Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Аннотация: Материалом для исследования служат пословицы и поговорки финно-угорских и русского народов. Анализируется содержание пословиц в целом; исследуются понятия, выраженные определенными лексемами. Паремии объединяются в группы сходных ценностей. Семантический и факторный анализ паремий позволяет определить и ранжировать ценностные доминанты лингвокультур сравниваемых этносов.

Ключевые слова: пословицы и поговорки; ценностные доминанты; теория системного анализа; факторно-семантический анализ; лингвокультура;

Summary: The authors investigate Finno-Ugric and Russian proverbs and sayings. They are examined with the help of factor and statistical analysis complemented by methods of semantic investigation. Such combination helps to define and arrange traditional values of eleven Finno-Ugric nations in order of priorities and then compare them with the Russian system of values.

Keywords: proverbs and sayings; systems theory; factor analysis; linguoculture;

Исследование современного религиозного дискурса является актуальным научным направлением в рамках философии, теологии, религиоведения, культурологии, социологии, социолингвистики, истории, этнографии, краеведения, литературоведения и других дисциплин. Уникальность религиозного дискурса заключается в том, что в отличие от прочих институциональных дискурсов (спортивного, научного и др.), он включает в себя Бога как одного из участников дискурса. [1] Е. В. Бобырева, рассматривая религиозный дискурс как коммуникативно-культурный феномен, основанный на выражении и трансляции определенной системы ценностей, указывает, что целью общения в этом институциональном дискурсе является приобщение человека к вере или укрепление веры в Бога в рамках основного для этого дискурса хронотопа – храмового богослужения. [2] Е. А. Кожемякин дает следующее определение религиозному дискурсу: это «регламентируемая определенными историческими и социокультурными кодами (традициями) смыслообразующая и смысловоспроизводящая деятельность, направленная на формирование, трансляцию и изменение догматического мышления, сакрального мироощущения и мистического опыта». [3] [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

При сохранении базовых характеристик религиозного дискурса (регламентация традициями, опора на тексты Священного Писания (или прототекстуальность [4] ), трансляция личного опыта веры), дискурс народного православия имеет ряд отличительных черт, которые заключаются в стихийном характере его распространения, смешении христианства и язычества, ограничении его хронотопа повседневным, бытовым общением, диалектной основе его языка. Религиозный дискурс, воплощенный в народной речи, является одним из объектов изучения русской диалектологии. В плане реконструкции диалектной языковой картины мира тексты о православных обрядах и обычаях представляют собой интересный источник сведений для диалектной лексикологии, поскольку содержат диалектные наименования реалий, субъектов и объектов, относящихся к сфере духовного, нематериального.

Записи рассказов жителей Кирилловского р-на Вологодской обл. об их опыте веры, молитвы, местных и семейных обиходно-бытовых обрядах и ритуалах собираются авторами статьи с 2015 г. в рамках диалектологических экспедиций, проводимых Вологодским государственным университетом в качестве учебных практик. Выбор территории не случаен: территория трех современных районов Вологодской обл. – Вологодского, Кирилловского и Белозерского – носит название «Северная Фиваида», которым подчеркивается особая роль этих земель в широком распространении монашества на Русском Севере. Данная территория является ареалом распространения двух диалектных образований – вологодских говоров (Вологодский и Кирилловский р-ны) и белозерско-бежецких говоров (Белозерский р-н).

В современном региональном «варианте» народного православия присутствует та двуплановость, которая характерна религиозному дискурсу в целом – дискурс религии как «практики верущих» и дискурс о религии как дискурс «извне», вне практик. [5] В рассказах информантов это проявляется в анализе этнолингвистической ситуации (в частности вспоминаются гонения на верующих во время Советской власти), ср.: «Да в на́ши-то го́ды о це́ркви всё бы́ло запрещено́ говори́ть, не то́лько идти́ туда, де́вочки! Нас же вообще́ крести́ли ... мо́лча всё ... штоб на рабо́те не узна́ли. Вот как бы́ло-то! И ма́ло и зна́ем и нам и тру́дно, нам и тру́дно щас к ве́ре прийти́. Вот уже хоть как ... так-то. В це́рковь я приду́ – вот как бы – ну как не зна́ю куда́ и приду́, потому́ что не́ту вну́тренних ... не при́вито с де́тства ничево́. Придёшь и всё: не зна́ешь, куда́ к како́й ико́не подойти́, как чё, каки́е слова́ сказа́ть. Ну моли́твы уже́ зна́ешь, но всё равно́ оно́ уже́ не при́-ви́-то́! Э́то привива́ется с са́мого ма́лого! Тогда́ уже́ ле́гче» (Ганичева М. Ф., 1941 г. р., д. Плахино, зап. в 2018 г.).

