→ Электронная библиотека
→ Рябининские чтения – 2019
→ Модели с русскими истоками в топонимии Карельского Сямозерья

Афанасьева А.А. (Вешкелица (Республика Карелия))
Модели с русскими истоками в топонимии Карельского Сямозерья Vkontakte@kizhi

Статья подготовлена в рамках выполнения проекта РФФИ № 19-012-00068А «Ойконимическая система южной Карелии: на стыке традиций и инноваций».

Аннотация: В докладе рассматриваются три топонимные модели Сямозерья, отражающие карело-русское языковое контактирование: одна из них – структурная – свидетельствует о непосредственных контактах топосистем, две других представлены топоосновами, базирующимися на старых русских лексических заимствованиях и могут быть охарактеризованы как свидетельство опосредованных контактов.

Ключевые слова: топонимные модели; карело-русское языковое контактирование; карельская топонимия; русская адаптация; реконструкция;

Summary: The article considers three models of placenames in the territory of Lake Syamozero, that reflect Karelian and Russian language contacts: one of them is the structural – it indicates the direct contacts of toposystems, the other two are represented by the toponymic stems based on the old Russian lexical borrowings and they can be described as evidence of indirect contacts.

Keywords: models of placenames; Karelian and Russian language contacts; Karelian toponymy; Russian adaptation; reconstruction;

Прибалтийско-финская топонимия, в отличие от русской, отдает предпочтение сложным по структуре топонимам, состоящим из основного элемента и определяющего его атрибута: Ahvenlambi, Garbalosuo, Išoinpeldo. Суффиксальные образования немногочисленны, да и сам набор суффиксов довольно ограничен и не выходит за пределы одного десятка. [1] Из них наиболее представителен ойконимный, т.е. образующий названия населенных мест, формант -la (-lu, -l), который последовательно присоединяется к антропонимной основе. [2] В силу большой социальной обусловленности карельские ойконимы чаще других разрядов географических названий переходили в русское употребление, при этом модели адаптации варьировались в зависимости от хронологии и ареала. На Сямозере бытуют две адаптационные модели: так называемое прямое усвоение (Essoilu → Эссойла, Ar’koilu → Арькойла) и использование традиционного русского ойконимного форманта –ицы, который может приобретать вид –ица. О русском топоформанте известно, что он возник в результате переноса наименований отдельных родовых объединений, общин, дворищ, игравших функцию заселителей, на занимаемую ими территорию. В результате подавляющее большинство ойконимов на -ицы/-ичи имеет отантропонимное происхождение, как и прибалтийско-финских наименований поселений -l-ового типа. Именно аналогия в значении топооснов явилась причиной использования русской модели –ичи / -ицы для адаптации. Эта модель важна с точки зрения историко-культурного наполнения, поскольку четко отражает относительно раннее русское проникновение в Карелию. Уже по крайней мере с XIII в., а возможно и раньше, она последовательно использовалась в нашем регионе для интеграции в русское употреблении прибалтийско-финской -l-овой ойконимии. [3]

При этом если в вепсской топонимии последовательно происходило замещение прибалтийско-финского –l-ового форманта русским -ицы / -ичи (Haragal – Харагиничи, Reboil – Ребовичи), то в ливвиковской процесс можно описать как наращение русского форманта к карельскому ойкониму как таковому, т.е. приб.-фин. суффикс -l- сохраняется в составе русского топонима: в окрестностях Олонца Immal – Иммалицы, Kunil – Кунилицы и др. Однако в прошлом, судя по материалам писцового дела XVI в., модель адаптации в Приладожье была такой же, как и в вепсском Присвирье: Иманицы, Куневицы. [4]

