Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

стр. 495Включение диалектных данных в качестве самостоятельного источника этимологических исследований в ряде случаев наталкивается на проблемы их анализа, опосредованные устной формой их бытования, и, соответственно, нередко отсутствия полных фиксаций всех вариантов, – как диахронных, так и территориальных.

Поэтому при разработке этимологической версии не всегда можно определить, является ли рассматриваемая лексема основной единицей в системе или окказиональным вариантом. Особенно важно выявить и подвергнуть анализу основной опорный вариант, при разработке этимологии единиц неисконного происхождения.

Довольно часто небольшое изменение или серьезное преобразование первоначальной формы слова может быть вызвано различными обстоятельствами, чаще всего такого рода процессы происходят на почве фонетических изменений, которые накапливаются в ходе бытования лексемы в отдельной диалектной системе. Причем для отдельного диалектного слова, бытующего исключительно в устной форме и не поддерживаемого письменной традицией, такого рода фонетические изменения могут происходить в разных направлениях.

В ряде случаев непрозрачная внутренняя форма первоначально заимствованного слова в результате мотивационных поисков становится прозрачной, ср. кармане́т ‘кошелек’ Ковылкин. (СРГМ, 1982, 23) [1] из портмоне, портмонэ ‘кошелек с деньгами’, народн. партмонет Вят. (Васнецов, 1907) [2] , из франц. portemonnaie. Причем, такого рода явления происходят и в других языках, ср. кар. твер. ontar’i – из русск. алтарь (СКЯП, 190) [3] .

Произношение [л] или [в] как [ў] (у неслогового) в ряде позиций приводит к различным лексическим преобразованиям. Так, например, у лексемы го́лбец в вологодских говорах отмечается вариант го́бец «деревянная пристройка к русской печи, которая нередко является хозяйственным помещением; крыша этой пристройки может использоваться как лежанка; под ней иногда находится дверца, ведущая из жилого помещения в нижнюю часть дома, в подполье» Устьян., Бабушк., Волог., Вожегод., Великоуст., Грязов., Сямж., УстьКубен., Харов. (СГРС) [4] . Вариант го́бец является результатом преобразования голбец, в произношении – го́ўбец – затем го́бец. Причем этот вариант послужил источником для коми данных, ср. коми гöбöч, гöбеч ‘подпол, подполье’, которые, вероятно, вошли из русского, однако, там же представлена и другая форма, ср. коми вымск., верхневычегод., печор., среднесысол., удор. гöлбеч, коми ижем., летск., удор. гöлöбеч ‘подпол, подполье’ (ССКЗД, 85) [5] . Причем уменьшительная форма го́бчик (в произношении – го́пчик), отмечаемая в вологодских говорах, уже сама представляет базу для дальнейших преобразований.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Другой подобный пример – ту́ченка ‘съедобный гриб волнушка, используемый для засолки’ Кем., Беломор. (СРГК, 6, 541), при сходных первичных данных: ту́лченка, туўченка ‘гриб волнушка, идущий на засол’ Кем., Беломор. (КСРГК) [6] , на наш взгляд, в данном случае можно предположить следующее развитие: толочь > *толченка. Такое же изменение вокализма [о] > [у] имеется в русских заимствованиях вепсского языка, ср. вепс. tuŭčenik ‘закрытый пирог из ржаного теста с горохом’ (СВЯ, 586) [7] из русск. диал. то́лченник ‘пирог из гороха’ Вытегор. (СРГК, 6, 478) [8] . Слова с таким вокализмом – [у] можно относить к обратным заимствованиям. Фиксация единицы тученка в СРГК может являться следствием утраты [ў] (у неслогового) или результатом некорректной записи в полевых условиях.

Единичная фиксация лексемы ра́гать ‘громко надоедливо мяукать’ Беломор. также связана с произношением «в» как [ў] (у неслогового), при широко распространенном ра́вгать ‘мяукать’ Арх., Карел., Ленингр. (СРГК, 5, 388).

Довольно часто изменения обусловлены своеобразием локальной диалектной фонетической системы. Особенно различного рода вариации слова связаны с реализацией фонем [л] и [р].

