Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Исследование отражает новое видение деревянного зодчества Русского Севера как базисной составляющей национальной культуры. В отечественной традиции исследования памятников архитектуры сложилась устойчивая практика рассматривать их либо с исторической, либо с археологической, либо с искусствоведческой точек зрения. Сравнительно недавно памятники архитектуры стали изучаться в новом, интегративном, научном горизонте – как произведения культуры, имеющие большое значение для понимания истории культуры в целом. В настоящем исследовании мы исходим из того, что «история искусства должна писаться как история культуры» (И.Э.Грабарь). Русский Север уже около двух столетий – это не только устойчивое словосочетание, вобравшее в себя особенности российского менталитета, но и понятие, отражающее важные для отечественной культуры смыслы. Культурный смысл северного поселения для современной России определяется тем, что это своего рода утопия, благословенная страна. Русский Север – своеобразная территория, не столько изолированная пространственно, сколько обособленная духовно. Здесь в XVII–XIX вв. сложилась если не идеальная, то по-своему гармоническая система организации жизни, которая в России не была востребована. Бытие Русского Севера – это модель жизни свободного, даже в эпоху крепостничества независимого, экономически обеспеченного, верующего русского крестьянина, «государственника» по своему мышлению. «Нигде в России крестьянин не добился большего успеха, чем крестьянин Севера, отстоявший границы своих земель и свой незакрепощенный статус» [1] . Жители Русского Севера были, скорее, своего рода гражданами мира, чем подневольными подданными Российской империи.

Среди северноруссов выделяется этнографическая группа (субэтнос) поморов – русского населения, проживающего на берегах Белого и Баренцева морей. Поморы (русский вариант морской культуры в Арктике) выработали бесценный опыт выживания и хозяйственной деятельности в экстремальных условиях Крайнего Севера, являющего и по сей день границей ойкумены – «пространства обитания человечества». Континентальный менталитет, свойственный славянам, сменился на Севере на более открытое и активное мировосприятие морских народов. В поморской среде бытовала поговорка: «Архангельский город всему морю ворот». Крестьяне-земледельцы, пришедшие на Север из новгородских и ростово-суздальских земель, сделали своим «полем» море, где добывали рыбу, морского зверя, создали своеобразную морскую культуру. На деревянных судах, приспособленных для арктических плаваний, достигали островов Новой Земли и Шпицбергена. Велика роль в освоении Арктики наших соседей-норвежцев. Здесь на севере Европыстр. 80 появился уникальный опыт сотрудничества двух культур, которые взаимно обогащали друг друга. Русские поморы и норвежцы имели свой язык руссенорск – смешанный русско-норвежский язык, один из примеров пиджина.

В основе работы лежит полевой материал 33 экспедиций, в которых автором были обследованы 368 поселений Русского Севера; в 25 экспедициях автор была руководителем, в 8 – участником. Общее количество обследованных памятников и артефактов народной архитектуры, элементов декора, предметов материальной культуры и крестьянского быта – около 10 тыс., в 80% случаев они выявлены впервые, из них около 200 составляют обмеры. Автором введены в научный оборот и опубликованы 1 209 памятников и артефактов народной архитектуры, предметов традиционной культуры, из них 107 – в с. Кимжа на Мезени. Другая значительная часть материала была собрана в архивах и музеях Архангельской, Вологодской областей, Карелии, Москвы, Санкт-Петербурга, а также материалы, составившие основу личного опыта, приобретенного в результате многолетнего изучения экспозиций музеев под открытым небом и памятников народной архитектуры «in situ» в России и Западной Европе. Исследование осуществлено при поддержке 6 грантов. Результаты работы отражены в 130 статьях, 5 монографиях [2] .

