Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 250Название этой работы является очевидным и сознательным парафразом названия работы В.Топорова о знаменитом богатыре русских былин Святогоре [1] и выбрано с намерением ассоциировать тезисы вышеупомянутого русского исследователя об автохтонности сюжетного образца, связанного с данным эпическим колоссом. Эти тезисы, однако, в некоторой степени подвергаются проверке, учитывая, что аналогии с южнославянской устной традицией открывают и другие, новые возможности интерпретации.

В контексте идеи о «своем» и «чужом» В.Топоров подчеркивает два момента. С одной стороны, он указывает на тот факт, что в русских былинах Святогор фигурирует как «чужой», а не «свой» герой, что нашло отражение в нескольких деталях: его связывают с Святыми Горами, которые являются антитезой Святой Руси, на святую землю русскую он вообще ступить не может («Мне не придано тут ездить на святую Русь»); в описаниях он «странный» и «слепой» («тёмный»), а о его «нерусскости» косвенно говорит также эпизод с Ильёй Муромцем, где он удары эпического героя описывает как укусы русских комаров или мух [2] . С другой стороны, принимая во внимание тот факт, что такой же тип героя (гигант/богатырь) есть и в эстонско-финской традиции, с которой традиция Русского Севера была в тесном контакте, и тот факт, что в обеих традициях соответствующие герои связаны тем же сюжетным образцом (нахождение богатырем сумы, тяжелой, как сама земля), В.Топоров поднимает вопрос о происхождении сюжетной модели в русской традиции, т.е. возможности принятия и адаптации элементов другой, географически близкой культуры.

Тот факт, что Святогор в былинах изображен как «чужой» герой, В.Топоров посредством ряда мотивов связывает с «основным» мифом о конфликте солярного и хтонического божества (Громовержца и Змея).

В частности, он отмечает, что независимо от побратимства Ильи Муромца и Святогора между этими героями есть явный антагонизм и что они воплощают собой две противоположные парадигматические системы: Святогор – «чужой», далекий, связан с горой, бездействующий, пассивный, статичный (застывший), в отличие от Ильи, который был «своим», близким, связанным с полем, активным, динамичным, деятельным [3] . Аналогия, которая существует между пассивностью Вритре, архидемона ведической традиции, и пассивностью Святогора, как и сущностная бесплодность русского богатыря (Святогор постоянно ассоциируется с горой, скалой и камнем, которые являются бесплодными, он противостоит земле, являющейся метафорой рождения, у него нет потомства), послужили В.Топорову основой для определения типа героя Святогора и, в целом, для определения символических позиций Святогора и Ильи Муромца в сюжетном образце, который В.Топоров рассматривает как отголосок древнего мифа о конфликте Громовержца и Змея.

Данный вывод В.Топорова, однако, противоречит одному важному факту, на который этот исследователь немного раньше обращает внимание в своей работе. Речь идет о мотиве хвастовства Святогора: он обладает такой силой, что если бы нашел подходящую опору, то перевернул бы или перемешал небо и землю. В некоторых версиях это хвастовство является прямой причиной для активации высшей, Божьей силы: после того, как Святогор похвастал, Бог положил перед ним суму, тяжелую, как сама земля, и богатырь в попытке поднять ее теряет часть своей силы или даже умирает [4] . Святогор, следовательно, угрожает силой и действием великих, космических масштабов, из-за чего его было бы трудно рассматривать как пассивный принцип, или, по крайней мере, наряду с данными символическими аспектами Святогоровского героя, следовало бы иметь в виду и некоторые другие.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В южнославянской устной традиции есть два образа, в некоторых аспектах аналогичных Святогору: Марко Кралевич, с которым, как и со Святогором, связан эпизод хвастовства героя обладанием исключительной мощью, нахождения удивительной сумы и частичной потери своей силы; и воевода Момчило, с которым, как и со Святогором, связан ряд характерных мотивов (гигантский рост; связь с бесплодной, скалистой горой; невозможность покинуть хтонические, бесплодные пространства и добраться до столицы – ровного Шкодера; неверность жены; смерть героя). Марко Кралевич и воевода Момчило взаимосвязаны специфично и очевидно: Момчило – эпический дядя Марка, а исключительная сила Марка интерпретируется так, что он унаследовал особенности дяди, а не своего отца, короля Вукашина, который в южнославянском устном эпосе, как правило, не обладает соответствующими эпическими атрибутами и не правит в соответствии с кодексом героя (с ним связан мотив убийства царя Уроша, мотив предательства брата и замуровывание жены брата в крепостные стены Шкодера и т.д.).

