославянская архаичная антропонимная форма на -ostъ, типа Любастицы (из личного Любостъ) [3] .

По этой причине уже не столь удивляют топонимические соответствия на Западе и Востоке: лужицкая крепость Любуша и приладожская Любша; река Любша, впадающая в Одер, и река Любша, впадающая в Волхов. В далеком Мекленбургском крае, некогда заселенном бодричами и лютичами, немало сохранилось названий, близких по звучанию Любше на Волхове: Lübz, Lübchin, Lübesse. В Лужицком крае река Vlha впадает в Нейссе (Ниса). Стало быть, возникает пара примечательных соответствий: Влха и Любша = Волхов и Любша.

Археологических свидетельств об участии западных (южно-балтийских) славян в заселении Верхней Руси также не мало. К примеру, значительная часть керамики Новгородчины, Псковщины, Ладоги и юговос-точного Приладожья имеет ближайшие аналогии на территории Мекленбурга (Германия) и северо-западного побережья Польши [4] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Как известно, южно-балтийские славяне считались отменными кораблестроителями и мореходами.

Они также принимали активное участие в балтийской торговле [5] . А.В.Лукошков, проанализировавший особенности обнаруженных на волховском дне древних судов, пришел к выводу о господствовавшем влиянии в местном судостроении южно-балтийской традиции. Очевидно, что именно из западнославянских земель Полабья и Северной Польши опыт судостроения был привнесен на территорию Великого Новгорода [6] .

В литературе отмечается антропологическое сходство славян полабско-поморского региона и ильменских словен [7] . Следует обратить внимание и на географический фактор. Известна фраза Л.Н.Гумилева о том, что «переселенцы ищут условия, подобные тем, к которым они привыкли у себя на родине» [8] . Не трудно заметить, что территория Вендланда – Вагрия, Мекленбург, польское Поморье – это озерные края. Видимо, не случайно южно-балтийское переселение шло на Верхнюю Русь и далее в Обонежье – местности ландшафтно близкие славянам-вендам.

Есть основания предполагать, что одним из мест Заонежья, куда смогли проникнуть на раннем этапе венедские предки ильменских словен, был район куста деревень Вёгорукса. Именно в Вёгоруксе и ее округестр. 4 нами зафиксированы топонимические и языковые явления, аналогичные языковым и ономастическим реликтам древнего Вендланда.

Среди топонимов Вёгоруксы прежде всего следует назвать урочище в д.Посад (центральная часть куста) – Га́рдак, или Га́рдаков гора. Упомянутое урочище представляет собой холм на мысу, что вдается в Вегорукский залив. В далеком прошлом это был небольшой остров. На вершине холма ровная круглая площадка[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

диаметром 12–13 метров. По краю площадки видна выкладка из камней-валунов. С северо-восточной стороны несколько лет назад брали песок для дорожного полотна. Очевидно, что холм моренного происхождения. В названии урочища Га́рдак (Га́рдаков гора), вероятно, присутствует лексема gard в значении «укрепленное поселение». Названий с подобной основой особенно много в циркумбалтийском регионе. Чаще их связывали с экспансией скандинавов, но топонимов с основой gard немало, к примеру, в польском (кашубском) Поморье и на севере Восточной Германии, т.е. на землях, населенных в прошлом венедами-славянами. В языке потомков венедов-поморян лексема gard также означала «укрепленное поселение». Именно кашубский и полабский языки сохранили неметатезированный рефлекс сочетаний вида *Tort. Полабско-поморское gard явно восходит к праславянскому *gordъ. То, что вёгорукский топоним Гардак (Гардаков гора) изначально славянский, свидетельствует и его фонетический облик: в польском Поморье по сей день существует город Nowogardek, своей основой созвучный заонежскому названию.

Местоположение урочища Гардак (Гардаков гора) очень напоминает дислокацию западнославянских бугров и гардов – там тоже их размещали на низких, затопляемых участках речных пойм и озерных островах.

Ландшафтно вёгорукское урочище весьма похоже на городище Берен-Любшин XI в. в Мекленбурге.