На Сямозере засвидетельствовано несколько соответствующих случаев адаптации. При этом среди сямозерских ойконимов этого типа есть образования как от христианского, так и нехристианского именослова. Примеры образований от христианских имен: Maččil, рус. Матчилица: кар. Mačči, Maččoi – Матвей; Markkel, рус. Маркелица ~ Маркелицы: кар. Markke, Markki – Марк; Mikkil, рус. Миккелица: кар. Mikki – Михаил; Zankil, рус. Занкелица ~ Занкелицы: кар. Zan’ki – Захар(ий). В свою очередь, выразительным примером нехристианского именослова может быть название дер. Honganal, рус. Гонганалица. Современные карельские варианты названия разнятся: Honganal, Honganual. Из них второй является, по-видимому, результатом народноэтимологического сближения ставшего со времененем непонятным топонима с карельским послеложным сочетанием hongan ual ‘под сосной’. Именно такое осмысление привело и к фонетическому переоформлению концовки топонима. В данном случае как раз русский эквивалент Гонганалица с формантом -ица, который традиционно использовался в Олонецкой Карелии для русской адаптации ойконимов -l-ового типа, довольно надежно свидетельствует о вхождении оригинального карельского названия в ряд ойконимов -l-ового типа. В его истоках может быть реконструирован ливвиковский антропоним *Honganu, аналоги которого известны, к примеру, в финской антропонимии, где финский антропоним восходит к прозвищу, ср. фин. honkana ‘высокий, рослый человек’. [5] Стоит добавить, что прозвищное наименование обладает исключительно большим антропонимическим потенциалом, что подтверждает его востребованность родственными именословами, ср. фин. фамилия Honkanen, Honkonen, вепс. Honghiine/ Гонгоев, а также многочисленные следы в отанропонимных ойконимах. [6]

Приведенные примеры свидетельствуют о размывании облика форманта, сближающегося в ряде случаев с известным русским топонимическим суффиксом -ица. Видимо, это вызвано окраинным положением Сямозерья в ойконимоном ареале. Эта тенденция обозначилась уже в документах и на старых картах Сямозерья XVIII в., в которых обнаруживаются еще некоторые упоминания названий поселений с формантом -ицы / -ица, в том числе Небылицы, Наргелица, [7] Тивилицы ~ Тювелица. [8] Кроме того, этот суффикс был присущ части ойконимов, утративших его впоследствии, напр., совр. Угмойла (кар. Ugmoilu) на картах Генерального межевания именуется Угмолицы. Иначе говоря, описанная интеграционная русская модель отличалась в прошлом значительной продуктивностью. В ее орбиту оказались втянутыми даже те карельские ойконимы, которые не входят в модель -l-овых образований, ср. дер. Salmennišku (букв. ‘начало пролива’) – рус. Салменица, с. Veskelys – рус. Вешкелица. В списках населенных мест 1926 года эти названия зафиксированы как Салменицы и Вешкелицы.

