Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Аннотация: Отталкиваясь от статьи П. Г. Богатырёва «Сны в пересказе крестьян и в народной сказке» (1930 г.), автор размышляет о собственных записях последних двух десятилетий, сделанных в Пинежском районе Архангельской области. Прослеживается роль религиозных сюжетов в рассказах о снах (явления святых в сонных видениях), прежде всего отклик в них на сюжеты и образы православной иконописи, а также на реалии традиционных обрядовых практик — символы, благодаря которым сны осуществляют свою регламентирующую функцию.

Ключевые слова: рассказы о снах; символические образы; иконопись; обряд; обрядовый предмет;

Summary:  The author reminds about the article by P. G. Bogatyriov «Dreams in Peasant Farmers’ Narrations and in Fairy Tales» (1930) and its main ideas. Next, there is a presentation of the materials from Pinega district, Arkhangelsk region, which were recorded in the two last decades. The point of this research is the place of religious subjects in dream narratives (e.g. visitations of saints in sleeping visions). The author supposes the traces of Christian iconography in such stories. The usage of items connected with traditional folklore rituals is possible there as well. These symbolic images help to interpret dream narratives as predictive texts.

Keywords: dream narratives; symbolic images; iconography; ritual; ritual object;

Рассказы о снах давно привлекают внимание исследователей устной фольклорной прозы. [1] На севернорусском материале обращался к ним и П. Г. Богатырев. Его интересовали «длинные сны крестьян» – развернутые повествования, которые по форме могут быть уподоблены, хотя и весьма условно, сказочным повествованиям (во всяком случае, к такому сопоставлению прибегал сам исследователь). Этот материал П. Г. Богатыреву посчастливилось записать во время экспедиции в Шенкурский у. Архангельской губ. летом 1916 г. Спустя почти полтора десятилетия, в 1930 г., в Праге он написал специальную статью «Сны в пересказе крестьян и в народной сказке», в которой предложил систематизацию оказавшихся в его распоряжении рассказов о снах; привел короткие суждения своих собеседников о снах, их влиянии на человека и его жизнь; отметил, что, несмотря на то что сказки используют мотив вещего сна, развернутые описания сновидений в целом для них не характерны. [2] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Хотя П. Г. Богатырев упоминал о гипотезе, согласно которой именно из снов возникают некоторые мотивы мифов, сказок и легенд (он ссылается на труды Ф. фон дер Лайена и Л. Лайстнера), его самого больше занимала проблема соотношения сна как индивидуального впечатления и события частной жизни и рассказа о нем как стилистически оформленного текста, в котором присутствуют «некоторые черты народной веры» и «целые мотивы из народных рассказов». [3] «Все [...] описания снов, судя по их разработанности, впервые были рассказаны не мне, – отмечал он, – и сам рассказчик не заметил того, что они подверглись влиянию [...] стилистики народных рассказов [...] Индивидуальные сны последовательно меняются под влиянием народной стилистики». [4] Примечательна в этом плане фраза одного из собеседников П. Г. Богатырева, от которого был записан сон о загробной жизни. Чувствуя, что не всё в его рассказе получается складно и понятно, он посетовал: «Давно не сказывливал». [5]

Рассказ о сне – это не просто припоминание увиденного и последовательное его изложение во всех деталях и подробностях. Это еще и попытка осмысления и истолкования этих деталей и подробностей через возведение единичного, частного случая к некоему обобщенному знанию и опыту. Рассказывая свой сон, сновидец проецирует его на реальность и соединяет с нею. Для него важно понять, что для этой реальности значит и что в ней предвещает увиденное (профетическая функция сна является, пожалуй, одной из наиболее значимых с точки зрения оценки народной культурой). Отсюда и потребность в пересказе сна другим как проверка своего субъективного впечатления реакциями заинтересованных слушателей, одновременно с рассказчиком направляющими свои усилия на припоминание похожих текстов, бытующих в традиции. И в этом смысле рассказы о снах являются одним из наиболее ярких проявлений народной герменевтики. В них субъективный опыт пережитого проверяется и подается через опыт коллективного знания, то есть в понятиях и категориях культурной и религиозной традиции, с которой соотносит себя рассказчик.

