Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Аннотация: Доклад посвящен исследованию образов севера и зимы в поэтическом творчестве Константина Случевского (1837–1904). Анализ «природной» лирики поэта, основой для которой стала северная образность, дает основание рассматривать ее как одну из граней философско–религиозной концепции Случевского, представляющей собой попытку осмысления сущности мироздания и места человека в нем и получившей воплощение в его лирике.

Ключевые слова: Пейзажная лирика; образ зимы; образ севера; национальный характер; Случевский; fin de siecle;

Summary: The report focuses on the study of images of the north and winter in the poetic work of Konstantin Sluchevsky (1837–1904). Analysis of the «natural» lyric of the poet, which is based on the northern imagery allows us to consider it as part of the philosophical concept Sluchevsky, which is an attempt to comprehend the nature of the universe and human place in it.

Keywords: Pastoral poetry; the image of the winter; the image of the north; the national character; Sluchevsky; fin de siecle;

стр. 492Творчество Константина Случевского (1837–1904) – одного из самых ярких представителей эпохи литературного «безвременья» – принято рассматривать как переходное явление между поэзией классического периода и нового времени, совмещающей в себе элементы декадентской и модернистской поэтики. Философский склад лирики Случевского, ставшей инструментом доказательства ряда идей и воззрений поэта, придает его художественному миру не только внутреннюю целостность и законченность, но и сообщает черты «поэзии итогов».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Показательной в этом смысле – наряду с социально–онтологическими и философскотанатологическими стихотворениями – оказывается и так называемая природная лирика автора. Ее анализ интересен не только в отношении изучения наследия этого, в сущности, мало исследованного поэта, но и с точки зрения характеристики поэтического дискурса второй половины XIX в.: «… образы природы, которая остается равной себе на протяжении столетий, позволяют проследить движение самой художественной образности, не смешивая его с движением изображаемой действительности». [1]

В самом полном академическом собрании сочинений Константина Случевского, [2] где опубликовано более семисот стихотворных произведений автора, текстов, объектом рефлексии которых становится природа, относительно немного. Еще меньше лирики собственно пейзажной: будучи поэтом философского склада, Случевский предпочитает возводить природные образы в метафорические. Однако, несмотря на тяготение автора к символизации пейзажей, те из них, что воплощают образы севера и зимы – как самого репрезентативного для севера времени года – проникнуты национальным колоритом.

Разнообразие зимних ландшафтов, представленных в русской литературе, в которой образ зимы явлен многогранно и многоосмысленно, с оговорками можно свести к трем типам: 1) торжественный, яркий, праздничный облик; 2) скованная, безжизненная природа, погруженная в подавленное молчание; 3) бушующая стихия, одушевленная враждебным человеку началом и внушающая страх. [3] Большую часть стихотворений Случевского зимней/северной тематики можно отнести ко второму из названных типов.

Обращаясь к рассмотрению данной группы стихотворений Случевского, нельзя не обратить внимания на то, что часть текстов посвящена анализу влияния, оказываемого географическими и климатическими условиями на формирование русского национального характера. Так, стихотворение «Край, лишенный живой красоты…» (1880) становится своего рода поэтической иллюстрацией – в духе депрессивной риторики Случевского – к позитивистским идеям второй половины века, в частности, теории «расы, среды и момента» И. Тэна. «Эта бледность породы людской / Родилась из природы самой», – утверждает поэт, обходясь без конкретных географических наименований; в них нет необходимости: в изображенном пейзаже можно узнать большую часть русских просторов:

Цепи мелких, пологих холмов,Неприветные дебри лесов,Реки, льющие волны сквозь сон,Вечно серый, сырой небосклон.стр. 493Тяжкий холод суровой зимы,Дни, бессильные выйти из тьмы,Гладь немая безбрежных равнин…

Картина эта настолько уныла, что наводит сон и на Творца, который «бросил кисти и сам задремал.». Становится понятно, почему недостает «масштаба» людям и чувствам («Если плачут – печаль их мелка, / Если любят – то любят слегка»): «неоконченный» пейзаж формирует «неоконченный» характер, вслед за природой существующий в постоянном полусне, где «все неясно» и «полно теней».

Размышления Случевского движутся в русле темы «народ и природа / родина»: не случайно эти слова в русском языке однокорневые. Бесконечное, однообразное пространство русской равнины сформировало характер русского человека, вечно мятущегося по жизни, ищущего чего–то, что ему самому неизвестно: «земля, и земля, и еще земля без конца ни к какой цели человека не влечет.». [4]

В результате бесцельных и безрезультатных метаний лирический герой Случевского – как настоящий герой времени «без героя» – отказывается от всякой попытки борьбы и доказательства неслучайности своего существования. Покрытые снегом бескрайние просторы отождествляются в его сознании с похоронным саваном (стихотворение «Саван белый… Смерть–картина…» из цикла «Черноземная полоса» (1883–1884)) и его самого превращают в живого мертвеца.