стр. 251Таким образом, величайший герой южнославянского устного эпоса наследует силу гиганта, который умирает, как и в русской традиции Илья Муромец наследует силу умирающего Святогора. В обеих этих традициях героев старшего поколения, для которых характерен гигантский рост, сменяет новое поколение героев, физически уступающих своим предшественникам, но соответствующих эпическому миру, в котором они живут и действуют. Об адекватности одних и неадекватности других героев мира, выкроенного по эпической мере, говорит, среди прочего, тот факт, что у Святогора перед смертью ноги начинают погружаться в землю, так как земля не может выдержать такого героя. Таким образом, Илья, хотя Святогор перед смертью и отдает всю свою силу, берет только половину, потому что знает, что с силой Святогора земля бы его не выдержала: «Если еще припасть, то не понесет мать сыра земля: силы у меня довольно».

Илья, следовательно, знает, что он должен быть сообразен миру, в котором должен жить и действовать, и, что при росте и весе, которые земля не может выдержать, как и Святогор, он был бы обречен на смерть.

Смена одного героя другим означает одновременно смену двух различных фаз – космогонической и исторической, т.е. двух моделей мира, которые этим фазам соответствуют. А именно, В.Топоров в другой своей статье отмечает, что переход от этапа создания к следующему этапу обусловил падение космологического и божественного по отношению к историческому и человеческому, и в этом процессе последнее звено космологической сливается с первым звеном исторической (квазиисторической) цепи [5] .

Мотив смерти героя, очевидно и стабильно связанный со Святогором и воеводой Момчилом, как и их эпическая изоляция, т.е. устойчивая связь только с одним эпическим образцом (тот, который является тематизацией их смерти), могли бы быть объяснены соответствием / соразмерностью этих героев космогоническому этапу. Святогор – герой, который бесцельно бродит по святым горам, при том не совершая подвиги, из-за чего его уникальная сила является бесполезной и излишней [6] . Воевода Момчило также не участвует в эпических подвигах, несмотря на подчеркнуто героическое изображение этого персонажа и большую популярность на довольно широком географическом пространстве. Тем не менее эта сила является чрезмерной, бесполезной и ненужной в уже созданном и упорядоченном мире (космосе): в посткосмогонической фазе герой с демиургической энергией может либо быть в состоянии бездействия, покоя, либо менять, а значит уничтожать существующий мир. Он, как отмечалось выше, потенциальный разрушитель космических масштабов и из-за своей разрушительной силы должен исчезнуть из эпической сцены и из мира, выкроенного по более человечной мере. Предания и песни о нахождении Марком Кралевичем сумы, тяжелой, как сама земля, аналогичные былинам о Святогоре, также отмечают границу между космогонической и исторической фазами. В частности, Марко показан в преданиях как гигант, шагающий от одного холма к другому, чья голова упирается в облака, как колосс, чей вес не может выдержать земля, и поэтому ноги его коня проваливаются в камень [7] . Происхождение большого количества топонимов, микролокусов и форм рельефа объясняется его деятельностью: о Марко говорят, как он бросил тот или иной камень, и он остался на том же месте, как оставил след ступни, руки или локтя в скале, переместил море и создал равнину и т.д.; и все эти элементы относятся к преобразованию космоса и находятся в поле деятельности демиурга. Кроме того, повествуется, что в «старые времена» Марко вместе с Богом преобразовывал мир, но однажды он возгордился, из-за чего Бог забрал у него часть силы и уменьшил ее до уровня, который у него «сегодня» [8] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Данные предания, следовательно, обозначают момент, когда герой титанической и демиургической мощи сводится к уровню эпического героя, что, если иметь в виду типологическую трансформацию героя, является моментом, аналогичным тому, который «захватывает» былины об Илье и Святогоре и, косвенно, круг песен о гибели воеводы Момчила и рождении Марка Кралевича.

Предания о нахождении сумы, тяжелой, как сама земля, на символическом уровне говорят об одном и том же. Марку, как правило, суму посылает Бог, чтобы наказать его гордыню [9] и, чтобы предотвратить «конец света», который грозит из-за присутствия «ужасной силы», которую земля не может выдержать [10] . Так, в вышеупомянутых преданиях Марко и Святогор фигурируют как герои необычайной силы, которые из-за потенциально разрушительного действия должны умереть, передав часть своей силы эпическому преемнику (Святогор), или трансформироваться в эпического героя, потеряв часть своей силы (Марко Кралевич) [11] .

стр. 252Таким образом, Святогор как персонаж, воплощающий в себе космогоническую фазу, по существу противопоставляется эпическому миру, устроенному по совсем другим принципам, и именно поэтому в этом мире должен быть определен как «чужой». Святогор – «чужой» не потому, что он принадлежит другой нации, религии или культуре, а потому, что совсем не относится к эпическому времени и эпической системе.

Следовательно, эпический мир и эпический герой не определяются только социальными (принадлежность к определенному сообществу, для которого другие или не такие сообщества являются «чужими») и биологическими рамками (человеческое/нечеловеческое), а также рамками мифическо-эпических, т. е. космогоническоисторических этапов или парадигм.

