Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Статья подготовлена при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Проект № 18-012-00809 А «Диалектное исследование лексики и ономастики Костромского края»

Аннотация: В статье рассматриваются пьесы-сказки для детей Ефима Честнякова с точки зрения воплощения в них общерусских фольклорных традиций в севернорусской интерпретации. Определяются типологически значимые номинации этих произведений, географические маркёры этнодиалектизмов основных тем произведений, на основании чего делается вывод о характере фольклорного наследия костромского Приунжья.

Ключевые слова: Ефим Честняков; диалектизм; костромское Приунжье; пьеса-сказка;

Summary: The article deals with fairy-tale plays for children by Jefim Ĉestnjakov in terms of realization of the Russian folklore traditions in the northern Russian interpretation. The typologically significant naming units of these works, the geographic markers of ethnodialecticisms of the major themes are determined. Based on this, a conclusion about the nature of folklore heritage of the Unzha territory in Kostroma Region is made.

Keywords: Jefim Ĉestnjakov; dialecticism; Unzha territory of Kostroma Region; fairy-tale play;

Литературное наследие Ефима Васильевича Честнякова (1894, д. Шаблово Кологривского у. Костромской губ. – † 1961, там же), как известно, пронизано фольклорными мотивами и отличается ярким колоритом народной речи. Разнообразные жанры устного русского народного творчества – сказки, песни, лирика, народные рассказы, былички, присловья и многое другое – в сочетании с местными диалектными явлениями и этнографизмами этого северного края нашли в его творчестве своеобразное преломление. Тематически и изобразительно они коррелируют со многими уже ставшими знаменитыми его живописными и графическими работами, частью как бы составляя видеоряд к ним (например, к его масштабному полотну «Город благоденствия» [1] ); частью же, не имея такого прямого соотношения, своей вербально-изобразительной пластикой, своей узнаваемой связью с известными сюжетами русского народного творчества, своими яркими приметами природы, быта и языка севернорусской деревни представляют собой выразительные, иногда движущиеся и сменяющие друг друга словесно-фольклорные картины. В последнем случае речь идет о драматургическом творчестве шабловского мастера: его пьесах, сценах и этюдах-зарисовках. Как известно, ни одно из подобных произведений при его жизни не было издано, а существует только в авторских оригиналах. Многое из его литературного творчества хорошо известно жителям поунженских деревень, поскольку Ефим Честняков со своей колясочкой с реквизитом ходил от деревни к деревне и как режиссёр ставил при участии детей и взрослых «камеди» (представления) своего сочинения.

Здесь мы рассмотрим две небольшие пьесы-сказки для детей Е. Честнякова – «Чивилюшко» и «Чудесная дудочка Ефима (по бабушкиной сказке)». Эти пьесы хранились в архиве племянницы Ефима Васильевича Галины Александровны Смирновой и были предоставлены для публикации известным кологривским краеведом Е.В. Ярыгиной. [2] Сюжет пьесы «Чивилюшко» с детства хорошо известен всем по русским народным сказкам, да и сама пьеса представляет собой своеобразный симбиоз жанра повествования, сказки и драмы, где в виде ремарок используется нарратив автора, а действие характеризуется почти тождественной повторяемостью эпизодов в их одинаковом речевом обрамлении. Место действия – избушка в лесу, временное обиталище лесорубов. Действующие лица – Фот, который «лапти плетет», и Федей, который «точит топор», их занятия – «дрова рубить». С ними ребенок – Чивилюшко, а Ягая баба (Яга баба) хочет украсть мальчика. Если Фот и Федей(Фадей) подлинно крестьянские календарные имена в народно-разговорной форме, типичные для Кологривского края (см., объяснение происхождения этих имен в словаре О.А. Образцовой: Фот – от Фотий, греч. от Θꞷτiоϛ; Федей (Фадей) – от Фаддей, греч. ΘαΔΔαιоϛ [3] ), то Чивилюшко – придуманное автором имя, как бы ласковое прозвище. Ягая же баба – знакомый всем мифологический образ злобной старухи, обитающей «за тёмными лесами, за крутыми горами».

Вот что рассказывает (в 1999 г.) об истории имени Чивилюшко Мария Васильевна Хватова, 1927 г.р., из д. Хапово (вблизи Шаблова): «Приезжжав-от. В этом доме у своих, у Афки-то (Афка – Августа. – Н.Г.) быв: бабушка-то Афкина была у евонной матери сестра. И вот он всё ездив, на колясоцьке-то. Приедет (колясоцька на двух колёсиках у ево была), игрушок всяких наставит… Раньше-то робятишок-то много было, набежим к ему тут дак. Росставит все игрушки. Такой столик выдвинет, поставит всех куков: вот эта такая, эта такая…ведь уж где всё тут запомнить, какия были названья тут у яво. Домик выставит. А в домик в этот Афкинова брата посадит: он быв ешшо небольшой: “Садись, садись, туды, Чивилюшко, садись – окошечко было выпилено, – выглядывай в это окошечко, Чивилюшко!”. Звали ево Василей, а уж он всё Чивилюшком величал: Чивилюшко да Чивилюшко. Да и прозвали и до сих пор зовут Чивилюшком. Васька Цивиль, все и зовут». [4] Об этом же рассказывала и сама Августа Владимировнга Иванова (Афка), 1927 г.р., также уроженка д. Хапово, сестра Василия-Чивилюшки, годом раньше: «Он к нам в празьники всё больше ходив… На празьники с робятишками сценку делав, бабу Ягу. Мой брат быв. Ты, говорит, будешь как Цивилюшко в окошецько выглядывать. Баба-то Яга поташчёт ево. И вот до сих пор прозвали ево Цивилюшком». [5]