В этом отношении представляет интерес замечание К. В. Бабковской о карелах: «православие их русское – являющее собой синкретизм язычества, советских представлений и официальной религии». [6] Подобную синкретичность – соединение языческих (магических) и православных представлений – мы наблюдаем в устных рассказах жителей Кирилловского р-на, например: «Блуди́лися в лесу́ с Ка́шиной с Ни́ной. Пошли́ на гуля́нку в Аксёново, вот где Пла́хино, той доро́гой туда́ напряму́ю, зашли́ на Ба́рскую. Лес, шум шуми́т вы́ше нас [...] Ну мы и поблуди́лися. Даквот то́же [γ]о́спода до чего́ допризыва́ли, три раз бе́гали – как куда́ бы ни позаслы́шим, пе́сни, то гармо́ния-то игра́ет, дава́й, гри́т, пойде́м пря́мо на гармо́нию-ту. Вот опя́ть я озно́б – не могу́ пря́мо, вспо́мни дак. Вре́мя-то уж двена́дцать но́чи, всё равно́ придём сюда́, отку́да ушли́, ну в э́ту сто́рону тепе́рь пойдём, опя́ть придём сюда́, отку́да ушли́. Потому что оно́ води́ло нас. Вот дава́й опя́ть дава́й крести́ться, божи́ться, сня́ть с себя́ сня́ли, всё переверну́ли, перетряхну́ли, ну пойдём ишшо́ сюда́. [γ]о́споди, у доро́ги, у доро́ги и стоя́ли у э́той. Пошли́ по э́той доро́ге – уж куда́-нибу́дь да приведёт» (Бакланова Н. Н., 1941 г. р., д. Борбушино, зап. в 2018 г.), ср.: божи́ть ‘просить у Бога’ [СРНГ, 3: 64]; божи́ть ‘просить, молить Бога о чем-либо, молиться’ [СПГ, 1: 45]; божи́ть ‘выпрашивать, «клянчить»’ [СГРС, 1: 133]. Молитвенное обращение к Богу соединяется с ритуальным магическим действием – выворачиванием одежды. [7]

Диалектная лексика в записанных рассказах выступает в качестве территориальной характеристики речи, реже встречаются диалектные наименования понятий, связанных с православной сферой: «Роди́тели ве́рующие о́ба, но не.. не…не…не…не… так шо упова́лись што́бы, а ба́бушка у меня́ была́ о́чень ве́рующая. Она́ всегда́, она́ на коле́нках всегда́ ве́чером моли́лась всё ... [...] А э́то шо я сказа́ла к чему́? [Что бабушка у вас уповалась.] А ба́бушка да, она ве́рила, ве́рила о́чень, да, си́льно ве́рила она́» (Киршина Н. А., 1938 г. р., г. Кириллов, зап. в 2018 г.); «Рождество́ пра́знуем, то́лько не по́стуем, я дак не по́стую, потому́ што боле́ю, у меня́ то́же э́то инфа́ркт был дак, я не до э́того мне» (Киршина Н. А., 1938 г. р., г. Кириллов, зап. в 2018 г.), ср.: по́стовать ‘поститься, говеть’ [СРНГ, 30: 230]; «А тепе́рь в монастыре́ це́рковь дак, туда все и е́здят, е́здят из Кири́ллова, с Во́логды, кто то́лько не приезжа́ет. Вот ко́локол, звони́т по пра́здникам, бря́кается» (Чащин А. П., 1939 г. р., с. Горины, зап. в 2018 г.), ср.: бря́каться ‘стучать, бренчать, брякать чем-либо, во что-либо’ [СРНГ, 3: 229]. [текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В дискурсе народного православия мы выделяем группу наименований действий, относящихся к обиходно-бытовой обрядности. Например, это действия, связанные с использованием святой воды – окропление святой водой дома, вещей, освящение крашеных яиц: «Из це́ркви прино́сим святую во́ду... [Нужно ли освящать дом или вещи?] Ну, ве́щи-то мы не попры́скиваем. Принесём, вон це́лая про́рубь, там крест сде́лан дак» (Чащин А. П., 1939 г. р., с. Горины, зап. в 2018 г.), ср.: попры́скать ‘полить немного (грядки, клумбы и т.п.)’, ‘опрыскать (кусты, деревья)’ [СРНГ, 30: 11]; [В церковь носите яица освещать?] «Нет, до́ма освячу́ водо́й да побры́згаю» (Бакланова Н. Н., 1941 г. р., д. Борбушино, зап. в 2018 г.); «Ра́ньше бо́льше це́рковь была́, так ба́тюшко ходи́ў по деревня́м там... Э́тот отсвяти́л всё в дома́х свято́й води́чкой. Я́йца. ну кра́шенные, ну как бы собира́л, вот этот с корзи́ной ходи́ли» (Лекарева Л. И., 1933 г. р., с. Горицы, зап. в 2018 г.), ср.: отсвяти́ть ‘закончить святить’ [СРНГ, 24: 312].