В контексте заявленной темы несомненный интерес представляет топоним Мате́йков Обод из района д.Южный (Ужный) Двор, расположенной к югу от д.Посад. В названии сельскохозяйственного объекта присутствует форма имени Матвей, характерная для западнославянского ономастикона (ср. серболуж. Matej, чешск. Matej, Matejka и т.п.). Кстати, в новгородских берестяных грамотах изредка встречается подобная форма имени. Примечательна также пара названий, записанных нами в районе д.Ламбасручей (7 км к северу от Вёгоруксы). Одна из частей деревни называется Подго́ра: несколько изб располагались под высокой скалой (щельгой) на берегу озерного залива Умпога. Топонимические названия типа Podhora наиболее характерны для районов Западной Славии – от Лужицы до Словении.

Название За́гористо обозначало другую часть деревни, находившуюся за ручьем. В здешнем ойкониме можно усмотреть явную параллель полабским языковым примерам с суффиксом -aiste (gordaiste – «городище», raudaiste – «рудник») [9] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В ближайшей округе Вёгоруксы встречаются и другие топонимические схождения с топонимией Полабья и польского Поморья: Барковицы, ср. Barkow, Borkow в Мекленбурге; Бардово, ср. Bardy в Поморье, Bartow, Barth, Bardowikk на севере Восточной Германии.

В научной литературе неоднократно писалось об особенном положении заонежских говоров среди других говоров севернорусского наречия. В числе наиболее самобытных черт называлась и такая, как значительное присутствие заимствованной лексики, преимущественно из соседних прибалтийско-финских языков [10] . В настоящее время появились публикации, ставящие под сомнение исключительно прибалтийско-финский характер субстратного пласта заонежской лексики. Есть основания видеть в значительной части так называемых заимствованных слов славянскую или даже индоевропейскую архаику [11] . Наши наблюдения также свидетельствуют об этом. К примеру, слова жижлик, жижалюха, жажелюха, жигалюха «ящерица» считается заимствованием из вепсского языка, ср. вепс. šižlik. Но заонежские примеры можно сравнить и с полабским zauzalaićä «жужалица». К тому же, в верхнелужицком языке существует глагол žizolić «шептаться, шелестеть». В языках на западе Славии, в частности, в языках лужицких сербов, можно отыскать очевидные параллели словам заонежских говоров, особенно это касается глагольной лексики звукоподражательного характера. К примеру, заонеж. шугайдать «шипеть, шуршать» ср. в.-луж. šukotać «шептать, нашептывать»; заонеж. нюгайдать «говорить в нос, хныкать, бормотать» ср. в.-луж. nuchotać «принюхиваться»; заонеж. либайдать «дрожать, трястись» ср. в.-луж. libotać «вздрагивать, подёргиваться, трепетать»; заонеж. робайдать «болтать, шуметь» ср. в.-луж. ropotać «греметь, бренчать»; заонеж. рюгайдать «реветь, мычать» ср. в.-луж. rjehotać «ржать»; заонеж. рябайдать «хрустеть, скрипеть» ср. в.-луж. rjapotać «потрескивать, похрустывать, поскрипывать».

Верхнелужицкий язык содержит значительный корпус звукоподражательных глаголов: ćikotać, picotać, pleskotać, klimpotać, klinkotać, borkotać, kichotać, kluskotać, krokotać и т.д. Все это свидетельствует о том, чтостр. 5 славянские языки издавна обладали большим количеством экспрессивной лексики звукоподражательного происхождения.

Серболужицкие языки и заонежские говоры сближают две своеобразные формы глаголов: заонеж. гляй, ляй «смотри» = в.-луж. hlej «смотри»; заонеж. пой «иди» = в.-луж. poj «иди». Немало общего у лужичан и заонежан в лексике, отражающей прозвища. К примеру, в.-луж. šmjatak «канительщик, растяпа» и заонеж. шмятяк «неопрятный человек»; в.-луж. šlipa «1. узкий лоскут, обрывок; 2. драная кошка (о худой женщине)» и заонеж. шлипак «1. угол головного платка; 2. неопрятный человек, оборванец». Не исключено, что еще в ладожский период славяно-вепсского контакта древними вепсами было заимствовано слово tülpäk «тупой; увалень; неумелый», ср. в.-луж. ćulpak «увалень, рохля».