Речь персонажей в пьесе, как и речь автора в ремарках, является источником изучения диалектизмов края, которые, переплетаясь с общеизвестными фольклорными элементами, адресно характеризуют черты последних в этом севернорусском регионе. Диалектизмов в этой пьесе оказалось немного, но они настолько ярко и убедительно поданы на фоне общерусских языковых средств, что им удалось в полной мере сыграть роль географических маркеров этого севернорусского края. Во-первых, Фот и Федей – это типичные для старого Поунжья деревенские имена. Прозвище Чивилюшко, выдуманное (может быть, это звукоподражание и дано по сходству с чивиликаньем птенцов) и данное в тексте без цоканья, склоняется по-местному, по 2-му склонению («нет Чивилюшка, скучно без Чивилюшка»), а имя баба Яга приводится в местной форме Ягая баба или Яга баба. Во-вторых, избушка – это севернорусское слово для обозначения небольшого человеческого жилья, [6] в Кологривском крае также является названием временного жилья в период хозяйственно-трудовых работ. [7] В-третьих, это диалектная форма глагола заприся на -ся после гласного; форма глагола мотри с редукцией согласного в анлауте, характерной для севернорусских говоров с угро-финской субстратной основой. Далее – наличие диалектно-просторечного варианта вопить взамен нейтрального общерусского кричать и такого же типа устойчивого оборота хоть завопись. Синтаксическая формула ушла по дрова, характерная для костромских говоров, встречается в словах Чивилюшки о действиях Ягой бабы. Важно также отметить употребление единственно возможной формы в поунженских говорах слова яблочек в мужском роде («Яга-баба. Выгляни в окошечко! Принесла тебе серебряное блюдечко да яблочек наливной») на фоне обычных атрибутов русских народных сказок окошечко, серебряное блюдечко и наливное яблочко в уменьшительно-ласкательной форме. Известно, как был недоволен Е.В. Честняков публикацией своих сказок в 1914 г. в Санкт-Петербурге: без согласования с автором были убраны некоторые диалектные особенности текста, в частности, севернорусская форма мужского рода яблок была заменена литературной яблоко. [8]

Зрелый мастер и педагог по образованию и призванию, Е.В. Честняков в этой пьесе-сказке намеренно отошел от своих максималистских позиций, связанных с подачей в текстах художественных произведений диалектных особенностей родной речи. Пьеса написана на разговорном литературном языке, и лишь немногие диалектные речевые сигналы свидетельствуют о её связи с севернорусским краем. Это, по-видимому, объясняется тем, что она, предназначаясь для детей младшего возраста, много раз проигрывалась и преследовала дидактические цели познакомить зрителей не только с основами устного народного творчества, но и дать элементарные сведения по грамматике, словарному составу и стилистике нормативного языка.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Другое дело – достаточно большая и не менее мастерски структурированная, чем «Чивилюшко», пьеса (разбита на действия, явления), условно названная «Чудесная дудочка Ефима (по бабушкиной сказке)». Здесь также события происходят в избушке в лесу. Но если зачином и рефреном «Чивилюшки» являются слова: «Лес. Сидят у избушки Фот и Федей. Фот лапти плетёт, а Федей топор чинит, Чивилюшко кашу ест», то в «Чудесной дудочке» – «Избушка в лесу. Сидят старик и старушка. Старик лапоть плетёт, старушка сметану пахтает». По известному сюжету у них три дочери: младшая Марьюшка – рукодельная и «послухнянная», а две старшие – неболомытные, «по деревне скачут, намелькали всем». Они-то, Настасья и Матрёна, и погубили в лесу Марьюшку «из-за ягодной коробицы, из-за шёлкового поясочка». Далее по сюжету на могилке Марьюшки пастушок сорвал ягилёк, сделал из него дудочку, которая и поведала историю гибели девушки от рук сестёр, а старикам удалось выкопать из земли Марьюшку живой и здоровой.

В пьесе используются крестьянские имена:: Настасья, Матрёна, Марьюшка, Назар (в звательной форме Назарк), Остафий, Яков, что придаёт пьесе этнодиалектную достоверность, но сами родители девушек номинированы в обобщенно-сказочной манере как старик и старушка.