При этом рассказы о снах наиболее близко смыкаются с произведениями мифологической прозы, прежде всего с быличками, содержание которых строится вокруг встречи человека с потусторонними силами. Согласно народным представлениям, сон обычно воспринимается как состояние, в котором человек временно выходит за пределы реальности. Границы бытия и инобытия внутри сна делаются проницаемыми, а потому сновидец также способен пережить самые разные встречи. Однако какими предстанут перед ним те, кто приходит в его сон из пространства инобытия, во многом обусловлено «ожиданиями» сновидца – готовностью к встрече и узнаванию.

Среди рассказов о снах, записанных в Шенкурском у., П. Г. Богатырев особо выделял сны религиозного содержания, отмечая при этом влияние икон и на пространство сновидения, и на символику образов, его наполняющих. [6] Так, смысловым центром сна Анны Клементьевой из д. Кузелевская (Хабарово) Ямско-Горской волости становится фрагмент иконы Рождества Христова.

20 годов как помню. Лежала я, не вставала. Ушли оне косить, а я лежу. Вдрук ко мне пришол старичок, шуба на нем крыта, казинетыва, такая зборами, кушак зеленый, а шапки нет, и плешивой. И стоит, у стола стоит, на меня гледит. «Ставай, г(оворит), жоночка!» – Я г(оворю), как же я стану, у меня не рук нет, не нок нет, как жа я стану. – «Ставай, г., станеш, станеш, г., ставай, ныне Иисус Христос народился, тот тебя ислечит, г.». – «Ну, а он где-ка?» – у него и спрашиваю. «А он, г., у вас на крыльче в бураке лежыт, в котором ты коровам даеш. Ну-ка, г., сходи посмотри». Вот я пришла посмотрила, как бутто бабы все за бурак-от держатся, в бурак-от не глядят. Я посмотрела, он лежыт, запеленон в пеленках, а от меня отворачивается. Как же это он запеленон лежыт, а поворачивается, у нас как малые ребята, оне не ворочаются. Я как бутто и пробудиласе. У меня, што думыш, руки задействовали и ноги задействовали. Я на гоголюшку (= брюхо) поворотиласе, сарафан оболокла, за стол на лафку и села. Сон-от больше 20 годоф как помню. Старичок велел-от встать, я и встала. [7] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В бураке, в котором лежит запеленатый Иисус, легко узнать ясли, какими их пишут на иконе Рождества Христова. И потому совсем не случайно упоминание о том, что из этого бурака женщина обычно кормит скот, ведь ясли богомладенца были кормушкой для скота. По сути сон указывает на то, что на крыльце дома, в котором живет семья Клементьевых, народился Христос, вследствие чего уже за пределами сна в этом доме происходит чудо – чудо исцеления от болезни. В данном случае иная трактовка увиденного Анной Клементьевой, пожалуй, и невозможна. Рассказчица запоминает сон, так как он приносит в ее жизнь долгожданную перемену.

Сон Клементьевой примечателен также фигурой старичка, который говорит обездвиженной женщине о рождестве Иисуса Христа и велит ей встать. Рассказчица подробно описывает старичка, старясь припомнить его облик в мельчайших деталях. Она не делает предположений по поводу того, кто явился ей во сне, однако в той тщательности, с которой она словно вглядывается в старичка в своем рассказе, угадывается ее заинтересованность в ответе на этот вопрос.

Припоминание облика неизвестного путеводителя или помощника из сна, как и вообще сосредоточенность на подборе изобразительных средств для передачи важнейших составляющих его содержания типичны для такого рода повествований. Они опираются на визуальное впечатление, а потому многие рассказчики предельно тщательны в визуальной характеристике всего, что представляется им новым, неведомым и необычным. Возможность же через описание прийти к узнаванию, уподобив увиденное чему-то знакомому, – путь к раскрытию подлинного содержания сна, его связи с реальным бытием человека.

В 2000 г. мне довелось работать в с. Сура Пинежского р-на Архангельской обл., где я, по обыкновению фиксируя весь доступный материал, большую часть своего внимания направляла на христианские легенды, связанные с местными святынями. Я уже была знакома с семьей Нины Ивановны и Ивана Васильевича Кычёвых, когда местные жители стали говорить мне, что в дом к Кычёвым приходил святой. Обстоятельств дела никто не помнил, но все, кто что-то об этом слышал, посылали меня к ним с уверенностью, что как очевидцы они смогут мне всё подробно рассказать. Я вернулась к Кычёвым с намерением узнать, что могло породить такую молву, и сначала осторожно, издали, а потом уже и напрямую стала выяснять, откуда пошли все эти слухи. Оказалось, что их причиной стал рассказ Нины Ивановны о сне, который она поведала и мне, причем рассказ ее всё время осторожно комментировал Иван Васильевич, словно напоминая и рассказчице, и собирателю о необходимости не путать сон с явью.