«Ум смиряющая даль» сродни тому простору, о котором говорит старший современник К. Случевского Яков Полонский в стихотворении «Женевское озеро» (1859): «Из простора этого некуда бежать». Бесконечные пространства парадоксальным образом создают ощущение скованности, тупика. И в этом контексте призывы героя Случевского – «Ты уймись, моя кручина! Пропади, моя печаль!» – могут быть истолкованы лишь как признание собственной беспомощности и бессмысленности любого противодействия, выраженного даже в такой пассивной форме.

В этом царстве запустеньяИ великой немоты,Что же значат все мученья,Что же значим я и ты?

В стихотворении «Саван белый. Смерть–картина.» лирический герой Случевского еще только задается вопросами; в стихотворении «Не помериться ль мне с морем?» (1898) ответы на них уже получены. Пейзажи, изображенные в обоих текстах, сходны, при этом в более позднем стихотворении аллегория «пустое, покрытое снегом пространство = жизненное пространство, жизнь», уловимая и в предыдущем, прочитывается очень четко благодаря мотивам, связанным с витальной семантикой – дороги (как жизненного пути) и моря (ср. «море жизни»). Лирический сюжет стихотворения разворачивается в условном хронотопе; образа моря как такового так и не возникает: герой отправляется в путь – условно говоря, по твердой поверхности – на санях, запряженных лошадьми, на исходе сил кони «клонят морды в снег». Дополнительный символизм тексту добавляет то, что море, о котором идет речь в стихотворении, очевидно, сковано льдом, безжизненно.

Представленная при помощи древней метафоры пути жизнь разделяется на несколько фаз: начало – молодость с ее удалью и амбициями, пока не имеющими никакой конкретной цели («Не помериться ль мне с морем? / Вволю, всласть души? / Санки крепки, очи зорки. / Кони хороши.»); середина дороги – зрелость, когда лирический герой еще полон сил и ему кажется, что в жизни есть смысл, который можно постичь («Где–то, мнится, берег дальний / Различает взгляд»); старость, лишенная обольщений прошедших лет (цель жизни – «берег дальний» – все так же далека, позади «несчитанные версты», а силы уже на исходе) («Стали кони. Нет в них силы»). Человеку недостает ни мочи, ни веры, чтобы преодолеть раскинувшийся простор жизни, и потому только смерть оказывается единственным доступным ему действием:

И не в том теперь, чтоб дальше.Всюду – ширь да гладь!Вон как вдруг запорошило.Будем умирать!

Пейзаж, изображенный в стихотворении «Мало свету.» (1880), в классификации М. Н. Эпштейна относится к «мокрой» или «серой» разновидности «унылого» пейзажа, характерной особенностью которого становится отсутствие как гармонии, так и хаотической энергии: «во всем энтропия, сглаженность, безысходность». [5] В стихотворении фигурируют некоторые обязательные атрибуты «унылого» пейзажа: мгла (вместо света или тьмы), туман, стаи галок и ворон («обыденные серые дневные птицы вместо жутковатых ночных птиц: стр. 494 совы и филина» [6] ). Хотя поэт не называет конкретных мест, за немногочисленными перечисленными им деталями пейзажа – «Воздух темен и не чист; / Не подняться даже дыму - / Так он грузен и слоист. / Он мешается с туманом», «Мгла по лесу, по болоту…», соотносящимися с пушкинскими строчками «из тьмы лесов, из топи блат» – довольно ясно вырисовывается образ северной столицы России. Атмосфера Петербурга, за которым в литературе XIX в. закрепилась репутация города, где человеку навсегда положено оставаться «маленьким», на осязаемом уровне сковывает вязким туманом вперемешку с дымом и мглой его движения и желания:

Да, задача не легка –Пересиливать дремотуЧуть заметного денька!

Ритмическая организация текста (стихотворение написано четырехстопным хореем) придает ему заметную динамику, которая почти нейтрализует неподвижность, заложенную на смысловом уровне. Ритм, а также темпоральная локализация («Мало свету в нашу зиму!»), несмотря на мрачность колорита, снимает драматизм: так называемая «хандра» лирического героя оказывается сезонно обусловленной, а не перманентной, как в двух предыдущих стихотворениях.