Лексема ле́гарь ‘охотник’ Большесельск. Яросл. (ЯОС) [9] является преобразованием от егерь ‘охотник’, ‘лакей на охоте при высокопоставленной особе’ из нем. Jäger ‘охотник, стрелок’ (Преображенский, I, 211) [10] .

стр. 496Слово ли́палки ‘ресницы’ Пинеж. (Кузомень) (Симина) может быть связано с карельским типом, ср. ливв. ripsit ‘ресницы’ (СКЯМ, 307) [11] , люд. rips, ripš ‘ресница’, кар. твер. ripči, ripši ‘ресница’ (СКЯП, 236, 237), при фин. ripsi, эст. ripse, водск. ripsi ‘ресница’ (SKES, 809) [12] . Однако если мена [р] – [л] вполне объяснима, то не понятно отсутствие [с] в русском диалектном слове. Возможно рассматривать его так же как отглагольный субстантив, образованный от глагольной основы карельского типа, ср. ливв. lipata ‘моргать, мигать глазом’, lipišiä ‘жмурить, щурить глаза’ (СКЯМ, 187), кар. твер. l'iipet't'iä ‘мигать, неровно светить’ (СКЯП, 139), кар. l'ipata ‘моргать глазом’ (KKS, 3, 115) [13] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Нередко можно наблюдать преобразование и уход от первичной формы слова и затемнение ее, ранее прозрачной или более близкой к языку источнику (если слово заимствованное или субстратное). Ср. оба́лья ‘остатки большего вала сена’ Калин. (СРНГ, 21, 347) [14] , оба́лыш ‘остатки сена на лугу; маленькие кучки сена на лугу’ Завид. Калин., 1957 (СРНГ, 21, 347) – преобразование, при первичном * обва-лья, * об-валыш.

Сходный пример для лексемы зинча́к ‘гриб подосиновик’: – Зинчаков много в лесу, маринуют их, сушат, сверху желтые, снизу мягкая шапка. Кандалакш. (СРГК, 2, 253). Не следует сопоставлять его с финно-угорскими данными, ср. фин., ливв. sieni ‘гриб’, люд. šień ‘пластинчатый гриб’, вепс. seń ‘гриб’, при саам. норв. čadna ‘гриб на березе’, саам. швед. tjadna, tjana ‘гриб’, саам. инар. čммnм ‘гриб трутовик’, мар. šin ‘гриб на березе’, удм. śeńki ‘гриб трутовик’ (SKES, 1008). В данном случае перед нами результат преобразования; можно сопоставить с зафиксированным в этом же регионе словом зеленча́к ‘гриб масленок’: Зеленчаки называются грибы, желтый такой, а снизу зеленая пленка. Зеленчаки – грибы маслята. Терск. (СРГК, 2, 249).

Довольно часто выработка этимологии зависит от лексикографической разработки лексических данных, особенно значима в данном случае разработка семантики слова. Так, например, в СГРС лексема га́йбать имеет значение ‘медленно, с трудом плыть’: Волна больша, еле гайбали Мезен. (СГРС)., так же как и га́баться ‘то же’ Мезен.: Плывёт, гайбатся, плавать не может быстро; лодка гайбатся – против воды плывёт Мезен. (СГРС). А.К.Матвеев возводит эти слова к ненец. хаебăсь ‘проходить, проезжать, преодолевг. (какое-либо расстояние)’ (Терещенко, 720; Матвеев, 1996, 74) [15] . Хотя он и замечает, что передача ненецкого [х] русским [г] встречается редко, обычно для этого используется русский [х]. Однако рассмотрение иллюстрации: Едет, гайбат, грести не умет Мезен. (СГРС); позволяет предположить, что лексему га́йбать следует рассматривать в контексте семантики ‘грести’, ‘грести плохо, неумело или с напряжением’. Таким образом, данные материалы можно рассматривать как преобразование глагола гра́бать ‘грести веслами’, широко употребляемого в севернорусских говорах, ср. гра́бать ‘грести веслами’ Вытегор., Череповец., Волог., Беломор., Пудож., Карел. (СРГК, 1, 382). Причем, вряд ли даже следует говорить об автохтонном иноязычном влиянии, ср. коми койсьыны ‘грести (веслом)’ (КРОЧК) [16] , поскольку такого рода диалектные факты фиксируются также в псковских говорах, ср.: га́бить ‘сгребать (сено)’: Наши девчата все габят. Новорж., Пск., 1957 (СРНГ, 6, 82).

