Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 365Колыбельная песня – полифункциональный жанр фольклора. Природа рассматриваемого жанра заключается не только в усыплении и пестовании ребенка, но и в защите его от злых сил, а также «программировании» будущего младенца, что можно проследить на всех четырех уровнях языка колыбельной (фонологическом, морфологическом, синтаксическом и лексико-семантическом).

Следует подчеркнуть, что традиционная колыбельная песня – общая у прибалтийско-финских народов.

Этому вопросу посвящена статья В.Я.Евсеева «Колыбельные песни карел и других прибалтийско-финских народов» [1] , в которой сопоставляются мотивы и стилистические особенности рассматриваемого жанра. Сравнение колыбельных песен прибалтийско-финских народов дает возможность выявить инородные языковые наслоения в пределах любой отдельно взятой традиции (карельской, в рамках данного исследования).

Разумеется, карельская колыбельная, находясь на перекрестке культур, испытывала и русское, и финское (финско-шведское) влияние. Примером последнего можно считать следующий текст, в который шведское заимствование vinkerpori ‘наперсток’, используемое в диалектах финского языка, пришло, вероятно, с коробейниками:

В данном докладе сделана попытка представить взгляд на карельскую колыбельную песню как на жанр

фольклора, с одной стороны, подвергшийся влиянию русской традиции, с другой – эволюционировавший в результате упразднения мифологического мышления пестуньи. Влияние русской традиции представляет для лингвистического исследования большой интерес, поскольку карельский и русский языки относятся к разным языковым группам; в этом отношении любопытны пути освоения одним языком фонологических, грамматических и лексических категорий другого.

Среди русских заимствований, зафиксированных нами в текстах карельских колыбельных песен, встречаются в различной мере заимствования, освоенные языком на звуковом, грамматическом и лексическом уровнях. О неосвоенности языком заимствованной формы может свидетельствовать ее семантическое несоответствие содержанию песни, например:

Сравним с текстом русской колыбельной:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Баю-баюшки, бай-бай, Приезжает басалай,Приезжает басалай,Скажет: «Дочку мне отдай» [4] .

В отличие от предыдущей, формы bai, baju/pai, pa(i)ju ‘баю’ (‘бай’), l'u(u)li ‘люли’ семантически освоены языком и выступают в текстах карельских колыбельных в качестве рефренов усыпления:

Свидетельством освоенности карельским языком заимствованных рефренов на уровне грамматики можно считать их способность к участию в словообразовательных процессах. Так, диминутивный суффикс -ni/-ne иногда примыкает к заимствованному рефрену pai ‘бай’, равно как и традиционному для карельской колыбельной песни рефрену tuuti ‘туути’, эмоционально обогащая тексты:

стр. 366Под воздействием русской традиции в карельские колыбельные песни перекочевали, вероятно, в XX в., рефрены «бай (баю)», «люли» c диминутивным суффиксом -ушк/-юшк в форме множественного числа: pa(i)juški, ‘баюшки’, l'ul'uški ‘люлюшки’:

Из последнего примера видно, что традиционный для карельской байки рефрен tuuti ‘туути’ также подвергся словоизменительной кальке русского языка. По модели рефрена «баюшки» (бай+ушк+и) образовалась форма tuutuški (tuuti+ušk+i). Представляется, что многообразие рефренов и их диминутивных форм в колыбельной песне обусловлено не только аллитерацией и метрикой карельского фольклора, но также стремлением пестуньи обогатить картину мира детства, придать ей особую нежность средствами языка, родного (карельского) и соседствующего (русского).