Изучение народной архитектуры в России долгое время было сосредоточено только на культовом зодчестве. Храмы были выявлены в конце XIX – первой половине XX века И.Э.Грабарем, В.В.Сусловым, М.В.Красовским и др., в середине XX века изучалось гражданское зодчество (И.В.Маковецкий и др.). Осознание истинной ценности деревянного зодчества как целостного комплекса пришло только в 1970-е годы. Это ознаменовалась «залповой» защитой трех докторских диссертаций по народной архитектуре, которые были посвящены деревянному зодчеству Заонежья (Л.М.Лисенко (1976), А.В.Ополовников (1976), В.П.Орфинский (1977)). В 1981 году Ю.С.Ушаковым была защищена докторская диссертация «Ансамбль в народном зодчестве Русского Севера: пространственная организация, композиционные приемы, восприятие». В основе исследования, представленного в рамках этой статьи, – докторская диссертация «Культурные смыслы народной архитектуры Русского Севера» (2011). Работа явилась первым междисциплинарным исследованием народной архитектуры в России, опирающимся на опыт культурологического изучения исторического наследия, и отражает новое видение деревянного зодчества Русского Севера как базисной составляющей национальной культуры. Исследование показывает историческуюстр. 81 преемственность деревянного зодчества в сохранении и трансляции культурных ценностей и смыслов, представленного в церковной и гражданской народной архитектуре.

Высшим проявлением народного зодчества в православии было храмостроительство. В храме воплощался образ Вселенной. Храм как обобщенный, семантически насыщенный образ мироздания занимал центральное место в сакральном пространстве северного крестьянского мира. В культурном ландшафте Русского Севера сформировался его высокий статус. Для человека организованное им жилое пространство – своеобразная модель окружающего мира. Храмы как символы мироздания господствуют в этом пространстве, жилище человека составляет второй план, хозяйственные постройки – третий. Названия храмов становились частью историко-культурного пространства края; так же, как и названия деревень, храмонаименования отразили становление народного религиозного сознания и миропонимания насельников этих территорий. В этом явлении просматриваются определенные черты системы духовных ценностей общества, особенности мировоззрения создателей этих храмов. «Имя оценивается церковью, а за нею – всем православным народом, как тип, как духовная конкретная норма личностного бытия» [3] . На Русском Севере более всего было выстроено храмов в честь Николая Чудотворца, великомученика Георгия, Флора и Лавра, Власия Севастийского, Ильи Пророка, Параскевы Пятницы. Подобный выбор посвящений типичен для крестьянина, земледельца и скотовода, поскольку вполне соответствует традиционному покровительству православных святых в народной культуре. Поморское побережье имело множество храмов, возведенных в честь Николая угодника. В его образе воплотились верования северян в своего русского морского бога и нашло своеобразное подтверждение в народном мировоззрении: «от Холмогор до Колы – тридцать три Николы». Икона с изображением Николая Чудотворца была в местном ряду почти каждого северного храма и в «красном», святом, углу крестьянской избы. «В иконе Николы усматривается как бы квинтэссенция иконы как таковой, т. е. выражение самой сущности иконы» [4] . Недаром в народе бытовала поговорка «Нет икон как Никол» и существовало убеждение, что каждая икона Николы является чудотворной.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Значимая роль храма в структуре микро- и макрокосмоса Русского Севера отразилась также в исторических преданиях и легендах о выборе места для строительства храма (часовни), поселения. Этот выбор делался с помощью гаданий и живых священных животных (конь), а также предметов (дерево, икона, крест, свеча), обладающих высокой степенью семиотичности и особым сакральным статусом в традиционной крестьянской культуре.

Мировоззрение и самосознание этноса лежат в основе традиционной культуры Русского Севера. К XVII веку на его территории сформировалась русская народность (ее севернорусская группа), а на окраинах – народности финно-угорского происхождения. Сложившаяся «этническая карта» Русского Севера не претерпела существенных изменений до настоящего времени. Местные региональные наименования жителей, судя по источникам этого периода, перестали употребляться, так как все население четко осознавало себя русскими. Нередко слова «русские» и «православные» заменяли друг друга. В сознании людей эти слова стали означать одно и то же, то есть этническое и религиозное сознание слились воедино.

