Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 217Пелагея Никитична Филиппова не принадлежит к числу выдающихся северных сказителей. Однако ее творческое наследие может быть показательно для ряда исследовательских проблем. Во-первых, мы имеем дело с неграмотной крестьянкой, репертуар которой, так или иначе связанный с проблемами семьи и брака, типичен для женской традиции. Во-вторых, в составе ее репертуара обнаруживаются следы неизвестных доселе сюжетов, что расширяет общее представление о сюжетике северной традиции. В-третьих, от нее были произведены записи с промежутками от сорока лет до нескольких дней. При этом с ней общались как известные в научном мире собиратели, так и представители местной интеллигенции. В-четвертых, произведенные записи позволяют судить о мере и границах творческой активности и степени корневой зависимости от региональной традиции человека, с детства впитывавшего культуру малой родины.

Три эпических сюжета от Пелагеи Филипповой из д. Комлево (Кижи), записанные заонежской учительницей Е.В.Ржановской [1] , были переданы ею участникам экспедиции Государственной академии художественных наук (Москва) и опубликованы среди других материалов [2] . Речь идет о былинах «Старинка про Владимира-Красно Солнышко» (Сок.–Чич., №119), «Старинка про Добрынюшку (Добрыня и Алеша Попович)» (Там же, №120) и об исторической песне «Бывальщина (Иван Грозный и сын)» (Там же, №121). В том же году указанные выше былины от П. Филипповой записали участники экспедиции Государственного института истории искусств (Ленинград) А.М.Астахова и Т.В.Попова [3] . А.М. Астаховой принадлежит и характеристика П.Филипповой, как «недоверчивой и суровой старухи» (в то время ей 73–74 года), долго не соглашавшейся петь, но оказавшейся исполнительницей с «прекрасным звучным и полным голосом», владеющей «твердым текстом, четким былинным ритмом <…>, твердым напевом». Отмечена и присущая ей манера исполнения (в процессе работы, за прялкой), и немаловажная особенность, не совсем типичная для времени угасания былинной традиции: «Сказать былину словами без напева она не может» [4] . В то же время А.М.Астахова не склонна была причислять П.Филиппову к классикам эпического исполнительства из-за лаконичности, порой даже схематичности ее текстов, отсутствия в них подробных описаний.

А.М.Астахова впервые обратила внимание на значительные сюжетно-композиционные и мотивные совпадения варианта «Дуная» в исполнении Филипповой и записью этой былины А.А.Шахматовым, осуществленной им в 1884 г. в д.Палтега (неподалеку от д.Комлево) от «женщины средних лет». Показателем этого сходства может быть, в частности, наличие четкой сюжетной связи с былиной о Дунае и королевичне, что не характерно в принципе для заонежской традиции, но обычно в районах Мезени, Кулоя, Белого моря. Следует отметить и ситуативную формульность как в эпизоде насильной женитьбы Дуная, так и в северном сюжете о жене худой и жене доброй. Но главная характерная черта былины о Дунае в исполнении Филипповой – необычная роль князя Владимира, избивающего татар «осищем тележным». Это «осище» явно принадлежит кижской традиции: в былине о Добрыне и Алеше Т.Г.Рябинина Иванушка Дубрович по-бивает татар «железной осью» [5] . Сопоставительный анализ былины в записи А.А.Шахматова, Е.В.Ржановской и А.М.Астаховой (которая трижды прослушала текст П. Филипповой) полностью подтвердил предположение Астаховой о том, что мы имеем дело с текстами одной сказительницы [6] . Через сорок лет по-сле записи Шахматова Филиппова сохранила (даже по количеству стихов – 80 и 81) когда-то в детстве усвоенную ею старину. Но три потери все же произошли: в поздних записях утрачена традиционная формула в описании воинских успехов кн. Владимира («Куды махне – падут улицей, / Перемахне – переуўкам»); указание на то, что Дунай 12 лет служил конюхом у литовского короля; характеристика службы («Служат молодьци оны верой-правдой, / Ни коней кормят, красну девушку манят»). При этом поздние записи обогатились отсутствующей в тексте Шахматова традиционной формулой – оценкой психологического состояния участников пира в преддверии предстоящей поездки к литовскому королю: «Вси на пиру да призамолкнулись, / Вси на пиру приужахнулись».