Местная нарицательная лексика в пьесе обширна и многотемна. Назовем основные. Тема природы выражается лексикой, в значительной степени фольклорно стилизованной и многозначной: «погода красная», «год ранний», «яблоки краснеют на яблоне», «год ведреной, и даже дождички помачивают, не засохло растенье», «кокушка кокует», «прекрасная полянка. Везде цветочки», «пенёк», «Вот гриб. Ещё гриб. Ядрёный», «цветы алые, лазоревые», «Вон ворон сидит на ёлке. А на той пташка какая-то на самой вершинке, Ровно бы клёст». Развернута тема еды, особенно выпечных изделий. Так, старик в качестве зачина пьесы произносит хвалебную оду жене, превознося её мастерство и старание накормить всех лепёшками: «Я тебя, старуха, хвалю всем. Лепёшки часто пекёшь. Люблю и гороховые, и яшные. Особливо горячие. Мажешь хорошо и пересыпаешь толокном или подкрупицей. А то на стол приносишь поденья да масла макать, только вот пряженики по будням не пекёшь. Ну, а по праздникам, нечево говорить, начинаешь пекчи накануне…». Эти этнографически точные и объёмные описания деревенских яств при всей их реалистичности также характеризуются некоторой сказочностью: ведь для деревенского полуголодного человека, который обычно «хлебает редьку с квасом», вкусная обильная пища является мечтой, а для таких, как Назар, у которого «старуха ленива стряпать» – и сказочной. Е.В. Честняков очень хорошо понимал психологию деревенского человека, которому собственного хлеба хватало только до нового года, и он всегда мечтал об еде, да и сам автор, будучи одиноким, «жил на кусках». В продолжение темы еды перечислим лексику выпечки: лепёшки, пряженики, оржаные пироги, пшеничники, пшеничные пироги, хлеб: «Старик (вопит в избушку). Побольше им пирога. В лес идёшь на день, а хлеба бери на неделю». Дадим наименования муки: яшная, гороховая, пшенишная, овсяная; наименования жидких блюд: квас («сходила бы по квас да овсяной муки наболтай, а к завтраку нам редьки натри с квасом»; «мы только сели за стол, стали редьку хлебать»). Тема одежды и мелкой утвари в пьесе рисует нам образ сказочных (т.е. бедных) крестьян всех возрастов и разного пола с лукошком, ягодными коробицами в руках, в лаптях, онучках (онучах), да и то девушки предпочитают пойти в лес без обуви (Матрёна. Да лучше бы босыя. Настасья. Не будем обуваться, – возражают они отцу). А за шёлковый поясочек, что старик «привёз из городу Марьюшке», Матрёна и Настасья убивают младшую сестру.

Таким образом, рассмотренный нами материал пьес Е.В. Честнякова показывает, что противопоставление в фольклоре надтерриториальное – территориальное нейтрализуется на уровне узкого пространственного функционирования, когда «чужое» воспринимается как «своё» в силу органического слияния общерусских и локально окрашенных элементов, среди которых этнодиалектная лексика и грамматические диалектизмы занимают сильную позицию.

• [1]  Ганцовская Н.С., Алексеев Д.И. Живопись Ефима Честнякова как видеоряд к его текстам: этнодиалектный аспект // Вестник Костромского гос. ун-та. 2018. Т. 24, № 2. С. 173–177.
• [2]  Ганцовская Н.С. Живое поунженское слово: Словарь народно-разговорного языка Е.В. Честнякова. Кострома, 2007. С. 167–170, 174–183.
• [3]  Ганцовская Н.С. Живое поунженское слово… С. 108–109.
• [4]  Там же. С. 124.
• [5]  Там же. С. 122.
• [6]  Мораховская О.Н. Существительные, однокорневые со словом изба, в русском языке // Диалектологические исследования по русскому языку. М., 1977. С. 208–226.
• [7]  Неганова Г.Д. «Своё» и «чужое» в лексике культурного ландшафта Костромского Заволжья как отражение этноязыковых особенностей края (на примере произведений Е.В. Честнякова) // Рябининские чтения – 2011: Материалы VI конференции по изучению и актуализации культурного наследия Русского Севера. Петрозаводск, 2011. С. 499–501.
• [8]  О лингвистических взглядах Е.В.Честнякова см.: Ганцовская Н.С., Веселова Е.Г., Сухарева Т.П. Особенности языка прижизненных произведений Е.В. Честнякова в Санкт-Петербурге // Печать и слово Санкт-Петербурга. Петербургские чтения – 2015: сб. науч. тр. СПб., 2016. С. 317–321; Ганцовская Н.С., Веселова Е.Г. Е.В. Честняков как лингвист: роль диалектов в судьбах русского языка // Громовские чтения. Вып. 3. Живое народное слово и Костромской край: сб. материалов и исслед. междунар. науч. конф. Кострома, 2016. С. 465–477.