Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Финансовое обеспечение исследования осуществлялось из средств федерального бюджета на выполнение государственного задания КарНЦ РАН (0225-2018-0011).

Аннотация: Воспоминания и записи 1930–1950-х гг. «Рассказов о Гражданской войне» в Карелии позволяют проследить, как шел перевод военного опыта на язык письма. Нарратив о войне, вписанный в базовую советскую мифологию или противоречащий ей, организуется через различные сюжеты, определенный набор тем, мотивов, действующих лиц (свой / чужой и их взаимопревращение, мотив чудесного спасения, «нетипичного» поведения врага и т.д.).

Ключевые слова: Гражданская война; Карелия; нарративные источники; память;

Summary: The key position of the Malopinezhje region on the ethno-cultural map of the Russian North has caused the reconstruction of the lost fragments of the local folk music tradition. Historical and ethnographic data, observations of collectors, statements of informants and other sources allowed restoring the image of the national musical culture of the region and its orientation in the circle of Northern Russian song systems.

Ключевые слова: Malopinezhje; folk music tradition; ethnographic context; reconstruction;

Обращение к теме памяти в контексте Гражданской войны вызывает несомненный интерес, тем более, что сегодня все чаще обнаруживается стремление исследователей, изучающих раннесоветский период российской истории, опираться на «живые свидетельства» прошлого. [1] В отличие от «человеческих документов», рассказывающих о временах, не столь от нас удаленных, и зафиксированных специалистами по «устной истории», анализируемые тексты 1930–1950-х гг., конечно, не могут так же объемно «представить» образ времени, однако все же позволяют увидеть «человеческое измерение» трагической эпохи Гражданской войны в «антропологическом ракурсе».

Следует учитывать, что источники личного происхождения являются гибридным жанром: это и воспоминания, но это же и письменные источники, которые создаются по законам построения нарративов. [2] На основании «Рассказов о Гражданской войне в Карелии» можно проследить, как опыт войны переводится в рассказ, как организуется и трансформируется нарратив о войне. В недавней публикации С. Ушакина и А. Голубева на эпистолярном материале исследована проблема перевода военного опыта в письмо через определенный набор сюжетов, тем, мотивов и действующих лиц. Исследователи исторической динамики жанра военного письма отмечают, что «публичные» письма фронтовиков раннесоветского периода, направленные в газеты и органы власти, «демонстрируют процесс сращивания индивидуального желания высказаться с выразительными возможностями господствующего дискурсивного режима». Письма становятся ценным источником, который свидетельствует о стремлении авторов этих корреспонденций превратить себя в советского военнослужащего, «способного говорить с властью на ее языке». [3]

Можно усмотреть аналогию, характеризуя опубликованные и оставшиеся в архивах документы, повествующие «о времени и о себе»– биографические записи интервьюеров и автобиографические рассказы участников и очевидцев событий. Разумеется, экспедиции, собиравшие воспоминания о событиях 1917–1920 гг., обращались к памяти лишь одной из сторон – к победителям, участвовавшим в сражениях Гражданской войны. Среди них бывшие красные партизаны, красноармейцы и те из жителей приграничья, кто поддерживал светскую власть. Однако в их свидетельствах встречаются подробности, позволяющие обнаружить проявления не только идеологической памяти населения, но и памяти неотредактированной, иногда наивной, порой рефлексивной, рассудочной, нередко той, которую можно назвать «памятью сердца».

В текстах записей «фольклора Гражданской войны» прослеживается традиция рассказывания, которая устанавливает тесную связь между этой памятью и пространством традиционной культуры Русского Севера. Семидесятилетняя А. П. Попова, рассказывая о с. Нюхча, затерянном в глуши Карельского Поморья, вспоминала, что до прихода «добровольцев» – солдат добровольческой Белой армии – «уж никто у нас не бывал, ворон не пролетывал в нашу деревню». [4]

