Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Аннотация: Статья содержит описание языковых средств создания образа русской деревни в поэтической системе Н. Клюева, анализ мотивов, связанных с образом деревни. Описание тематических групп лексики, топонимических номинаций, поэтической фразеологии и поэтической парадигматики, формирующих образ русской деревни в творчестве Н. Клюева, позволяет исследовать мифологическое и символическое значение образа.

Ключевые слова: Н. Клюев; мотив; поэтический образ; деревня; Святая Русь;

Summary: The article contains description of linguistic means of creating an image of a Russian village in N. Klyuev’s poetic system, the analysis of motifs associated with the image of the village. Description of thematic groups of vocabulary, toponymic nominations, poetic phraseology and paradigms forming an image of a Russian village in Klyuev’s texts allows to investigate Klyuev’s mythological and symbolic semantics.

Keywords: N. Klyuev; motif; poetic image; village; Holy Rus’;

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 15–04–00364 «Вологодский текст в русской словесности).

стр. 469Образ деревни один из центральных в поэтической системе Н. А. Клюева. Он является основой художественного мирозданья поэта и раскрывается в целом ряде стихотворений, в поэмах «Заозерье», «Деревня», «Погорельщина», «Песнь о Великой Матери». Наибольшее внимание исследователей в этом отношении привлекает поэма «Погорельщина»: [1] своеобразное писание об идиллическом мире севернорусской (олонецкой) деревни (Сиговый Лоб) и разрушении этого тайника русской культуры, «избяного космоса», мечта о будущем воскрешении ее (в символическом образе Лидды). Глубина содержания поэмы, несомненно, требует дальнейших изысканий филологов, однако в рамках небольшой статьи – это непосильная задача, решение которой представляет перспективу нашей работы. С учетом этого основное внимание будет уделено стихотворениям поэта, где исследуемый образ представлен лексемой «деревня» (ее синонимами и производными).

«Поэтический словарь Н. Клюева» [2] фиксирует довольно высокую частоту употребления слов деревня – 34, деревенька – 4, деревенский – 4. Особенности сочетаемости указанных лексем с другими словами текста позволяют обоснованно утверждать, что воплощение образа деревни связно с отражением индивидуально–авторского восприятия оппозиции «свое – чужое». Первичное (оценочное) осознание деревни, как «своего» пространства, проявляется в синтагматическом сближении с прилагательными «родимый», «родной», «милый»: «И в родимых деревнях / Знают лет и клекот орлий» (с. 383) [3] ; «Снесите родной деревушке / Посмертный, рыдающий стон…» (с.389); «Деревня, милое поморье, / Где пряха тянет волокно…» (с.721).

В поэтической системе Н. Клюева деревня имеет вполне конкретные очертания и становится обозначением реального, физического пространства: «Бреду к деревушке мясистый и розовый /Как к пойлу корова – всещедрыйудой» (с.331); «Ислезятся жалостно и хило /Огоньки прибрежных деревень» (с.115); «Прохожу ночной деревней, / В темных избах нет огня…» (с.161); «На деревне грачиные граи, / Бродит сонь, волокнится дымок…» (с.163); «Бреду соломенной деревней, – / Вон ком земли, седой и древний, / Читает вести про Китай» (с.583). Такого рода употребления слова «деревня» («деревушка») обнаруживают в контексте стихотворения связь с глаголами движения (прохожу, бреду), что формирует идею присутствия лирического героя и непосредственного восприятия объектов окружающего мира. Для обозначения физического пространства поэт использует топонимы (Заонежье, Заозерье, Сиговец, Поморье). В темпоральном плане деревня нередко предстает в ночное время, в часы заката и пребывает в состоянии дремы и сна.