Ближайший от Сямозерья плотный ареал ойконимов -ицы располагается на юго-западе, в Олонецкой округе, где фиксируется документально в XVI в. Очевидно, именно оттуда модель распространилась на Ведлозеро и Сямозеро, на северную окраину исторического Олонецкого погоста. Наиболее сложный вопрос заключается в том, почему именно в Сямозерье эта русская модель получила распространение? Если в окрестностях Олонца такими причинами была близость русского Присвирья, где модель на -ицы исключительно популярна, а также ощутимое русское воздействие, связанное со строительством Олонецкой крепости в XVII в., то образование своеобразного анклава на Сямозере не подкреплено ни близостью русской территории, ни убедительным историческим контекстом. Очевидно, однако, что ответ следует искать в особой роли Сямозерья в истории Карелии, возможно, связанной с периодом русско-шведского противостояния XVI–XVII вв. Стоит отметить, что нередко суффиксом -ицы /-ица помечается особый статус поселения, потребовавшего специальной русской адаптации. Так, к примеру, дер. Маркелица – кар. Markkel была когда-то важным пунктом на зимнике, ведущем из Петрозаводска в Суоярви. [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Вторая модель отражает тот довольно представительный ряд карельских топонимов, в основе которых лежит заимствованная русская лексема, ставшая фактом карельской речи. В данном случае применительно к топонимии можно говорить лишь об опосредованном русском влиянии. В названии покоса Lyöžy илиLyöžänniityt (Салм., Ламбисельга) выступает утраченный современными сямозерскими говорами термин lyöžy, однако бытование его в прошлом на Сямозере подтверждается материалами 6-томного словаря карельского языка, которые собирались в 1920-е гг.: lyöžö ‘водянистое место, лужа’. [9] Отмечается, что термин зафиксирован кроме Сямозера также в Иломантси и Видлице, а в виде производного lyözeikkö, lyöžeikkö ‘водянистое место, место в лужах’ в Суйстамо и Ругозере. [10] При этом в говорах Приграничной Карелии (Иломантси, Суоярви, Суйстамо) у термина есть заднерядный вариант luozo~luožo, он известен и в территориально смежных ливвиковских Салми и Сямозере. Тем самым выявляется ареал, привязанный к собственно- карельско-ливвиковскому пограничью. Кроме того, зафиксирован и третий фонетический вариант термина – ložo, бытовавший главным образом в собственно-карельских говорах северной и центральной Карелии, но известный и на Сямозере. [11] Ареал дополняют восточнофинские говоры, где термин в виде lyösä, lyösö, lösö фиксируется неоднократно: ср. lyösä ‘грязная лужа’ (Кякисалми), ‘маленькая грязная лужа у дороги, которая в сухое лето высыхает’, ‘водянистая низина или низинная глиняная местность’, а также ‘возделанный покос’ (Руоколахти), lyösö ‘водянистая низина, сырая местность’ (Пиэлисъярви), lyösö ~ luoso ‘низина с водой’ (Куркиёки). На Карельском перешейке был широко представлен заднерядный вариант luosa ‘маленькое озерко, лужа, которая летом часто высыхает’, а также lösö ‘сырая скалистая местность’. [12]

Этимологически термин является древнерусским заимствованием, восходящим к рус. лужа. На раннюю хронологию заимствования указывает дифтонг uo в карельском слове. [13] По данным этимологического словаря финского языка помимо карельского и восточных финских говоров термин засвидетельствован также в эстонском. [14] При этом ареал термина свидетельствует о карельском посредничестве в его усвоении в восточно-финские говоры или даже скорее о карельских истоках.

Топонимические материалы, в том числе с территории Центральной Приботнии на западе Финляндии, расширяют ареал исторического бытования термина и также подтверждают карельские корни слова в восточной Финляндии, поскольку топонимический ареал убедительно накладывается на территорию былого карельского присутствия – северо-западное Приладожье, Карельский перешеек, район Сайменских озер, а также узкий так называемый «саволакский» клин на границе центральной и южной Приботнии.

В свою очередь, на востоке топонимическое функционирование засвидетельствовано на Сегозере, а также Ведлозере: угод. Luožo-oboda (Падан., Кармасельга), угод. Luožopeldo (Падан., Лосиная Гора), место Doroganluožo (Паданы), уроч. Luožeikko (Видл., Пертозеро), бол. Luožijikko (Видлица), угод. Luožoiniitty (Ведл., Киннерма), родн. Luodzoinouzemu (Ведл., Щукнаволок), бол. Luodžoinsuo (Ведлозеро). [15] В этом же ряду и пок. Lyöžy или Lyöžänniityt на Сямозере (Салм., Ламбисельга). Он тяготеет к Ведлозерью, находясь, собственно, на водоразделе ведлозерского и сямозерского ареалов, и помечает юго-восточную границу ареала, тянущегося из Северного Приладожья. Тем самым доказывается, что забытое сейчас на Сямозере слово пришло сюда с карельским освоением, которое продвинулось на восток с территории Карельского перешейка. При этом подтверждается пограничность Сямозера: термин практически не вышел за его пределы на восток.