Отвечая на вопрос о возможных контактах между русской и финско-эстонской культурами (имея в виду богатую традицию предыдущих исследований – В.Ф.Миллер, А.Н.Веселовский, С.К.Шамбинаго), В.Топоров выдвигает достаточно осторожное и несколько противоречивое предположение. В частности, он отмечает, что имя героя Коливана (в разных вариантах – Колыван Иванович, Святогор Колыванович, Самсон Колыванович), без сомнения, является заимствованием из эстонской традиции, но в случае эпизода с нахождением гигантом сумы, тяжелой, как земля (в русских былинах этот гигант – Святогор, в финско-эстонской традиции – сын героя Калева, Ка́левипоэг), является активацией собственных древних материалов, которые привели к построению конструкции, которая близка существующей в соседней традиции [12] . В.Топоров, следовательно, предполагает, что какая-то древняя славянская схема адаптирована схеме, которая в географически близкой финско-эстонской традиции связана с Калевипоэгом. Однако не ясно: почему в южнославянской устной традиции как и во многих других традициях [13] , предполагаемая древняя схема соответствовала бы эстонской схеме. Топоров, в частности, уже знал о вышеупомянутых преданиях о Марке Кралевиче [14] , но когда дело доходит до эпизода с сумой, и дальше оставлял возможность большого влияния эстонской традиции на русскую. Похоже однако, что в данном случае необходимо говорить непосредственно о происхождении данной сюжетной схемы в русской, т.е. славянской традиции – и не в виде какого-то прасюжета, а в виде, который нам известен сегодня – и что, если не считать возможность полигенеза в связи с контактом культур на территории Русского Севера и современной Эстонии, сначала следовало бы рассмотреть возможность влияния в противоположном направлении.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] Топоров В.Н. Русск. Святогор: свое и чужое (к проблеме культурно-языковых контактов) // Славянское и балканское языкознание. Проблемы языковых контактов. М., 1983. С.89–126.
• [2] Там же. С.89–93.
• [3] Там же. С.105.
• [4] Там же. С.101–103.
• [5] Toporov V.N. Kosmološki izvori prvih istorijskih opisa / preveli Nenad Stefanović i Mihailo Popović // Treći program, leto 1979. S.443.
• [6] Путилов Б.Н. Русский и южнославянский героический эпос. Сравнительно-типологическое исследование. М., 1971. С.79; Топоров В.Н. Русск. Святогор: свое и чужое (к проблеме культурно-языковых контактов). С.100.
• [7] Словенска митологија. Енциклопедијски речник / Редактори Светлана М. Толстој и Љубинко Раденковић. Београд, 2001. С.293.
• [8] Там же.
• [9] Българска народна поезия и проза. Том първи: Юнашки песни / Съставителство и редакция Лиляна Богданова. София, 1981. С.75.
• [10] Там же. С.70.
• [11] «Таким образом, во всех этих версиях происходит как бы превращение Марка – архаического героя (типа Святогора) в того Кралевича Марка, который типичен для юнацких песен» (Путилов Б.Н. Русский и южнославянский героический эпос. С. 85; курсив Б.П.). Даже некоторые варианты о «грудном вскармливании» Кралевича Марка (фея вскормит грудью героя и таким образом подарит ему силу) имеют дополнительный мотив «отнятие силы»: «когда бог видит неконтролируемую силу Марка, он подбрасывает ему вьюки, в которых вся тяжесть земли, и, пытаясь их поднять, он (Марко) теряет половину своей силы» (Словенска митологија. С.294).
• [12] Топоров В.Н. Русск. Святогор: свое и чужое (к проблеме культурно-языковых контактов). С.96.
• [13] Посредством эпизода с удивительной сумой Святогор типологически связан не только с Калевипоэгом и Марком Кралевичем, но и с некоторыми другими мифическо-эпическими героями – словенским королем Матьяжем, грузинским Амирани, а косвенно и с царем Дуклияном и Прометеем (Oinas F. Трагедија Келевипоега и јужнословенских јунака // Научни састанак слависта у Вукове дане. Београд, 1974. Св.1. С.206, 209–215; Лома А. Свјатогор и Марко Светогорац // Српско усмено стваралаштво: зборник радова / Институт за књижевност и уметност. Београд, 2008. С.77–79).
• [14] Аналогия между русской и южнославянской устной традициями проводится на уровне имен персонажей. В данной сюжетной модели на той же позиции фигурируют Святогор и Марко Светогорац, на основе чего А.Лома приходит к выводу, что, по крайней мере, относительно некоторых мотивно-сюжетных сходств и совпадений между южнославянской и восточнославянской эпикой следовало бы предположить, что они не случайны и не являются плодом поздних контактов и влияний, а происходят от общего праславянского эпического наследия.