Пространство, обозначаемое словом «деревня», в текстах Н. Клюева нередко приобретает иной масштаб. Слово теряет соотнесенность с конкретным объектом действительности и переносится на стр. 470 предметы сакрального мира. Такое развитие образа мы наблюдаем в стихотворении «Белая Индия». Белая Индия у Клюева – это древняя избяная земля Божия, Его творение, Его телесная и духовная составляющая. Идея творения мира, Святой Земли воплощается в образе сказки (сказа): [4]

На дне всех миров, океанов и горХоронится сказка – алмазный узор,Земли талисман, что всевышний носилИ в Глуби Глубин, наклонясь, обронил <…>И небо – Микулов бороздчатый глазСмежает ресницы – потемочный сказ;Реснитчатый пух на деревню ползет –Загадок и тайн золотой приворот (с.309).

Сказка – воплощение созидающего слова Божия и часть его, и сам акт творения крестьянского мирозданья, его преобразования, и сама Деревня (Святая Русь, неведомый Китеж). Эту мысль подтверждает внутритекстовая парадигматическая связь сказки – алмазного узора (в начале стихотворения) и образа адамантового бора (в конце), отождествляемого обычно с мифологемой Китеж, сакрального, потаенного, праведного пространства, путь к которому проходит «с Соловков на Тибет, чрез сердце избы, где кончается свет» (с.308). Так Деревня (метафизическое пространство, страна) вмещает в себя огромную территорию (с вполне реальными границами), а центром ее (сердцем) оказывается «избяная Русь».

Мифологический образ метафорически воплощен в поэтическом тексте. Духовное и телесное синтезируются. Ирреальное становится реальным; дух воплощается в теле, а материальное одухотворяется; абстрактные понятия, ставшие в процессе сакрализации именами собственными, визуализируются в конкретных образах природы (поле, лесок, тучка, ветер), животных (корова, петух, овца, лоси) и частей тела (глаз, ресницы, сердце, Христовы брада, зубы, язык, уста).

Земля – Саваофовых брашен кроха…Нашла потеряшку и в косу вплелаИ стало Безвестное – Жизнью Села…

Земная морщина – пригорков мозоли,За потною пашней – дубленое поле…Повыйди в потемки из хмарой избы –И вступишь в поморье Господней губы,Увидишь Предвечность – коровой онаУснула в пучине, не ведая дна.Там ветер молочный поет петухом,И Жалость мирская маячит конем… (с.308).

Таким образом, говоря о деревне, поэт по–своему передает мифологические представления о существовании «сельской крестьянской страны, расположенной на 70 островах, отделенной морем, поиски которой продолжались вплоть до нач. ХХ века». [5] Топоним (Белая Индия), заключенный в названии, по мнению исследователей, у Клюева «приобретает символическое значение и переходит в разряд поэтических онимов, символизирует ценности старообрядческой культуры» и перекликается с образами Китеж–града, Беловодья – «чудесным образом сохраненной праведной земли». [6] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Отметим, что в поэзии Н. Клюева образ деревни – «избяного рая» формируется в тесной связи с созидательными образами хлеба, [7] коровы (молока), что, как отмечает Н. А. Криничная, [8] отражает народные представления о мужицком рае.

Впусти их раздумьем – и въявь обретешьКовригу Вселенной и Месячный НожНарушай ломтей, и Мирская душаИз мякиша выйдет, крылами шурша. (с.308)

Примечательно, что, говоря и о собственном рождении, и жизни («Гагарья Судьбина»), в рамках тойже стр. 471 мифопоэтической модели и особого поэтического тезауруса Н. Клюев пишет: «Теплый животный Господь взял меня на ладонь свою, напоил слюной своей, облизал меня добрым родимым языком, как корова облизывает новорожденного теленка». [9] Рассуждая о поэме «Мать–Суббота», Н. Клюев определяет ее как «избяной Экклезиаст, Евангелие хлеба». [10]

Формирование образа деревни в поэзии Н. Клюева тесно связано с мотивом сна. Сюжеты и образы снов и видений поэта отражены в его прозе и поэтических произведениях. Так, Клюев пишет в «Гагарьей Судьбине»: «Жизнь на родимых гнездах, под олонецкими берестяными звездами дала мне песни, строила сны “святые”, непоколебимые, как сама земля». [11] Эта мысль перекликается с поэтическими образами, воплощенными в стихотворении «Нерушимая Стена»:

И не веткой ли ПалестиныДеревенские дни цвели,Когда ткал я пестрей рядиныМои думы и сны земли.Когда пела за прялкой мамаПро лопарский олений райИ сверчком с избяною КамойАукался Парагвай? (с.542).