Наконец, третья модель с русскими истоками – это топонимы с основой Rossu, которые функционируют в Сямозерье в наименованиях традиционных кладбищ, имеющих ряд общих признаков: выделяющаяся на местности тесная группа хвойных деревьев на возвышенном месте. Для обозначения кладбища в карельских говорах используются термины kalmisto, kalmis(z)mua, kuuzikko, букв. ‘ельник’, реже männikkö, букв. ‘сосняк’. В Сямозерье встречаются названия кладбищ Kalmoi: карел. kalmoi ’кладбище’ (Час., Павшойла), Kladbiššu: карел. kladbiššu ’кладбище’ (Кунг., Ангенлахта). Однако чаще всего кладбища здесь называют термином rossu/ roššu: Rossu (Час., Кибройла), Roššu (Час., Корбисельга), Rossu (Час., Лумбила), Rossu (Час., Павшойла), Rossu (Кунг., Корза), Roššu (Салм., Нижняя Салма), Rossu (Кунг., Рубчейла), Roššu (Кунг., Эссойла), Рощща (Сяпся). «Рощами» названы и некоторые традиционные кладбища в окрестностях Олонца: Roššu (Каскесозеро Котк.), Jarkunroššu (Антула Рыпуш.), Roššu (Тергелица Некк.). И на Ведлозере, и на Сямозере термин представлен и в названиях урочищ и угодий: Roššu (Эссойла Сямоз.), Roššanpeldo (Щеккила Ведл.), Roššuniitty (Пертозеро Видл.). [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Будучи явным русским заимствованием, в лексике термин rošša / roššu, rossa / rossu представлен в ливвиковском наречии, в южно-карельских диалектах, а также в тверском, тихвинском и валдайском диалектах карельского языка. Если в Олонецкой Карелии термин обозначает как лес, так и кладбище, то, например, в Тихвинской Карелии это только кладбище, а в Тверской и Валдайской Карелии это только роща. [16]

При этом термин отсутствует в людиковских, собственно-карельских говорах Карелии, а также в восточно-финских говорах. Такая ареальная дистрибуция свидетельствует о явной привязке термина к региону карельского Приладожья, где термин мог закрепиться еще до исхода карелов из Приладожья, с одной стороны, в Верхневолжье, с другой, в среднюю Карелию, а затем распространиться с оттоком карелов в Олонец, на Ведлозеро и Сямозеро.

Проблема, однако, состоит в том, что ни один из источников по диалектной русской лексике не приводит напрямую значение ‘кладбище’ для лексемы роща, которая известна здесь как ‘молодая поросль кустарника; молодой смешанный лес; поляна в лесу; лесная дача’. [17] В Тихвинском районе термин используется в названиях кладбищ: Šiämykäšroššane (Опока Тихв.), Kalmasrošša (Моклаково Тихв.), соответственно, в Тверской Карелии термин представлен в составе топонимов, называющих лес: Lukanrošša (Никулино Твер.). Некоторый отголосок улавливается в выражении пойти в рощу ‘умереть’ в говорах Сибири, [18] в древнерусской семантике ‘лес, не подлежащий вырубке’. [19] В восточном Обонежье, в частности, в Кенозерье, имеется целый ряд заповедных (или святых) рощ, в которых существует запрет на вырубку деревьев, при этом некоторые из них известны как кладбищенские. Поэтому не до конца понятно, было ли у русского термина на момент усвоения его в карельский в Приладожье значение ‘кладбище’ или оно выкристаллизовалось окончательно в карельском.

Ареал термина и топонима с основой Rossu привязан, как мы видим, к Онежско-Ладожскому перешейку, и Сямозерье в нем занимает важное место. Однако чтобы сделать более надежные и обоснованные выводы о формировании ареала, следует, видимо, вписать этот материал в более широкий этнокультурный контекст, в частности, становления административного членения, влияния православия и т.д. На этом фоне модель -ицы в целом довольно четко привязана к русскому Присвирью и пришедшему оттуда этнокультурному и языковому влиянию. В свою очередь, топооснова Lyöžy- свидетельствуетоб исторических связях с Карельским Приладожьем.

// Рябининские чтения – 2019
Карельский научный центр РАН. Петрозаводск. 2019. 677 с.

Текст может отличаться от опубликованного в печатном издании, что обусловлено особенностями подготовки текстов для интернет-сайта.

новости поиск контакты
Музеи России - Museums in RussiaМузей-заповедник «Кижи» на сайте Культура.рф