Некоторое число освоенных языком русских заимствований встречаются в текстах карельских колыбельных песен в качестве иносказательных обозначений младенца. С целью защиты ребенка от злых сил его имя, как и термин, обозначающий степень родства с ним, не произносились вслух, на них словно накладывалось табу; в этом отношении колыбельные песни близки плачам и заговорам. На сегодняшний день нами зафиксировано более 60 различных устойчивых иносказательных обозначений ребенка (далее – метафорических замен [8] ) в карельской колыбельной песне, связанных с миром птиц и растений, этнографическими реалиями, характеристикой ребенка по поведению, внешности, выражающих кровную связь с матерью и др. Приведем пример метафорической замены, заимствованной из русского языка, вероятно, посредством плачей:

Как видим, заимствование фонетически освоено языком; в карельском варианте u стало долгим, появилась гемината kk. Слово вступает и в грамматические отношения в словосочетании (с рефреном ani оно использовано в форме партитива единственного числа (окончание -a), что характерно для подобных конструкций; кроме того, в форме выступает притяжательный суффикс -ni).

Иногда заимствованные из русского языка слова семантически не соответствуют содержанию колыбельной песни. Например, в «Suomen kansan vanhat runot» («Старые песни финского народа») тексту следующей колыбельной предшествует пояснение информанта, что она исполнялась для дочери:

По всей видимости, подобные несоответствия могли появиться в колыбельной песне из-за плохого знания пестуньей русского языка, а также ее желания разнообразить тексты новыми обращениями к ребенку.

Вообще, заимствованные из русского языка слова, становившиеся метафорическими заменами термина «ребенок», осваивались языком не только на фонетическом и грамматическом, но и на семантическом уровнях. Так же как в плачах, ряд метафорических замен мог использоваться только при обращении к сыну или дочери (ср.: сын в карельской колыбельной песне – это традиционно sokola ‘сокол’, дочь – kuukolkka ‘куколка’ и др.).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Среди записанных в XX–XXI вв. текстов карельских колыбельных песен встречаются такие, язык которых утратил мифологические основы, а выступающие в них мотивы заимствованы из русской традиционной колыбельной:

стр. 367Сравним со словами русской колыбельной песни:

Собачка, не лай, Нашей Мани не пугай [12] .

Очевидна идентичность текстов, проявляющаяся как в содержании и синтаксической модели предложений, так и в использовании имен собственных.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Можно с уверенностью сказать, что рассмотренные выше случаи органичного освоения русскоязычных форм обогащали тексты карельских колыбельных песен новыми синонимами и образами. Однако явления, связанные с утратой пестуньей синкретического мышления, что, в частности, проявляется в упразднении табу на имена и указание степени родства, свидетельствуют о начале ассимиляции культур и постепенном забвении традиционной карельской колыбельной песни.

• [1] Евсеев В.Я. Колыбельные песни карел и других прибалтийско-финских народов // Вопросы литературы и народного творчества. Петрозаводск, 1962. С.37–61 (Труды Карельского филиала АН СССР; Вып.35).
• [2] Virtaranta, Pertti. Vienalaisia lastenlauluja // Castrenianumin toimitteita 3. Helsinki, 1973. N6.
• [3] Tunguon rahvahan suusanallista perinnehtä = Устная поэзия тунгудских карел / Изд. подготовила А.С.Степанова. Петрозаводск, 2000. С.120.
• [4] Русский детский фольклор Карелии / Сост., автор вступит. статьи и коммент. С.М.Лойтер. Петрозаводск, 1991. С.32.
• [5] Из собственных экспедиционных записей.
• [6] Из собственных экспедиционных записей.
• [7] Karjalan rahvahan runoja = Карельский фольклор: Хрестоматия / Изд. подготовила Н.А.Лавонен. Петрозаводск, 1992. – На русском и карельском языках.
• [8] Термин, введенный в научный оборот исследователем русских причитаний К.В.Чистовым в 1960 г. и впоследствии широко используемый карельским фольклористом А.С.Степановой.
• [9] Suomen kansan vanhat runot. Osa I (3–4) (Vienan läänin runot). Helsinki, 1919. N1810. Suomalaisen kirjallisuunden seura arkisto (SKS).
• [10] Ibid. N 1811.
• [11] Научный архив Карельского научного центра РАН, оп.2, кол.8, №842.
• [12] Русский детский фольклор Карелии. С.33.