Н.И.: А эта Юля была у нас тогды, эта вот старша-то монахиня. Тут тоже ведь переживает. Церковь-то ведь не-е…[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

И.В.: Не строится.

Н.И.: Не строится. Так она тоже плачет да говорит: «Приехали!..» [8] Детишки-ти тоже переживают. Ак тут вот это… после того вот это приснился сон, что вот пришел или Николай Чудотворец, или батюшка Иоанн Кронштадтский, я не знаю. Вот в белой рубахе. Вот рубаха вот досюда (показывает ниже колен. – Л.Ф.).

И.В.: Сон приснился.

Н.И.: Вот досюда рубаха белая льняна, как вот раньше льняны рубахи знашь… вот старинные-ти. И вот это… черный поясок какой. Седо-о-ой-седой. Пришел к нам он. Пришел к нам и вот бóсой. Я г(ово)рю : «Да что ты… зане тебя-я кто выгонил… экого-то босого? У кого ты живешь?» И так спрашиваю, думаю, да… какой, говорю, это…

И.В.: (Смеется. – Л.Ф.) Сны-ти рассказывать-то грешно…[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Н.И.: А я вроде не спала. Нет, я вроде не спала это… А он говорит: «Да, я замерз». Да вроде баня у нас истоплена. В бане вымыли его. Спать положили, утром встали, а его нету. А вот это вечером тут поразговариваем, говорим, вот так и так, вот это вот… расстраивается. «Не переживайте, всему свое время, всё будит». Сказал только так, и всё. И утром не стало ничего вроде.

Соб.: Но это вот сон такой был, да?

Н.И.: Ак не сон, я не спала вроде. Да. Да. Кто знает чего? Не знаю этого. Что эко-то было. Но я явно видела: небольшой ростиком, худенькой, беленькой-беленькой, и волосы седые, белые. Прямо белые все. И вот оно вот гла-аденько вот так, волосики-ти вот гладенько. А рубаха без штанов. Рубаха вот длинна, просто и всё.

Соб.: Тканая такая, да?

Н.И.: Да-да. Рубаха льняна. Раньше… тонкий лён-от был ране ведь. Другой раз… У нас ведь раньше были бабы старинны, дак… (ткали. – Л. Ф.).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

И.В.: Это Николай Чудотворец… если… по твоим… (словам. – Л. Ф.).

Н.И.: Ак я уж и не могла разобрать. Или Николай Чудотворец? Еще вроде мы ругам: «Пойдем в баню, вымоем хошь, надыть... отогрем тебе». Вроде мы в баню его повели с девкам. Вымыли его, отогрели, повалили спать, а утром не оказалось его. Да.

И.В.: Это сны, сны, сны… [9]

Сон Кычёвой, в отличие от сна Клементьевой, действительно строится по модели христианской легенды о явлении странника (= святого), что отразилось на восприятии этого рассказа местными жителями. Отсюда и обязательные хлопоты, которые вызывает появление старика в доме, когда все силы женской части семьи направлены на то, чтобы приветить незнакомца, – своего рода ответ на этическую норму, согласно которой пришедшего в дом надо обязательно принять, накормить и обогреть. Отсюда и внезапное его исчезновение в самом конце (утром встали, а его нету) – общее место в такого рода устных легендах. Содержит сон и предсказание, в котором можно усмотреть безусловную связь с реальными обстоятельствами жизни Нины Ивановны и монахини Юлии, разговор с которой взволновал рассказчицу, – «Не переживайте, всему свое время, всё будит».