В ряде случаев довольно сложно этимологически определить источники анализируемых данных, особенно если речь идет о материалах, фиксируемых в зонах иноязычного воздействия. Ср. гы́рскать ‘настойчиво искать’ Коми-Перм. (СРГКПО, 81) [17] , трудно сказать, является ли данное слово преобразованием глагола рыскать ‘торопливо и беспорядочно бегать в поисках чего-либо’ или связано с коми источниками, ср. коми корсьны ‘искать’ (КРОЧК, 288).

Слово бу́ва ‘фата невесты’ Вытегор. (КСРГК), при наличии сходного фин. puku, ген. puvun ‘костюм’, вероятно, следует рассматривать как преобразование от вува́ль ‘фата’: – Одевали вот в платтё. Да вот цветы у мня, вот цветы были, и вуваль была длинная, чёрненьки туфли на каблучке с ремешком, тельные чулки.Тут борочком вуваль была и цветы тут рядом. Чердын. (Серегово) (СРГСПК) [18] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Имеются также случаи, когда заимствованная лексема и исконная единица довольно сходны фонетически и сближаются семантически. Так, например, слово ара́ина ‘сенокосный луг’ Бологов. Твер. (Чернышева, 2004, 242) [19] , можно сопоставить с ара́й ‘сырое низменное место, болото’ Перм.; ара́и ‘сырые ложбины по берегам реки Камы’ Перм. (СРНГ, 1). Ара́ина «потное, мочежинное или поемноестр. 497 место, на котором растут одни грубые и резучие травы, и где посему бывает ранний покос» (Даль) [20] . Ара́ина ‘яма, вымытая на полях весенним половодьем’ Чердын. Перм. (СЧГ) [21] . Я. Калима возводит слово арай к кар. aro ‘мелководный, заросший хвощем, речной залив’, при фин. aro ‘сырая, поросшая травой низменность, болотистое место в сухой местности’, эст. aru, aro ‘плодородная сухая почва, сухой луг’, причем русскую форму арай он связывает с приб.-фин. *aroi (Kalima, 1915, 78–79) [22] В KKS кар. aro ‘сенокос или луг, поросший тростником в сыром месте’, ‘ложбина, поросшая вереском’, ‘открытое травянистое болото’. В Карелии отмечаются топонимы: болото Arošuo, покос Kubluaro, р. Aronjoki, но в русских говорах Карелии и на прилегающих к ней территориях анализируемый материал не зафиксирован (Мамонтова, Муллонен, 1991, 22) [23] , что делает сомнительной версию Калимы (хотя Фасмер ее приводит как достоверную (Фасмер, 1, 82) [24] . Соответствующее слово в коми языке коми арай ‘сырое кочковатое место’, ‘ложбина, заливаемая в половодье водой’ считается заимствованием из прибалтийскофин-ских языков. Авторы КЭСКЯ также полагают, что русское слово заимствовано из прибалтийско-финских языков (КЭСКЯ, 53) [25] . Авторы SKES, сопоставляя прибалтийско-финский материал со хант. ūrз, ùri, ‘озеро, речная бухта, травянистый берег реки, речной приток; русло реки, превратившееся в озеро’, остаются на традиционных позициях в направлении заимствования кар. > рус. > коми (SKES, 1, 24). Ввиду географии русского диалектного слова, на наш взгляд, едва ли продуктивна версия Шиповой (Шипова, 1976, 34) [26] , которая рассматривает это слово как тюркское заимствование, ср. башк. арай «сырой поемный луг», азерб. аран «луг, низменное место». Поскольку слово арай фиксируется в зонах влияния коми языка, то вероятней его происхождение из коми языка, при неясности слова на почве коми языка. Прибалтийско-финское воздействие отпадает в силу дистантности ареалов, ср.: коми верхнесысол., печор., присыктывкар. арай ‘сырой болотистый луг’, верхневычегод. арай ‘сырое место с хламником в долинах рек’ (ССКЗД, 12).