Предметно-бытовая обрядность связана с наличием в доме икон, вербочек, березок, лампад и под.: «Вербочки э́то прошлого́дние, а нет ве́рбочки-то мне принесли́, не принесли́ в э́тот год мне ве́точку берёзки, не принесли́, в Тро́ицу... А когда́ они́ засыха́ют, когда́ мне све́жих принесу́т я их в пе́чку пиха́ю, чтоб они́ сгоре́ли, не выки́дывать, нельзя́» (Киршина Н. А., 1938 г. р., г. Кириллов, зап. в 2018 г.); «Не зна́ю, всё говоря́т их мо́жно сжечь, а я чево-то не реша́юся, что э́то всё-таки они́ из це́ркви принесёные. Вот хотя́ я и в э́ту це́рковь не хожу́, но тут же́нщина хо́дит, дак она́ всегда́ мне прино́сит этих освящённых ве́рбушок. А так дак, где-то вот тут налома́ешь ве́рбушку сама́, да свято́й води́чкой, да с моли́твой да и так и поста́вим до́ма» (Лекарева Л. И., 1933 г. р., с. Горицы, зап. в 2018 г.).

На территории Кирилловского р-на зафиксировано использование апокрифического текста «Сон Богородицы» в качестве молитвы или заговора, обережного текста. «Сон Богородицы» широко распространен на описываемой территории уже в XIX в. [8] Так, Н. Заварин пишет о том, что этот и подобные тексты, выдаваемые «за богооткровенные, своим утилитарным взглядом на дело религии чрезвычайно способствуют своему распространению в народе» и хранятся как святыни. [9] Составными частями данного текста («ложной молитвы», «лжемолитвы») является описание сна, его объяснение Христом, увещевание хранить этот текст дома и обещание всяческих благ тем, кто это делает: [10] «Сам Иисус уйдёт, сам Иису́с уйдёт, свою́ мать зовёт: «Ма́тушка Мари́я, где ты жила́-пожива́ла?» Как до́лга и эта моли́тва. Даўно́-то, не извспо́мнила. Не изу́ста слове́чка, тепе́рь забыва́т ста́ла»; «Кто твой Сон хоть один раз прочтёт, тот от напрасной смерти никогда не умрёт, в воде не утонет, в лес пойдёт – зверь его не тронет, вор у того не украдёт, огонь жилища того человека не сожжёт» (Свистунова Е. А., 1937 г. р., г. Кириллов, зап. в 2018 г.).

Термином «неканоническая молитва» обозначаются тексты, которые занимают промежуточное место между заговорами и каноническими молитвами. Исследователи указывают на то, что формально и функционально неканонические молитвы тяготеют к заговорам и в этом смысле весьма отличаются от канонических молитв. [11] Е. Е. Левкиевская разграничивает канонические молитвы, заговоры и неканонические молитвы по наличию иллокутивного компонента – просьбы или мольбы (в молитвах) или приказа (в заговорах). [12] Так, контаминированный текст неканонической молитвы представлен в воспоминаниях информантов: «Мама, я помню, мама дак только одну молитву тоже всегда спать ложилась. Я с мамой ложилась, чё-то не знаю. Она все читала это... Молитву какую-то она всё читала-то. Я слышу, што она читает. А сама не говорила-то, што вот надо читать. Как же она говорила? Коротенькая такая... Я думала: што мама говорит всё? Вот, помню, помню в конце: «Боже, боже, царя храни!»... У неё очень чего-то были простые слова... Как же она? А, вот она чево говорила. Мама говорила: «Ангел мой, ложись спать со мной. Боже, царя, Боже, царя храни» – и всё. Мама маленькая стала в четыре года без матери тоже. У отца было шестеро здесь в деревне. Нищета несусветная. Так чё они знали? Ничего» (Коновалова С. А., 1941 г. р., д. Плахино, зап. в 2018 г.).