Во время Гражданской войны Карелия оказалась территорией массового применения военных и чрезвычайных методов управления, отличавшихся особой жестокостью. В индивидуальной и коллективной памяти людей нашли отражение их тогдашние эмоциональные реакции в условиях экстремальных ситуаций, становившихся повседневностью, – страх, ненависть, переживание голода, боли, физического насилия, ностальгии по утраченному традиционному укладу жизни. [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Значительный интерес представляют многочисленные воспоминания очевидцев и участников событий революционного и военного времени из фондов Научного архива КарНЦ РАН. Они были записаны в 1930 – 1950-е гг. как историками, так и фольклористами, отправлявшимися в карельское приграничье, в Поморье, в глубинку бывшей Олонецкой губернии. [5] В 1932–1933 гг. ленинградская исследовательница А. М. Астахова, занимавшаяся, в первую очередь, городским фольклором, песнями городской улицы, выезжала в экспедиции в Карельское Поморье, где записывала «Рассказы о Гражданской войне» одновременно с историческими песнями, любовной лирикой и произведениями других жанров. [6] Порядка 30 историй, рассказанных в Беломорском (Сорокском) и Медвежьегорском районах жителями Повенца и Медвежьегорска, сел Нюхча, Лапино, Шижня, Койкиницы и Пертозеро, зафиксированы ею в 1932 гг. Среди экспедиционных архивных материалов они образуют раздел «Фольклор Гражданской войны». [7]

В воспоминаниях о Гражданской войне в Беломорской и в Олонецкой Карелии неоднократно встречается сюжет о том, как приговоренному, уцелевшему во время расстрела, удается выбраться из-под горы трупов и скрыться. [8] В записанных А. М. Астаховой в 1930-е гг. текстах рассказов членов семьи И. В. Титова из Нюхчи также присутствуют фольклорные мотивы «чудесного спасения» и «неокончательной смерти» участников кровопролитных событий.

По свидетельству сестры арестованного белыми в Нюхче И.В. Титова, в одном из домов односельчанка первоначально сумела спасти ее брата следующим образом: «В окошко-то увидали и бегом из квартиры через сенник, но по дороге встретился бы неминуемо с Рублевским (белым офицером. – Е. Д.), если бы «жонка» хозяина «не закрыла его юбкой: она, распустив юбку, встала между ним и Рублевским, и брату удалось бежать». [9]

Герой повествования зачастую спасается благодаря женской находчивости. Примечательны рассказы жителей с. Койкиницы Петровско-Ямской вол. Повенецкого у.Олонецкой губ. о захвате села белыми в феврале 1919 г. Согласно воспоминаниям, записанным в 1932 г., депутаты сельсовета, заранее зная о возможном приближении противника, «имели предосторожность», поэтому «документы и портреты вождей выносились из сельсовета на квартиру» к одному из них. Однако при обыске квартиры, устроенном белогвардейцами, «документов у него никаких не нашли, потому что девочка сестра завернула все эти бумаги в рвань и бросила на пол». [10]

В 2010 г. петрозаводский исследователь К.К. Логинов передал в Научный архив КарНЦ РАН самозапись воспоминаний очевидца тех событий А.М. Шарапова, сделанную в 1975 г. Автор воспоминаний пишет, в частности, о том, как в соседней деревне Ревош-наволок белые искали В.Д. Мосягина, которому удалось скрыться. «Когда белые вошли в его дом, жена его Татьяна Ивановна успела в подойник сбросить со стола бумаги и, заговорив белого, закопала документы в навоз. Так белые ни с чем и ушли». [11] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Иллюстрацией к проблеме формирования нарратива о событиях Гражданской войны могут выступать различные сюжеты, через которые происходит перевод военного опыта на язык письма. И.А. Разумова отмечает «неоднозначные, часто противоречивые и изменчивые оценки “своих” и “чужих”, которые являются реакцией на реальное разнообразие ситуаций». [12] В записях ленинградских исследователей можно выделить традиционные для фольклора мотивы «нетипичного поведения врага»: нередко «чужой» становится своим, а «свой» оборачивается чужим. [13]

Так, часовой-белогвардеец предупреждает красного партизана о грозящей ему в деревне опасности. Врач, служивший у белых, спасает красноармейца от ареста, поскольку оказался его однополчанином в годы Первой мировой войны. [14] В воспоминаниях сорокалетнего А. П. Вавилина о пребывании в плену у белых в 1919 г. в районе ст. Кяппесельга говорится, что автор избежал расстрела благодаря тому, что арестованный вместе с ним товарищ-поляк оказался родственником начальнику контрразведки: оба поляка вместе служили «в царское время», к тому же были женаты на сестрах. [15] Приведенный пример подтверждает заключение И. А. Разумовой о том, что установление родства в любой форме – от свойства до былого братства по оружию – способствует преодолению критического положения, являясь средством «спасения» и психологической компенсации. [16]

Разделение земляков на «нас» и «этих», «своих» и «чужих» в условиях острейшего общественного противостояния было типично для обеих сторон, участвовавших в Гражданской войне. Мотив жертвенности во имя товарищей характерен для записанных А.М. Астаховой воспоминаний матери председателя сельсовета И.В Попова, расстрелянного в с. Нюхча. Ее рассказ более эмоционален, мать наделяет героя семейной легенды особо значимыми для нее сакральными атрибутами: «А я испугалась, што книги у него есть, на хлеву. Он говорил, што книги такие, что за каждый листок расстреляют». [17]