стр. 218Вторую былину о Добрыне и Алеше от Филипповой мы имеем в двух опубликованных записях: в сборнике «Онежские былины» (Сок.–Чич., №120, запись Е.В.Ржановской) и в сборнике А.М.Астаховой (Астахова. Т.2, №163). Сравнение текстов и здесь свидетельствует об их почти полной идентичности, даже в объеме (по 81 стиху), что может поколебать убежденность некоторых фольклористов в том, что для «своих» сказитель всегда произносит более полноценный текст, чем для «чужих». Более того, в тексте для Астаховой присутствуют два стиха, не исполненные сказительницей для своей землячки: «Выпивал холопина незнаема, / Выпивал он целу цару зелена вина» (Астахова. Т.2, №163, стих.78–79).

Нельзя не согласиться с А.М.Астаховой, что вариант этой широко распространенной былины (только в экспедиции Соколовых зафиксировано 30 произведений) в исполнении П.Филипповой лишен ряда характернейших для заонежской традиции эпизодов: отсылка Добрыни князем Владимиром, активная роль князя в сватовстве Настасьи Никуличны, обманная весть Алеши о гибели Добрыни. Но тем не менее текст Филипповой, по мнению Астаховой, отличается «четкостью и стройностью» (Астахова. Т.2. С.725–726). На наш взгляд, несмотря на компактность и сжатость, вариант Филипповой вследствие насыщенности формулами, не производит впечатления ущербного или стилистически обедненного. При этом в нем можно выделить общеэпические формулы, характерные для северной эпической поэзии вообще и встречающиеся во многих сюжетах: формула времени, описание богатырской поездки, описание вежества богатыря при входе в гридню или на пир. Основную же группу формул составляют сюжетно-ситуационные, т.е. формулы, присущие только данному сюжету. Но и они – типичны для традиции Русского Севера. К ним относятся: наказ Добрыни жене перед своим отъездом из дома («Ты вдовой хошь живи, да хошь замуж поди, / Уж ты за князя поди да за боярина»); пожелание Добрыни, обращенное к Настасье на пиру («Будешь пить до дна, – увидашь добра, / А не пьешь до дна, – не видашь добра!»); признание Настасьей своего мужа («Гх-эй не тот мой муж, что за столом сидит, / А и тот мой муж, что у стола стоит»); своеобразный ее суд над собой («Муж в лес по дрова, / Жена замуж пошла»); наконец, завершающая сентенция: «Всякой на сем свету женится, / Да ни всякому женитьба удавается!») (Сок.–Чич., №120. См. также: Рыбн. Т.1, № 8, 10, 27, 42).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

От Пелагеи Никитичны было записано четыре текста исторических песен, причем все они отличаются наличием трагедийно-семейной коллизии: «Бывальщина (Иван Грозный и сын)» (Сок.–Чич., №121); «Песня про государя» [7] , «Казань-город» (Бахт. Т.1, №134) и песня о смерти Александра 1 (Там же, №149). Сюжет «Казань-город» в экспедиции Соколовых представлен, помимо текста П. Филипповой, еще одной записью из Кижей от Н. С. Богдановой-Зиновьевой (Сок.–Чич., №157) и шестью с Водлозера (Бахт. Т.1, № 133, 135–139). Вариант П.Филипповой своеобразием не отличается. То же можно сказать о песне об Александре I; все эти варианты несут в себе следы утрат и забвения (Сок.–Чич., №36; Бахт. Т.1, № 146–148, 150, 151).

Историческая песня об Иване Грозном бытовала в Заонежье в разных версиях, сохраняя при этом основное сюжетное ядро (см.: Рыбн. Т.1, № 20, 32, 56; Сок.–Чич., № 34, 93, 121, 127, 139, 182, 228). Текст, записанный от П.Филипповой Е.В.Ржановской, (Сок.–Чич., №121), в целом вписывается в кижскую традицию, но имеет, тем не менее, некоторые отличия. Нетрадиционно вступление песни: «Когда выпала звезда подвосточная, / Потухла зоря рано-утренняя». Формула эта, несколько иначе словесно оформленная, встречается в ранней записи Чулкова, но она служит выражением раскаяния Грозного после казни сына: «Как упала звезда поднебесная, / Что угасла свеча воску ярого» [8] . В варианте П.Филипповой царевич Федор лично сознается в своей измене (обычно на изменщика царю указывают Малюта или младший брат Федора); царь сам отправляется на болото искать сына и не обнаруживает его. Традиционную для Заонежья концовку – просьбу Никиты Романовича подарить ему Никитину вотчину – Пелагея Никитична, видимо, запамятовала. В прозаической форме она высказала свое мнение, как бы реабилитируя Грозного: «Измена – это табачищо (зд. нечто гнилое, поганое, трухлявое – В.Б.) проклятое. Не вывез бы с Нова-города, не было бы его на свете». По-видимому, к личному творчеству сказительницы следует отнести формулу, выражающую реакцию Павла (вместо традиционного Никиты – В.Б.) Романова на сообщение сестры о предстоящей казни племянника: «Ён свечу оставиў не потушенныи, / Книги ён оставиў не дочитанныи».