С полабским языком говоры Заонежья сближает многое, в том числе особенности глагольной лексики. К примеру, полаб. zore «смотрит» и заонеж. зорит, полаб. såde «идет дождь» и заонеж. садит дождь. Значительна близость и на уровне существительных. К примеру, полаб. endil «ангел» и заонеж. Андел; полаб. pajavaića «пиявка» и заонеж. Пиявица; полаб. ku(v)elek «шарик» и заонеж. ку́лек, кулёк «снежок».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Преимущественное ударение на первом слоге в заонежских говорах можно объяснить не только контактом с прибалтийскими финнами: инициальное ударение существовало у части поморян-кашубов, а также у лужицких сербов и чехов.

В одной из своих статей Л.П.Михайлова, исследователь севернорусских говоров из Петрозаводска, обратила внимание на заонежскую лексему, зафиксированную в тексте свадебной песни, записанной в д. Ламбасручей в 1983 г. от Евдокии Ивановны Алёшиной [12] . В местном варианте наблюдается некое противостояние объектов – по имущественному или социальному статусу:

По рогульским домам да печи топятся, По крестьянским сараям петухи поють,

По островским сеням да соловьи жупят [13] .

Автор статьи видит в данной лексеме адаптированное местным говором прибалтийско-финское прилагательное rahallinen «денежный» (т.е. богатый). Нам же представляется, что в местном вёгоруксколамбасручей-ском говоре сохранилась лексема, имеющая истоки в периоде франко-славянских контактов рубежа I–II тыс. н.э., когда в языки полабских славян проникали многочисленные германские и латинские заимствования.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Как известно, восточногерманские бурги граничили с краем бодричей (ободритов). Видимо, здесь, на этом пограничье, происходила активная языковая интерференция. Особенно высока доля заимствованных слов была в лексике, связанной с политической и судебной организацией [14] . Слово regulus встречается в «Славянской хронике» Гельмольда. Так он называет славянских князей, а также сыновей Людовика, который носил титул короля (rex). Следовательно, regulus у Гельмольда – это князь или королевич [15] . Переход е > о перед твердой согласной происходил в древненовгородском диалекте в начале второго тысячелетия н.э. (XII–XIII вв.). Следовательно, можно предположить схему адаптации лексемы regul в севернорусском наречии: *регулъ > *рогул > *рогульский. В современной западнославянской антропонимии встречаются фамильные имена с основой regul, ср. в.-луж. Regl и польск. Regulski.

Былина «Королевичи из Крякова» по ряду «лехитских» деталей представляет собой определенную загадку. Известный исследователь В.И.Калугин в отношении одного из героев былины недоуменно вопрошает: «…почему он из Крякова и почему королевич?» [16] . Не исключено, что старина «Королевич из Крякова» (фольклористами подчеркивается ее местное региональное происхождение [17] ) сохраняет смутную память о не восточнославянском исходе ее сюжета. Совсем не обязательно, что Кряков – это Польша: несколько местечек и городов с названием Краков можно отыскать в немецком Полабье. К примеру, Krakow am Seeстр. 6 находится на землях Мекленбурга – в типично озерном (некогда славянском) крае. Отсюда, кстати, не очень далеко и до моря («подъехал он к синему морюшку…»). Символичны и некоторые образы в былине. Например, дуб – один из основных атрибутов кельтского культа бога-громовержца, воспринятого славянами в период их древних контактов с кельтами в Центральной Европе. Образ ворона, дающего совет королевичу, в былине тоже уместен: ворон считался помощником жреца у полабских вендов [18] . Примечательно, что значительная часть керамики в юго-восточном Приладожье тетеровского типа, а город Тетеров находится в непосредственной близости от городка Krakow am See.

Несомненно, что фольклорные записи, сделанные на Русском Севере, таят в себе еще не мало открытий. Одна из свадебных песен, зафиксированная в д.Ламбасручей, начинается так:

Шла девица из гостей, люли-люли, да, Из великих радостей, люли-люли, да, Уронила перстешок, люли-люли, да, В Ламбасручскую реку, люли-люли, да… [19]

А теперь для сравнения зачин нижне-лужицкой народной песни Šlo jo zowćko po wodu:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Šlo jo zowćko po woduDo tog` beleg` jazora, Nano nanina, nano nanina, Do tog` beleg` jazora. Predny zbork jo pocrela, Pjeršćenik jo zgubila… [20]

(Шла девица по воду / до того белого озера, / нано нанина, нано нанина, / до того белого озера. / Первым ведром зачерпнула, / перстенек утопила…).