Основу мировоззрения русского крестьянства составляло православие, куда «вошли» дохристианские, языческие, верования славян. Охарактеризовать соотношение языческих и христианских элементовстр. 82 в мировоззрении русских крестьян достаточно сложно: обычно они неразделимы и составляют единую веру, которая ранее называлась «двоеверием». В настоящее время в отечественной этнологии относительно традиционных верований русских принят термин «народное православие», поскольку после Крещения Руси постепенно произошло совмещение двух мировоззренческих систем – языческой и христианской. При этом язычество и христианство оказались настолько слитыми, что ни один носитель традиционной культуры не сможет отделить одно от другого. Нужно отметить, что культурная терпимость была для христианизированной Руси не исключением, а правилом. Терпимость способствовала усложнению структуры древнеславянской духовной культуры, позволяла синтезировать элементы ахристианские и христианские, восточные и западные, греческие, славянские, латинские. Храмом ограничивалось сакральное «христианизированное» пространство. Все, что вне храма, – это пространство мирское, где поведение человека подчинялось не «письменному закону», но отеческому обычаю [5] .

В постановке и осмыслении данной проблемы логично исходить не только с точки зрения православия, а обратиться к сравнительному опыту изучения мировых религий. По мнению Ю.М.Лотмана, «культура – открытое окно. Историческая судьба русской культуры – всегда быть одновременно русской и больше чем русской, вырваться за пределы себя самой. Это делает теоретические исследования русской культуры не только частью, но и неизбежным полигоном мировой культуры» [6] . Крестьянским культурам разных народов присущ единый «космический уровень». Это единство во всех крестьянских культурах мира философ и историк мировой культуры Мирча Элиаде назвал «космической религиозностью», или космическим (народным) христианством. Христианство трансформировало крестьянские культуры.стр. 83 Народные разновидности религий и мифологии, имеющие сельскохозяйственную структуру, сохранились, трансформировавшись в христианство. Множество богов и героев, убивающих драконов, превратилось в Георгия Победоносца, боги грозы – в святого Илью Пророка, многочисленные богини плодородия были приравнены к Богородице или святым. Можно сказать, что какая-то часть народной религии дохристианской Европы выжила и сохранилась, приняв форму календарных праздников и трансформировавшись в культ святых [7] . В конце XIX – начале XX века в Европе, особенно на юге и юго-востоке, встречаются мифы и ритуалы, восходящие к самой глубокой древности. В календарных обрядах отразились представления о необходимости ежегодного кругооборота жизни и плодородия, объединяющих в единое целое землю, природу и людей. Для крестьян Восточной Европы такое положение вещей не было «оязычиванием христианства», а наоборот, «охристианиванием» религии их предков. «Космическое христианство жителей сельских областей исполнено ностальгии по природе, освященной присутствием Иисуса, ностальгией по раю, желанию преображения природы, пребывающей нетронутой и первозданной, защищенной от постоянных потрясений, войн, разорения. Это „идеал“ земледельческих народов, постоянно разоряемых воинственными ордами кочевников и эксплуатируемых различными „хозяевами“» [8] .