«Песня про государя», слышанная, по словам П.Филипповой, еще в детстве, представляет контаминацию из шести сюжетов исторических и солдатских песен [9] . Соединение разных сюжетов о Платове в один текст – характерное явление для кижской традиции (Бахт. Т.1, № 115, 142, 143). Однако говорить о циклизации сюжетов, как о неизбежном процессе поздней исторической песни, все же нет оснований. Известны и записи экспедиции Соколовых (Сок. – Чич., № 35, 115, 192; Бахт. Т.1, № 141, 145) и более поздние 50-х годов ХХ в. в Заонежье с самостоятельными сюжетами «Платов у французов» и «Платов во время битвы» [10] . Текстстр. 219 П.Филипповой интересен в другом отношении: он позволяет предположить, что когда-то в Заонежье бытовал, но забылся или не был вовремя зафиксирован оригинальный сюжет о награждении Платова государем, а также две другие солдатские песни – о наборе рекрутов и о писаре, известные по вариантам, в частности, в ближайших новгородских землях.

Обратимся к духовным стихам. От П.Филипповой были получены (в записи Е.В.Ржановской) традиционные для Заонежья по сюжету, композиции, стилистике стихи о Лазаре (Бахт. Т.1, №73; см. также близкие варианты от других исполнителей: №71–85); о жене милосердной (Бахт. Т.1, №106; см. также варианты: №104–115).

Стих про Егория и Елисафию от П.Филипповой в записи Е.В.Ржановской (Бахт. Т.1, №47), традиционный по сюжету и композиции, отличает некоторая лаконичность, не лишенная, впрочем, поэтичности.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Например, место обычного вступления о трех царствах (Садом, Гамор, Арахлинское), погубленных Господом за грехи, уступило короткое начало с использованием типичного для народной поэзии приема подхвата: «Напустиў Господь да милось Божию, / Милось Божию да стрась великую, / Стрась великую да змею лютую, / Змею лютую да смерть проклятую». Появление Егория на белом коне (или осле) заменено несколько странным призывом Елисафии к святому «налететь» к ней в карету темную. Мотив радости змеи, обнаружившей на берегу вместо одной три головы (две человеческие и одну лошадиную), трансформировался в описание внешнего облика змеи, у которой одна голова лошадиная, другая звериная, а третья «змея лютово». Не без влияния сказок Елисафия получает известие о своей жертвенной предназначенности от старой бабушки (обычно в вариантах стиха темная карета служит символом смертной судьбы). Означенные отличия, не свойственные сюжету и не характерные для местной традиции, следует причислить к личному творчеству сказительницы.

Большой стих о мучениях Егория (с заставами, достаточно редкий) был записан от П.Филипповой А.М.Астаховой в 1926 г. и недавно опубликован [11] . Вариант Филипповой содержит все основные особенности северных текстов, отличающих их от среднерусских: типовое начало («Наезжал царище Кудриянище…»); отсутствие или незначительная роль в сюжете матери и сестер Егория; в большей степени преобразовательная (а не богостроительная) миссия путешествия Егория по Руси и, следовательно, не столь настойчивое акцентирование внимания на различии в вере Егория и его противника; отсутствие в качестве застав волков и птицы Нага. К личному почину П.Филипповой можно причислить привлечение Миколы-света, освобождающего Егория из погребов (обычно эта функция отведена «ветрам буйным»).