Остается ответить на закономерно возникающий вопрос: откуда в заонежскую Вёгоруксу могли прибыть венды-славяне? По результатам экспедиции Е.А.Рябинина, где-то во второй половине IX – начале X вв. приладожская Любша была сожжена [21] и не исключено, что именно тогда какая-то группа населения из Любшанской крепости или ее посада ушла в северное Обонежье. Впоследствии в Вёгоруксу прибывали все новые группы переселенцев, включая вепсов и карелов, но в силу того, что отдельные древнеславянские топонимы сохранились здесь до нашего времени, можно предполагать преемственность населения.

Внимание к истории, языкам и культуре народов циркумбалтийского региона с годами, несомненно, будет возрастать. Разумеется, что получит продолжение вопрос о происхождении населения Верхней Руси, северных великорусов и степени участия в этих процессах западнославянского населения Центральной Европы.

• [1] У истоков Северной Руси. СПб., 2003. С.16–19.
• [2] Васильев В.Л. Архаическая топонимия Новгородской земли. В. Новгород, 2005. С. 25.
• [3] Васильев В.Л. Некоторые итоги изучения славянской топонимической архаики Новгородской земли // Новгород и Новгородская земля. В.Новгород, 2008. С.129.
• [4]  Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 2002. С.368–369; Спиридонов А.М. Керамический материал из Оятских курганов (по материалам раскопок А.М.Линевского) // Кочкуркина С.И., Линевский А.М. Курганы летописной Веси. Петрозаводск, 1985. С.203.
• [5]  Херрман Йоахим. Ободриты, лютичи, руяне // Славяне и скандинавы. М., 1986. С.353.
• [6]  Лукошков А.В. Конструктивные особенности найденных на дне Волхова древненовгородских судов в контексте традиций балтийского судостроения // Новгород и Новгородская земля: история и археология. Великий Новгород, 2009. С.220–225.
• [7] Алексеев С.В. Славянская Европа VII–VIII вв. М., 2007. С.329.
• [8] Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. М., 2002. С. 177.
• [9] Селищев А.М. Полабские славяне // Селищев А.М. Славянское языкознание. 1.Западнославянские языки. М., 1941. С.437.
• [10] Доля Т.Г., Суханова В.С. Об усвоении прибалтийско-финских заимствований в русских народных говорах Карелии // Лингвистический сборник. Петрозаводск, 1967. Вып.4. С.85–94.
• [11] Михайлова Л.П. Архаические элементы в лексике говоров // Михайлова Л.П. История края в народном слове. Петрозаводск, 2004. С.41–49; Михайлова Л.П. Взаимодействие прибалтийско-финских и славянских языков (название руки) // Там же. С.49–57.
• [12]  Михайлова Л.П. Этноисторический компонент в фольклорном слове // Евгений Владимирович Гиппиус. К 100-летию со дня рождения. Материалы Всероссийской научной конференции 1–3 ноября 2003 г. Петрозаводск, 2003. С.50–53
• [13] Кузнецова В.П., Логинов К.К. Русская свадьба Заонежья: конец XIX – начало XX в. Петрозаводск, 2001. С.79.
• [14] Супрун А.Е. Полабский язык. Минск, 1987. С.31.
• [15] Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С.132.
• [16] Калугин В.И. Герои русского эпоса. М., 1983. С.93.
• [17] Новиков Ю.А. Местный колорит в былинах олонецких сказителей // Кижский вестник. Петрозаводск, 2004. №9. С.23.
• [18] Неменьи, Геза фон. Священные руны и магические знаки Севера. М., 2005. С.154.
• [19] Кузнецова В.П., Логинов К.К. Указ.соч. С.184.
• [20] Doma rednje jo. Dolnoserbski spiwnik. Budyšyn, 1996. S.143.
• [21] У истоков Северной Руси. С.19.