Сон у Клюева позволяет проникнуть в «тайное», постигнуть истинное. [12] Он прозрение и предзнаменование, провидение и пророчество:

Ночная деревня – преддверие Уст…Горбатый овин и ощеренный кустНасельников чудных, как струны, полны…Свершатся ль, Господь, огнепальные сны!» (с.309).

Как справедливо отмечают исследователи, «имея установку на создание пророческой поэзии, Клюев сознательно прибегает к традиционным символам, образам–предзнаменованиям». [13]

Своеобразное духовное творение мира в слове, воплощающем образы снов, отражено и в поэме «Заозерье». Предваряя чтение поэмы на литературном вечере в ленинградском Геологическом комитете, Н. Клюев поясняет: «Сквозь бесформенные видения настоящего я ввожу вас в светлый чарующий мир Заозерья, где люди и твари проходят круг своего земного бытия под могущественным и благодатным наитием существа с “окуньим плеском в глазах” – отца Алексея, каких видели и знали саровские леса, темные дубы Месопотамии и подземные храмы Сиама». [14] Видения отца Алексея поэт метафорически воплощает в тексте поэмы:

Дудя коровьи молебныВ зеленый Егорьев день,Он в воз молочный и хлебныйСвивает сны деревень (с.649).

Мифологизация деревни в поэме связана с образами Велеса, Гостомысла, Ильи–Пророка, Медоста. Идеализация описываемых объектов достигается в параллелизме. Мифологическое проникает в реально существующее, формируя новую синтезированную действительность.

С образом деревни (избяного рая, святой земли) неразрывно связан мотив разрушения, гибели. Этой разрушающей силой оказываются реалии революции, городская адская машина и разнузданность нравов («Ад заводский и гиблый трактир» – с.349). Мысли о мессианской роли Ленина и поэтическая идеализация революции («Все звончей, напевней / Трудовые сны, / Радости деревни / Лениным полны» – с.534) сменяются осознанием безбожия и порока, порожденного революционным насилием («И деревня – Красная Ляга – /Захмелела под звон берез… / Знать, и смертная роспита баклага /За тебя, буревестныйХристос» – с.349). О том, что «революция сломала деревню» и его, Клюева, «быт», его «избяной рай», он жалуется в письмах к М. Горькому и С. Есенину. [15] Образы утраченного «избяного рая» мы обнаруживаем и в поэмах «Деревня» и «Погорельщина».

стр. 472Гибель деревни для поэта – это то, что происходит в настоящем, а прозрение о воскрешении деревни («берестяного рая») мыслится как желанное будущее просветление, подобно воскрешению Христову через муки и очищающее страдание. Разрушение космогонического порядка (символический образ кита [16] ) связано с утратой христианских ценностей, символически переданной через образ «смертельной болезни Бога»:

Переплеск, как столб комаров,Запевает в ушах деревни;Знать, пора крылатых китовРодить нашей Саре древней.Песнолиственный дуб облетел,Рифма стала клокочуще бурна…Кровохарканьем Бог заболел -Оттого и Россия пурпурна (с.442).

Сохранение основ самобытной культуры Руси, вечной («нетленной») благодати деревни связано с образом Христа:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Все прах и дым. Но есть в векахБогорожденный час,Он в сердобольных деревняхЗовется Светлый Спас.Не потому ль родимых селСмиренномудрен вид,Что жизнедательный глаголИм явственно звучит… (с.263).