В отношении лексемы ара́ина ‘сенокосный луг’ с фиксацией в тверских говорах трудно говорить о карельских источниках, ввиду отсутствия соответствующего слова в смежных карельских тверских диалектах, однако, можно сопоставить с исконными данными: о́ранина ‘возделываемая земля; пашня’ (Слов. Акад. 1822) [27] , орани́на Сиб., 1916. С 15 июня начинают бороньбу оранины. Енис. Вост.-Сиб. Елан. Свердл. (СРНГ, 23, 328), о́ранина ‘место, где земля взрыта сохой, бороной и т.п. (обычно о крае пашни)’ Ярен. Волог. (СРНГ, 23, 328). Хотя семантически русское слово довольно близко карельским данным, ср. кар. aro ‘сенокосный луг’, на наш взгляд, его можно рассматривать в контексте исконных данных: ора́ть ‘пахать’ > оранина > араина. Хотя при появлении дополнительных источников по прибалтийско-финским языкам возможно и другое этимологическое прочтение материала.

Особенно характерны различного рода преобразования для лексики, фиксируемой в фольклорных текстах. Представленная в СРНГ лексема веле́и с пометой фольк. имеет толкование ‘шашки’: Играют (богатыри) в шашки-шахматы, Во тыи велеи золоченые. Пудож. Олон. (Рыбников) [28] . Да играли мы с тобою в шашки в шахматы Да во славны во велеи во немецкие. Олон. (Соболевский, СРНГ, 4, 106) [29] . Л. Г. Гусева рассматривает лексему в ее связи с древнерусским велии ‘большой, великий, благородный’ (Гусева, 1996) [30] , однако, в данном случае фольклорная единица велеи возникает в результате трансформационного переразложения слова тавлея ‘шашечница, игра в шашки’ (Даль, 4, 384). Причем в текстах Рыбникова (см. выше) этот процесс еще прослеживается, тогда как в записях Соболевского он уже завершен, что и позволяет выделять в качестве заголовочной форму веле́и. Свод Рыбниковым лексем, для которых требовалось объяснение, в небольшой словарь, опубликованный в 3-м томе (Рыбников, 3. 1864), позволил включить лексические данные его записей с зафиксированной автором семантикой не только в областные словари, но и рассматривать их в работах этимологического плана.

стр. 498Глифер ‘буква’: – Схорони-тко тело бело… Подпиши, милый, на гробе Золотыми глиферам. Кирил. Новг. (Соколовы; СРНГ, 6, 199) [31] ; является преобразованием от грифель, рассматриваемое как немецкое заимствование, ср. нем. Griffel, источником которого является латин. graphium, греч. γραφειον (Фасмер, 1, 459).

Лексему кисо́вый, представленную в СРНГ в значении ‘сделанный из тиса, тисовый’ (СРНГ, 13, 238), следует толковать иным образом. Ср.: И не желаешь ты со мной да ночку ночевать же И на моей ли ты на кроватушке на кисовою? (Былины Печоры и Зимнего берега) [32] . Вряд ли стоит сомневаться, что здесь речь идет о тесовой кровати, что должно быть отражено в толковании ‘сделанный из теса, тесовый’, исходящего из логики фольклорного текста; а переход [к] > [т] является диалектным явлением хорошо описанным.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Такого рода анализ различных трансформаций формы слова часто сопровождается и изменением семантики, но это большая отдельная проблема, которая часто сопряжена рассмотрением диалектных лексикографических источников.