От П.Филипповой Е.В.Ржановская записала две баллады: «Стиха про вдовицу» (сюжет о братьяхразбойниках) (Бахт. Т.1, №162) и «Насильственное пострижение» (Там же, №244). В традиционно северный вариант стиха о братьях-разбойниках (трагедия разворачивается на море, а не на земле, как в среднерусских вариантах) П.Филиппова вносит отдельные краткие, но выразительные детали. Например, описание «погодушки» заменено выразительным стихом: «Синё морё всё позасинелось»; о гибели мужа сообщено: «В воду бросили да ко дну каменем». В тексте сохранена этикетная формула отношений в крестьянской семье: «У свёкра ёна да подаваласи, / У свекровушки да допросиласи». Из 28 заонежских вариантов баллады, записанных экспедицией Соколовых, эта формула присутствует только в 6 (Сок.–Чич., №155; Бахт. Т.1, № 158, 160, 162, 168, 182).

Ценность любого нового варианта баллады «Насильственное пострижение» определяется незначительным числом ее северных записей: один текст у Гильфердинга (т.3, №300), пять у экспедиции ГАХН (Сок. – Чич., №50, 156, 162, 227, 267), один от П.Филипповой в записи Е. В. Ржановской (Бахт. Т.1, №244), четыре у Астаховой (т.2, № 121, 128, 147, 156). При общности сюжетной схемы для всех северных вариантов в киж- ско-пудожской и кенозерской традициях обнаруживаются некоторые отличия. Так, для кенозерской традиции характерно совершение обряда пострижения до появления батюшки, для кижско-пудожской – в момент его возвращения, причем, сам обряд здесь не описан, содержится лишь указание на его результат; торопливые действия маменьки описаны идентично с некоторыми словесными вариациями: «хватила за русу косу, бросала об сыру землю» (Бахт. Т.1, №244; Сок.–Чич., № 50, 156, 162). Для кижско-пудожской традиции характерно стремление описать не само действие, а драматические, разрушительно-несостоявшиеся его последствия для отца, князя-жениха, попа. Картина совершившегося обряда дается как бы со стороны, глазами князя: «Чья это тут лежит русая коса?»; выражением его отчаяния: «… пал в грязь головой»; глазами отца: «не моей ли доченьки косынька лежит?»; действием попа: «поп по дорожке пошол домой» (Сок.–Чич., №156). В другом кижском варианте дается прозаическое замечание исполнителя: «Как князь обратно пошел» (Сок.–Чич., №162). В пудожском варианте текста вопрос как бы включает и ответ: «А и цья это, цья это девушка лежит? А и цья это, цья это хорошая лежит?», далее следует ремарка исполнителя: «А это батюшко все спрашивает» (Сок.–Чич., №50).

стр. 220В варианте П.Филипповой в соответствии с кижско-пудожской традицией также отсутствует процедура пострижения, дается рекомендация князю: «Ой, князинька ты мой, убирайся взад домой», а после традиционного вопроса о косе приведена итоговая фраза, характерная только для данного варианта: «Чьи это следочки в келейку прошли?» Только в варианте Филипповой подчеркнуто настроение девушки, готовящей себя не к пострижению, а к свадьбе, что усиливает драматизм происходящего. Так, после ухода родителей она села под окошком «на радости», «на веселе», «набелиласи» и «нарумяниласи». Ее попытки оттянуть постриг также соотносятся с отдельными этапами свадебного обряда: «косу рошчешу», «косу заплету», «с подружками прошчусь», что всякий раз встречает сопротивление матери: «Ой, заплетешь ты, дитетко, во кельги живучи, / Во кельги живучи, Бога молячи, / Садись, садись, дитетко, на золотой стуу». В традиции Кенозерья, сохраняющей упоминание о «золотом стуле», типовой стала иная словесная формулировка: «А постригём, дитятко, старицёю, / А старицёю да богомольницёю» (Сок.–Чич., №227). Таким образом, и в балладе о насильственном постриге выработались особые сюжетно-ситуативные формулы, поддержанные традицией регионального бытования и исполнения.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В 20-е гг. ХХ в. с Пелагеей Никитичной встречался и А.И.Никифоров, производивший в Заонежье сплошную запись сказок. В опубликованную часть собрания А.И.Никифорова [12] эти записи не попали, но сведения о них можно почерпнуть из его статьи 1927 г. [13] и из «Описи сказочного собрания А.И.Никифорова», опубликованной В.Я.Проппом в приложении к сказкам. Из этой описи следует, что от Филипповой было записано пять сюжетов: 1) Пустынник испытывает справедливость евангельских слов – СУС 862 = АА*841 1; 2) Пустынник и черти – СУС 839 А* = АА* 839 1; 3) Старец и крестьянин – СУС 845 В* = АА* 845 1; 4) Клад не дается в руки тому, кому он не предназначен (Деньги в дупле) – СУС 834 2 = 745 А=АА 834* В; 5) Огонь в обмен на небылицы – СУС 1920 Н*= АА 1920*В = К 1922. К этому перечню следует добавить две записанные Е.В.Ржановской и переданные Ю.М.Соколову сказки: «Про Нестёрку» (сюжет «Золотое стремячко»; Бахт. Т.2, №357 – СУС 790* = АА* 847); сказка на сюжет «Купеческая дочь и дворник» (СУС 922+ = АА 922). Судя по этим записям, следует согласиться с мнением А.И.Никифорова, указавшего на «урывчатый», несколько «дефектный» стиль ее сказок, стремление в первую очередь передать содержание сказки [14] . По всей видимости, особенность ее стилистической манеры явилась не только следствием забвения, но и тем обстоятельством, что Пелагея Никитична предназначала свои сказки внукам [15] . Никифоров отметил артистизм, присущий ее манере сказывания, что также важно для детской аудитории.