В одном из первых стихотворений Случевского «Ходит ветер избочась…», с которым, среди прочих, поэт вступает на литературное поприще, Санкт–Петербург представлен иначе. Обращаясь к классификации «зимних» текстов, этот следует отнести к третьей группе: главным и, по сути, единственным действующим лицом здесь оказывается ветер – стихия, в данном контексте, родственная тем силам, которые предстают перед героем пушкинских «Бесов». Сходство обнаруживается не только в принадлежности к одному атмосферному явлению – метели, – но и в его качественной характеристике: в обоих стихотворениях стихия обладает своим голосом. Для сравнения:

И, метелицей гудя,Плачет да рыдает.Под мостами свищет онВоет жалким воем (К. Случевский)

Вьюга злится, вьюга плачет;Что так жалобно поют?Визгом жалобным и воем Надрывая сердце мне… (А. Пушкин)

Еще одно свойство стихии – ее проявление по отношению к человеку. У Пушкина она безусловно враждебна и инфернальна по своей природе. О стихии Случевского этого сказать нельзя хотя бы потому, что присутствие в его стихотворении человека незаметно: поэт показывает практически безжизненное пространство, в котором люди – торговка («баба кривобокая»), мужик на дровнях – возникают как бы случайно и только в перечислении рядом с неодушевленными предметами. Пространственно–временной континуум стихотворения организован таким образом, что современный Случевскому Петербург – в середине XIX в. одна из крупнейших европейских столиц – изображается диким безлюдным краем, где господствует стихия; именно такими и были эти места еще несколько веков назад. Напоминают о тех древних временах и слышащиеся в завываниях ветра «песни дедов» и «сказки муромских лесов». Употребление глаголов в форме настоящего абстрактного времени (ходит, стелет, бьется, несет, дует и т. д.) переводят картину в план вечности: эти края навсегда останутся во власти стихии, человеку стать здесь хозяином не суждено никогда.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Особое развитие тема севера получает в цикле Случевского «Мурманские отголоски» (1888–1889), написанного по впечатлениям от путешествия поэта в свите великого князя Владимира Александровича по Северо–Западу России. Проблематика цикла дает много материала для размышления, заслуживающего отдельного детального рассмотрения, однако границы данной работы позволяют обозначить только основные векторы его потенциального исследования. Прежде всего, это изображение Мурмана как края света, где «Божиим веленьем сведена / Граница родины с границею творенья», – земли, в которой царят древний хаос и амбивалентная водная первостихия, разрушающая и творящая этот извечный мир заново. В цикле представлены два типа человека – коренного (помора) и пришлого (русского). Первый природе не противопоставлен, первобытное сознание не выделяет его из окружающего мира: человек является его частью, живет и умирает по его законам:

В нем угрюмые люди – поморы толкутся,Призываются к жизни на краткие дни.Не дано им ни мыслью, ни чувством проснуться!стр. 495Уж не этим ли счастливы в жизни они?

Человек же, условно пришедший сюда извне, на краю мироздания оказывается «перед живым лицом всевидящего Бога», ощущает себя на пороге жизни:

… И говорит: сюда пришла моя дорога!Скажи же, Господи, отсюда мне куда?

Наряду с натуралистическими – в «Мурманских отголосках» много точных описаний «с натуры» и даже бытовых деталей, – апокалиптическими и космогоническими в цикле есть и фольклорномифологические мотивы, обнаруживающие себя в фантастичности и запредельности изображаемого пространства, к которому нет дороги («Мурмана дальнего гранитные палаты / Тысячеверстною воздвиглися стеной»; «Ни один на свете конь / Не нашел к нем пути; Тут и улиц не найти»).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

М. Н. Эпштейн в книге, посвященной системе пейзажных образов в русской поэзии, говорит о К. Случевском как о поэте, который подводит своеобразный «иронический» «итог развитию русского пейзажа <…> обнажая разрыв между пошлой, трагически–бессмысленной реальностью природы и ложно–идеальным, возвышенно–поэтическим представлением о ней». [7] По мнению исследователя, Случевский разоблачает «классический миф о гармонии природы и человека». [8] До известной степени так оно и есть: значительная часть природной лирики поэта посвящена теме формирования национального характера под воздействием национального пейзажа, в котором преобладает северная/ зимняя образность – и это соответствие у поэта всегда проявляет себя со знаком «минус». Повторяясь в человеке, пейзажные характеристики бесконечного пустого пространства, занесенного снегом, обусловливают его существование без смысла и без цели. Природа – снаружи и внутри – сковывает и не дает возможности самоосуществления. Нашедшее отражение в лирике, авторское понимание мироустройства отражает пессимистические настроения эпохи «fin de siecle».

• [1] Юкина Е., Эпштейн М. Поэтика зимы // Вопросы литературы. 1979. № 9. С.172.
• [2] Случевский К. К. Стихотворения и поэмы. СПб., 2004.
• [3] КожуховскаяН. В. Образ зимы в русской литературе // Пушкинские чтения-97. Тезисы докладов межвуз. конф. СПб., 1997. С.45.
• [4] Вейдле В. Задача России // Пространства России: хрестоматия по географии России. Образ страны / Под ред. Д. Н. Замятина. М., 1994. С.47.
• [5] ЭпштейнМ. Н. «Природа, мир, тайник Вселенной.»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990. С.154.
• [6] Там же. С.155.
• [7] Там же. С.230.
• [8] Там же. С.231.