Но есть у рассказов Клементьевой и Кычёвой одна важная общая особенность – внимание к облику явившегося во сне неизвестного. При этом Кычёва явно стремится соотнести его вид с известными ей по иконам изображениями святых. Она постоянно возвращается к его описанию, начиная с того, как он был одет – рубаха белая льняна, черный поясок, босой, а затем отмечая его внешние признаки – седой; небольшой ростиком, худенькой, беленькой-беленькой, и волосы седые, белые; волосики-ти вот гладенько. Высказав предположение, что старец этот или Николай Чудотворец, или батюшка Иоанн Кронштадтский, Нина Ивановна словно пытается окончательно выяснить для себя, кто же это был. И заметим, что именно на эту попытку рассказчицы откликается ее муж, склоняясь к тому, что во сне она видела Николая Чудотворца.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Не вызывает сомнений, что именно в иконописном образе святого мои собеседники искали соответствий описанию, которое хранила память Нины Ивановны. Это обычная стратегия «припоминания» в рассказах такого рода. Однако в данном случае кроме иконы у Кычёвых могли быть и другие смысловые ориентиры. Наше общение было по большей части связано с историей монастыря, основанного Иоанном Кронштадтским. Возрождение обители было для моих собеседников животрепещущей темой, [10] а потому имя Иоанна Кронштадтского прозвучало из уст Нины Ивановны не случайно. При этом жили Кычёвы около разрушенной Никольской церкви, о восстановлении которой также приходилось думать. Отсюда и мысли Нины Ивановны и Ивана Васильевича о Николае Чудотворце.

Религиозные мотивы и образы – один из важных элементов рассказов о снах, чему в немалой степени содействует сама христианская традиция. Придавая большое значение визуальному (видению), она через иконы и другие священные изображения подсказывает готовые решения, к которым воображение рассказчика прибегает именно тогда, когда для припоминания и узнавания ему более всего нужна такого рода опора. [11]

Однако очевидно, что не только религиозный, но и любой традиционный символ может становиться внутри сна смысловой доминантой, давая ключ к его восприятию и толкованию. Так, в 2016 г. в д. Большое Кротово Пинежского р-на Архангельской обл. от Марины Николаевны Галышевой, 1964 г. р., мною были записаны два рассказа о снах, содержание которых строилось вокруг головного платка как предмета, выполняющего важную роль в похоронно-поминальной обрядности (рассказы прозвучали в контексте разговора об организации похорон и поминания, а также о поведенческих нормах, предписанных семье, пережившей утрату).

М.Н.: Маме прошел сороковой день, и мы с Галей пошли разобрать амбар. Ну, там разобрали... разделили на троих: Мише, мне и Васе. [12] Это чтобы порядок в амбаре навести. Много всяких там вещей было. Чего им лежать? Васька еще был живой. Вот и соответственно все платки разделили и всё... такое... И мне мама приснилась. Она ходит там в своих задόсках, и у неё на голове полотенце. Я говорю: «Ак ты чего в полотенце ходи(шь)? У тебя што, платков нету?» Она говорит: «Нету, ни одного не могу найти». Я говорю: «Мы с Галей унесли». Она говорит: «А зря». Вот.

Соб.: Надо же![текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

М.Н.: Да. «А зря!» И потом вот через некоторо(е) время помер Васька. Приехала его бывшая жена в какой-то в шляпочке, за стол садиться – не... нету платка, нечего дать!

Соб.: Ну, свой какой-то дали, да, ей?

М.Н.: Всё равно какой-то дали, такой пёстренький. Не тёмный. Но какой-то вот такой, уж не по похоронам, такой какой-то.

Соб.: Ну, ты подумай! Действительно, как (мама) тебе предсказала, в общем. Да?

М.Н.: Да. Да. Да. «А зря!»[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Соб.: И (ты) запомнила, главное!

М.Н.: «А зря!» Вот и что Васька умер, и вот так... [13]

Для этого рассказа в не меньшей степени, чем для предыдущих, важна фигура подающего весть. Но внешняя его характеристика для рассказчика не существенна, поскольку речь идет о своем, родном человеке. Явление во сне умерших (особенно недавно умерших) близких, пожалуй, одна из типических черт, зафиксированных многочисленными рассказами о снах. И в этом случае изобразительность повествования, естественно, выражается в другом. Рассказчик сосредоточивает свое внимание на описании предмета-символа, обрядовые коннотации которого воспринимаются им как знак, как проекция на события реальной жизни.

...Тётя Саня Поликарпова, помню, тоже. Она уже как бы... Она уже была усопшей. Приснилась, принесла... Я сижу как будто в том доме. Я молодожена, наверно, еще была. Живу вот в том доме, сижу на уголке вот стола. Она заходит, несет три платка. И платки-то вот такие вот тёмные. Тёмно-зелёный какой-то, тёмно-синий и коричневый. И говорит: «Возьмите, быва, пригодится». И вот кто-то помер, не помню кто, но кто-то помер вскоре. Да-да-да. [14]