В молитве «Ангел мой, ложись спать со мной. Боже, царя, Боже, царя храни» отражено мировоззрение православного русского человека относительно того, что для него первично, а что второстепенно. Из этих строк мы видим, что первично для человека христианское мировоззрение, которое, начиная с момента крещения Руси, явилось стержнем для формирования характера русского народа, культурных традиций, образа жизни и этических норм. Ангел-хранитель в сознании русского человека – это ходатай перед Богом. В трудные моменты жизни человека на Руси обращались к ангелу-хранителю, призывая его на помощь. Существуют различные молитвы к ангелу («Святый ангеле, предстояй окаянней моей души», «Песнь воспети и восхвалити, Спасе», «Ангеле Христов святый, к тебе припадая» и др.), которые могли послужить текстами-прототипами для анализируемой молитвы.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Вторая часть текста молитвы связана с одним из главным символов страны – государственным гимном, который являлся отражением эпохи и отражал идеологические постулаты своего времени. Гимн «Боже, Царя храни» являлся главной песней России с 1833 по 1917 г., но в памяти народа он сохранялся еще долгое время. Это отражено и рассказе жительницы Кирилловского р-на. Подобное отношение к царской власти в России не случайно: образ царя входил в сознание русского народа как хозяина страны, как ее могучего защитника, как высшего судьи, мудрого, сурового, но справедливого, а также и как отца. Стоит отметить и то, что образ царя собирал русских людей в единый народ, сплачивал его вокруг православной церкви, наполнял жизнь смыслом христианского служения. Поэтому и важна была для народа молитва за царя.

Таким образом, народное православие представлено в диалектной речи жителей Кирилловского р-на Вологодской обл. на уровне предметно-обиходной и семейно-бытовой обрядности, вербализованных в наименованиях реалий духовной сферы, названиях священных предметов и действий с ними. Функционирование в молитвенном опыте информантов неканонических молитв и заговоров позволяет выявить синкретизм языческого и христианского мировоззрения в сочетании с идеологическими установками дореволюционной и послереволюционной России.

Словари

СРГК – Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. СПб., 1994–2004. Т. 1–6.

СРНГ – Словарь русских народных говоров. М.; СПб., 1965–2018. Вып. 1–50.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

СПГ – Словарь пермских говоров. Пермь, 2000–2002. Вып. 1–2.

СГРС – Словарь говоров Русского Севера. Екатеринбург, 2001–2014. Т. 1–6.

• [1]  Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002. С. 363.
• [2] 3Бобырева Е. В. Религиозный дискурс: ценности, жанры, стратегии (на материале православного вероучения): Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. Волгоград, 2007.
• [3]  Кожемякин Е. А. Религиозный дискурс: методология исследования // Научные ведомости Белгородского гос. ун-та. Сер. Философия. Социология. Право. 2011. № 2 (97). С. 32.
• [4]  См.: Ицкович Т. В. Прототекстуальность как конструктивный принцип религиозного стиля // Вестник Волгоградского гос. ун-та. Сер. 2: Языкознание. 2018. Т. 17, № 1. С. 6–16.
• [5]  См.: Новокрещенных Е. В. Проблема религиозного дискурса – дискурс религии или дискурс о религии? // Вестник Тюменского гос. ун-та. Гуманитарные исследования. Humanitates. 2013. № 10. С. 162.
• [6]  Бабковская К. В. Народные куклы карел как способ самоидентификации этноса // Рябининские чтения – 2015: Материалы VII конф. по изучению и актуализации культурного наследия Русского Севера. Петрозаводск, 2015. С. 14.
• [7]  Толстой Н. И. Выворачивание одежды // Славянские древности. Этнолингвистический словарь: В 5 т. М., 1995. Т.1. С. 465-466.
• [8]  Заварин Н. О суевериях и предрассудках, существующих в Вологодской епархии // Вологодские епарх. вед. 1870. № 1. С.19–29.
• [9]  Там же. С. 19.
• [10]  Варенцова Е. М. Сон Богородицы // Словарь книжников и книжности Древней Руси. XVII в. СПб., 1998. Ч.4. С. 485–487.
• [11]  Туманова О. С. Взаимодействие жанров заговора и неканонической молитвы (на материале чешских лечебных заговоров) // Филологические заметки. 2018. Т. 1, № 16. С. 113–128.
• [12]  Левкиевская Е. Е. Славянский оберег. Семантика и структура. М., 2002.