Итак, творчество П.Филипповой в целом обнаруживает приверженность кижско-пудожской региональной традиции. При некоторой сжатости сюжетов в ее исполнении, в них сохраняются основные эпизоды, значительное место отведено фольклорной стереотипии. На фоне общеэпических формул и констант выделяются их региональные и индивидуально-творческие модификации. Особо следует обратить внимание на сюжетно-ситуативные формулы, которые, как показывают тексты П.Филипповой, обладают большими потенциями к устойчивому сохранению во времени.

• [1] О ней см.: Лойтер С.М. Е.В.Ржановская // Русские фольклористы. Биобиблиографический словарь. Пробный вып. / Отв. ред. Т.Г.Иванова, А.Л.Топорков. М., 2010. С.199–200.
• [2] Онежские былины / Подбор былин и науч. ред. текстов акад. Ю.М.Соколова; Подгот. текстов к печати, прим. и словарь В.И.Чичерова. М., 1948 (далее – Сок. – Чич.).
• [3] Былины Севера / Сост. А.М.Астахова. М.; Л., 1951. Т.2, № 163, 164 (далее – Астахова).
• [4] Астахова А.М. Былины в Заонежье // Искусство Севера: Заонежье. Л., 1927. С.88 (Крестьянское искусство в СССР; Вып. 1); Астахова. Т.2. С.738–739.
• [5] Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Петрозаводск, 1989. Т.1, №8 (далее – Рыбн.).
• [6] Астахова А.М. Былины и причитания в записи А.А.Шахматова // Фольклорные записи А.А.Шахматова в Прионежье. Петрозаводск, 1948. С. 30–31. См. также: Былины Севера. Т.2. С.738–739.
• [7] Неизданные материалы экспедиции Б.М. и Ю.М. Соколовых. 1926–1928. По следам Рыбникова и Гильфердинга: В 2 т. / Вступ. ст., подгот. текстов, науч. коммент., справ. аппарат В.А.Бахтиной. М., 2007. Т.2: Эпическая поэзия. №144 (далее – Бахт.).
• [8] Цит. по: Исторические песни / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С.Н.Азбелева. М., 2001. №32.
• [9] Аналитический разбор песни см.: Бахт. Т.1. С.491–492.
• [10] Атаман Платов в песнях и преданиях. М., 2001. № 10, 76, 77.
• [11] Духовные стихи Обонежья (по материалам экспедиций 1926–1932 гг.) / Публ. Л.И.Петровой // Из истории русской фольклористики. СПб., 1998. С.457–458. №8.
• [12] Севернорусские сказки в записях А.И.Никифорова / Изд. подгот. В.Я.Пропп. М.; Л., 1961.
• [13] Сказочные материалы Заонежья, собранные в 1926 г. А.И.Никифоровым // Сказочная комиссия в 1926 г. Л., 1927. Таблицы 1 и 2.
• [14] Нiкiфоров О.I. Теперiшнiй заонезььский казкар-оповiдач // Етнографiчний вiсник. 1930. Кн.9. С. 155, 173.
• [15] Предположительно от ее внучки Александры Филипповой, девочки 12 лет, были записаны, судя по перечню сказок из архива А.И.Никифорова, следующие сюжеты: 1) Козленок спасает девочку от белого волка (дьявола) – СУС 314 В*, 313 F* = К 323; 2) Мачеха и падчерица – СУС 480+АА480*В, С*; 3) Чудесное бегство и Забытая невеста – СУС 313 С.