Для моей собеседницы темный головной платок – примета траура. Пересказывая свои сны, она дает мне немало информации, связанной с ролью этого предмета в обряде: объясняет, сколько принято носить такие платки, в какой момент годового поминания (= поминального стола) происходит смена темного головного платка на обычный (светлый, цветной). Однако очевидно, что внутри сна эта примета обретает дополнительную смысловую нагрузку – через нее предсказываются события.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Таким образом, рассказ о сне «цепляется» за символические образы, известные в традиции. [15] Это могут быть образы религиозные, подсказанные иконой, или образы, связанные с фольклорными обрядовыми практиками. В любом случае их подача в рассказе будет идти по схеме распознавания и уточнения внешних характеристик и деталей, а толкование – по пути припоминания их контекстных связей. Однако в конечном итоге, сосредоточенность на них подчеркнет изначальную визуальную основу рассказа о сне, составляющую главную особенность этой разновидности устной фольклорной прозы.

• [1]  За последние четверть века интерес к этой теме заметно вырос и дал плодотворные результаты: Толстой Н. И. Славянские народные толкования снов и их мифологическая основа // Сон – семиотическое окно. XXVI Випперовские чтения (Москва, 1993). М., 1994. С. 89–95; Разумова И. А. Символика сновидений // Разумова И.А. Потаенное знание современной русской семьи: Быт. Фольклор. История. М., 2001. С. 85–105; Сны и видения в народной культуре. Мифологический, религиозно-мистический и культурно-психологический аспекты / Сост. О. Б. Христофорова. М., 2002; Сафронов Е. В. Сновидения в традиционной культуре. Исследование и тексты. М., 2016. Отметим также диссертационные исследования на эту тему: Живица Е. Ю. Устная народная снотолковательная традиция (на материале рассказов о снах): Дис. … канд. филол. наук. М., 2004 (Рукопись); Лазарева А. А. Символика сновидений в народной культуре: фольклорные модели и личные нарративы: Дис. ... канд. филол. наук М., 2018 (Рукопись).
• [2]  Богатырев П. Г. Сны в пересказе крестьян и в народной сказке // Богатырев П. Г. Функционально-структуральное изучение фольклора (Малоизвестные и неопубликованные работы) / Сост., вступ. статья и коммент. С. П. Сорокиной. М., 2006. С. 97–107.
• [3]  Там же. С. 105.
• [4]  Там же.
• [5]  Там же. С. 100.
• [6]  Там же. С. 100, 101. Ранее мне уже приходилось писать об источниках одного из таких снов, записанных П. Г. Богатыревым, см.: Фадеева Л. В. Мотив «говорящая икона» в книжной легенде и фольклоре // Функционально-структуральный метод П. Г. Богатырева в современных исследованиях фольклора: Сб. статей и материалов. М., 2015. С. 240–258.
• [7]  Богатырев П. Г. Сны в пересказе крестьян и в народной сказке. С. 101, 102.
• [8]  Сон относится к периоду возрождения Сурской женской общины на месте некогда основанного Иоанном Кронштадтским, уроженцем этих мест, Иоанно-Богословского женского монастыря и отзывается на трудности, которые переживали новые насельницы этой обители, в 1990-е гг. еще лишенной официального статуса и какой-либо поддержки извне.
• [9]  Текст из личного архива автора. Ранее публиковался в следующих изданиях: Фадеева Л. В. 1)Иоанн Кронштадтский в рассказах его земляков // Живая старина. 2002. № 2 (34). С. 44; 2)Рассказчик и комментатор: позиции в устном повествовании // Актуальные проблемы полевой фольклористики: Сб. науч. тр. Сыктывкар, 2008. Вып.4. С. 21–22; Иванова А. А., Калуцков В. Н., Фадеева Л. В. Святые места в культурном ландшафте Пинежья. М., 2009. С. 345–346.
• [10]  Кычёвы – потомки рода, к которому принадлежал Иван Ильич Сергиев, прославившийся во время своего служения как Иоанн Кронштадтский.
• [11]  Фадеева Л. В. Икона и книжная легенда в русском фольклоре. М., 2019. С. 16, 18, 28–36.
• [12]  Миша и Вася – братья, Галя – невестка рассказчицы.
• [13]  Архив автора, зап. 811–0210, 11:53 – 13:07.
• [14]  Архив автора, зап. 811–0210, 13:53 – 14:19.
• [15]  Я сознательно не рассматриваю здесь ситуацию, когда рассказчик ссылается на сонник, тем самым отказываясь от задачи самостоятельного толкования увиденного во сне.