Как пояснил отец погибшего, «в сельском амбаре было несколько ячменя и муки», которые сын распределял, «а когда не стало, ездил на Молчанов остров, где были запасы, ездил покупщиком и просителем туда, где взять можно было». Примечательно упоминание А.П. Поповой о том, как она предостерегала сына от недовольства со стороны зажиточных односельчан: «Я ему и говорю: “Вот, Ваня, ты с бедным связался, а тебя богатые расстреляют”. А он: “Э, мама! Ты не дело говоришь. Полдела – кабы за бедных расстреляли, только бы не за богатых. Тогда бы был я памятником”. А я не спросила: “Ваня, каким бы ты был памятником?”. Вот теперь памятником и стал. Товарищи три раза в год ходят и поминают». [18]

Представляется, что упоминание о троекратном посещении могилы погибшего героя коррелирует не с конкретными поводами, какими могли быть годовщина расстрела и майские и октябрьские праздники, а с сакральным, недатированным временем. Подобным же образом можно объяснить и деталь рассказа о состоявшемся после окончания войны перезахоронении праха одного из расстрелянных в сакральное пространство братской могилы: «После его уже там нашли и тут же и закопали, и через год уж перевезли к товарищам. Три года там они лежали, ничто не выстлело (курсив мой. – Е.Д.)». [19] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В семейных меморатах, более или менее свободных от влияния канонических схем, обязательных при сборе «официальных» воспоминаний, также присутствует мотив страданий и смерти за «народное дело», но нарратив более приближен к традиционному, отличается образностью и приметами мифологического времени.

• [1]  Стрекалова Е. Н. Историческая память и устная история в исследовательском поле Великой Отечественной войны // Память о Великой Отечественной войне в социокультурном пространстве современной России. СПб., 2008. С. 5–24.
• [2]  Fludernik M. An Introduction to Narratology. Abingdon, New York: Routledge, 2009; Hinchman L.P., Hinchman S.K. Memory, Identity, Community. The Idea of Narrative in the Human Sciences. New York: New York University Press, 1997;Kaivola-Bregenhöj A. History bursts into story: Women’s tales of war // Folklore Fellows’ Network. 2009. December. № 37. P. 2–17.
• [3]  Голубев А., Ушакин С. Экс-позиция письма: о правилах чтения чужой переписки // ХХ век: письма войны. Антология военной корреспонденции. М., 2016. С.18.
• [4]  Научный архив КарНЦ РАН (НА КарНЦ), ф. 1, оп. 1, кол. 26, ед. хр. 86–118, л. 229.
• [5]  Филимончик С.Н. Роль научно-исследовательских институтов Карелии в развитии гуманитарных наук в 1930-е годы // Труды Карельского научного центра РАН. Сер. Гуманитарные исследования. Вып.1. 2010. № 4. С. 108.
• [6]  Иванова Т.Г. Роль ленинградских ученых в становлении фольклористики в Карельском научно-исследовательском институте // Труды Карельского научного центра РАН. Сер. Гуманитарные исследования. Вып.1. 2010. № 4. С. 118–119.
• [7]  НА КарНЦ РАН, ф. 1, оп. 1, кол. 26, ед. хр. 86–118, л. 227–347.
• [8]  Там же. Л. 230, 332; НА КарНЦ РАН, ф. 1, оп. 1. Фольклорная коллекция. Воспоминания о Гражданской войне 1918 – 1919 гг., записанные олончанином Петровым в 1960-х гг.
• [9]  НА КарНЦ РАН,ф. 1,оп. 1,кол. 26,ед. хр. 86–118,л. 333.
• [10]  Там же. Л.240.
• [11]  НА КарНЦ РАН, ф.1, оп.20, д.287, л.8.
• [12]  Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. Быт. Фольклор. История. М., 2001. С. 310.
• [13]  НА КарНЦ РАН, ф. 1,оп. 1, кол. 26, ед. хр. 86–118, л. 278.
• [14]  Там же. Л. 304.
• [15]  Там же. Л. 301–302.
• [16]  Разумова И. А. Потаенное знание современной русской семьи. С. 320–324.
• [17]  НА КарНЦ РАН, ф. 1, оп. 1, кол. 26, ед. хр. 86–118, л. 229.
• [18]  Там же. Л. 232.
• [19]  Там же. Л. 231.