• [1] Словарь русских говоров на территории Республики Мордовия. Саранск, 1978–2006. Т.1–7 (далее – СРГМ).
• [2] Васнецов Н. М. Материалы для объяснительного областного словаря вятского говора. Вятка, 1907 (далее – Васнецов).
• [3] Словарь карельского языка (тверские говоры) / Сост. А.В.Пунжина. Петрозаводск, 1994 (далее – СКЯП).
• [4] Словарь говоров Русского Севера. Екатеринбург, 2001–2009. Т.1–4 (далее – СРГС).
• [5] Сравнительный словарь коми зырянских диалектов. Сыктывкар, 1961 (далее – ССКЗД).
• [6] Картотека «Словаря русских говоров Карелии и сопредельных областей» (далее – КСРГК).
• [7] Зайцева М.И., Муллонен М.И. Словарь вепсского языка. Л., 1972 (далее – СВЯ).
• [8] Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей / Гл. ред. А.С.Герд. СПб., 1994–2005. Т.1–6 (далее – СРГК).
• [9] Ярославский областной словарь. Ярославль, 1981–1991. Вып.1–10.
• [10] Преображенский А. Этимологический словарь русского языка. М., 1910–1914.
• [11] Словарь карельского языка (ливвиковский диалект) / Сост. Г.Н.Макаров. Петрозаводск, 1990 (далее – СКЯМ).
• [12] Suomen kielen etymologinen sanakirja. Helsinki, 1955–1981. O.1–7 (далее – SKES).
• [13] Karjalan kielen sanakirja. Helsinki, 1968–2005. O. 1–6 (LSFU, XVI, 1–6) (далее – KKS).
• [14] Словарь русских народных говоров. М.; Л., СПб., 1965–2010. Т.1–43 (далее – СРНГ).
• [15] Терещенко Н.М. Ненецко-русский словарь. М., 1965; Матвеев А.К. Новые данные о ненецких заимствованиях в севернорусских говорах // Этимологические исследования. Екатеринбург, 1996. Вып.6. С.72–79.
• [16] Безносикова Л.М., Айбабина Е.А., Коснырева Р.И. Коми-роч кывчукöр. Сыктывкар, 2000 (далее – КРОЧК).
• [17] Словарь русских говоров Коми-Пермяцкого округа. Пермь, 2006 (далее – СРГКПО).
• [18] Словарь русских говоров севера Пермского края / Гл. ред. И.И.Русинова. Пермь, 2011. Вып.1.
• [19] Чернышева М.В. Наименования покосов в тверских говорах // Актуальные проблемы филологии в вузе и школе: Материалы Тверской межвуз. конф. ученых филологов и школьных учителей (Тверь 26–27 марта 2004 г.). Тверь, 2004. С.242–245.
• [20] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. 2-е изд., испр. и значительно умнож. по рукописи автора. М.; СПб., 1880–1882. Т.1–4.
• [21] Словарь чердынских говоров (рукопись).
• [22] Kalima J. Die ostseefinnischen Lehnwörter im Russischen. Helsingfors, 1915.
• [23] Мамонтова Н.Н., Муллонен И.И. Прибалтийско-финская географическая лексика Карелии. Петрозаводск, 1991.
• [24] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М., 1964–1973. Т.1–4.
• [25] Лыткин В.И., Гуляев Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка. Сыктывкар, 1999.
• [26] Шипова Е.Н. Словарь тюркизмов в русском языке. Алма-Ата, 1976.
• [27] Словарь Академии Российской по азбучному порядку расположенный. СПб., 1806–1822. Т.1–6.
• [28] Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Петрозаводск, 1861–1864. Ч.1–3; Рыбников П. Н. Сборник слов, употребляемых в Олонецкой губернии // Этнографический сборник. СПб., 1864. Вып. 6. С.1–24.
• [29] Соболевский А.И. Великорусские народные песни. СПб., 1895–1902. Т.1–7.
• [30] Гусева Л.Г. Что обозначает фольклорное велеи? // Русская диалектная этимология. Тез. докл. Второго науч. совещ. Екатеринбург, 1996. С. 11–12.
• [31] Соколовы Б. и Ю. Сказки и песни Белозерского края. М., 1915.
• [32] Былины Печоры и Зимнего Берега. М.; Л., 1961.