Очевидно, что формирование образа деревни у Н. Клюева связано с особой индивидуальноавторской «концепцией человеческой истории как бесконечной череды явлений – созидания и разрушения, гибели и воскресения путем очищающего страдания». [17]

• [1] Маркова Е. И. Творчество Николая Клюева в контексте севернорусского словесного искусства. Петрозаводск, 1997. С. 211–266; Сидорова Л. Ю. Система образов и особенности сюжетосложения в поэме Н. Клюева «Погорельщина» // Клюевский сборник. Вологда, 2002. Вып.3. С. 162–170; Шерлыгина Е. А. «И лопский погост – многоглавый петух…» (наблюдения над хронотопом поэмы Н. Клюева «Погорельщина») // ХХ1 век на пути к Клюеву. Материалы междунар. конф. Петрозаводск, 2006. С.270–274; Трофимов И. В. Предметный мир эпоса Н. А. Клюева («Погорельщина») // Там же. С. 111–118.
• [2] Поэтический словарь Николая Клюева. Выпуск 1: Частотные словоуказатели /Сост. Богданова М. В., Виноградова С. Б., Головкина С. Х., Смольников С. Н., Яцкевич Л. Г. Вологда, 2007. С.26.
• [3] Здесь и далее при включении цитат из поэтических текстов Н. Клюева в скобках дается только страница по указанному источнику: Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб., 1999.
• [4] Головкина С. Х. Образ сказки в поэзии Н. Клюева // Клюевский сборник. Вологда, 2002. Вып.3. С. 134–144. Образ сказки в поэзии Н. Клюева рассматривается здесь довольно подробно.
• [5] Чистов К. В. Русские народные социально–утопические легенды XVII – XIX вв. М., 1967. С. 258, 261.
• [6] Смольников С. Н. Мифологема–топоним «Китеж» в поэтической системе Н. А. Клюева // Клюевский сборник. Вологда, 1999. Вып.1. С. 91, 97.
• [7] Яцкевич Л. Г., Головкина С. Х., Виноградова С. Б. Поэтическое слово Н. Клюева. Вологда, 2005. С. 37–40, 59–62, 144–163.
• [8] Криничная Н. А. Клюевская концепция рая в свете легенд о невидимом Китеже // ХХ1 век на пути к Клюеву. Материалы междунар. конф. Петрозаводск, 2006. С. 39.
• [9] Клюев Н. А. Гагарья Судьбина // Клюев Н. А. Словесное древо. Проза. СПб., 2003. С. 35.
• [10] Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб., 1999. С.965.
• [11] Клюев Н. А. Гагарья Судьбина // Клюев Н. А. Словесное древо. Проза. СПб., 2003. С. 36.
• [12] Полагаем, что в поэтической картине мира Клюева во многом отражены взгляды П. А. Флоренского о сне как «явлении мира невидимого», «сумеречности сознания, всегда блуждающего на границе миров», «ступени жизни в невидимом» (Флоренский П. А. Иконостас // Флоренский П. А. Сочинения: В 4 т. М., 1996. Т.2. С. 419, 428.
• [13] Смольников С. Н. Ленин: пресуппозиции и актуальная семантика антропонима в поэзии Н. Клюева // Клюевский сборник. Вологда, 2002. Вып. 3. С. 41.
• [14] Клюев Н. А. Сердце Единорога. Стихотворения и поэмы. СПб., 1999. С.967.
• [15] Михайлов А. О прозе Николая Клюева // Клюев Н. А. Словесное древо. Проза. СПб., 2003. С.24.
• [16] В русской христианской эсхатологии кит символизирует космос, порядок, а в движении – крушение мира (Белова О. В. Славянский бестиарий: Словарь названий и символики. М., 2001. С. 160–162).
• [17] Сидорова Л. Ю. Система образов и особенности сюжетосложения в поэме Н. Клюева «Погорельщина» // Клюевский сборник. Вологда, 2002. Вып.3. С. 162.