Человек архаического общества ощущает себя частью Космоса – Природы – Божества. Нужно также отметить, что эта взаимосвязь ощущается настолько сильно, что в некоторых языках понятие «мир» используется также для обозначения понятия «год» [9] . Например, мир прошел или земля прошла говорят, когда хотят сказать, что истек год. Для мировоззрения крестьян характерна целостность, синкретичность восприятия мира во всех его проявлениях, постоянное ощущение взаимосвязанности людей и природного универсума, включенность человека в космические и природные ритмы. Крестьяне не стремились выделиться из окружающей природы, бороться с нею. Важнейшим для занимающихся сельскохозяйственным трудом людей было ощущение стабильности, уверенности в постоянстве ежегодного кругооборота, закономерной смены времен года, необходимой для того, чтобы посеять, вырастить и собрать урожай, составляющий основу благополучия и жизни крестьянской семьи [10] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Нужно также признать, что в народном христианстве вплоть до наших дней находят проявление некоторые черты мифологического мышления. Согласно исследованиям М.Н.Власовой, составившей словарь пантеона низших мифологических существ русского фольклора, даже в церкви, где днем служит священник, ночью могут отправлять свои службы покойники и нечистые духи. И это не две разные церкви, а одно священное, пронизанное сакральными силами пространство. В какой-то мере распространению таких воззрений способствовала и сама церковь, рекомендуя строить храмы на месте языческих святилищ. Интересно, что по поверьям XIX века, существовавшим в Олонецком крае, водяные любят селиться возле церквей и распределяются по приходам [11] . Из материалов, собранных в Вологодской губернии, в церкви обитал особый дух-церковник, иногда так называли появляющегося в церкви покойника. «Многие из здешних крестьян верят, что нечистая сила живет даже при церквах, в особенности на кладбищах, а также на мельницах, в казенных зданиях, например в училищах» [12] . Такое название отмечено на Русском Севере, и под ним понимается покойник (дух предка), приведение, появляющееся чаще всего на церковнойстр. 84 колокольне. Церковник имеет облик старика, человека в белом и в общем сходен с колокольным маном. Церковь, кладбище, святые, насыщенное сакральными силами пространство словно притягивают к себе разнообразные существа, наделенные сверхъестественными способностями.

В свете особенностей ментальности крестьянства Русского Севера необходимо также рассматривать устойчивые метафоры, отражающие ценности народного самосознания. «Многие основополагающие и в силу этого универсальные традиции архитектурного формообразования уходят своими истоками в глубокую древность. Этот известный, но недооцениваемый факт побуждает обращаться к изучению архаических пластов профессионального сознания, в которых улавливаются признаки изначальной органической встроенности архитектуры в общекультурный контекст» [13] . Для того чтобы диалог с прошлым не превратился в диалог с самим собой, необходимо начать с тех вопросов, которые культура прошлого задавала сама себе, которые ей понятны и по котором она высказывалась [14] .

Мы полагаем, что в культурологическом исследовании по народной архитектуре важен такой подход, который предусматривает аутентичное рассмотрение культуры, что дает большие возможности для понимания глубинного смысла культурных традиций, реконструкции целостной картины мира их носителей. Для выявления культурного кода Русского Севера (народного деревянного зодчества) предложена метафора, берущая свое начало в строительной терминологии русского деревянного зодчества, воплощающая культурные смыслы материальной среды и связанного с нею народного мировоззрения – «как мера и красота скажут». В этом случае использован древний профессиональный термин русских зодчих, зафиксированный в архивных документах. Приведенная формула воплощает культурные смыслы изучавшейся материальной среды и связанного с нею народного мировоззрения. В порядных – своеобразных письменных заданиях-договорах на строительство, выполняющих роль юридического документа, подробно оговаривалось, какой должна быть церковь. Это были своего рода словесные чертежи, где в качестве образцов приводились аналогичные постройки и формы. Но, получив общее представление о будущем строении, мастера должны были полагаться на свой опыт, чутье и вкус. В старинных договорах, которые заключались между мастером плотницкой артели и «миром» (крестьянами-заказчиками), обычно встречаются такие выражения: делать по угожеству, рубить, как пригож, …а строить высотою, как мера и красота скажут. Строили храмы из дерева, а деревянное дело было у северян за обычай. Например, в знаменитой рядной записи сельского артельного мастера Федора Конемаза на постройку погоста в Усть-Кукуе сказано: «А рубить мне Федору в высоту до порога 9 рядов, а от поволоки до поволоки как мера и красота сяжет… а клин на церкви рубить по тесу 3 сажени печатных… паперть срубить дву сажен ручных» [15] .

стр. 85 Термин «мера» происходит из Византии, Болгарии. Зодчие из этих мест строили первые храмы на Руси. Для строительства использовались меры – габариты и пропорции, что зафиксировано в церковных текстах. Мера позволяла заранее представить, как будет выглядеть сооружение и рассчитать примерный расход материалов, при этом не требовались точные масштабные чертежи. Достаточно было рисованной или процарапанной на бересте схемы плана с указанием мер, и, конечно же, меры должны были соотноситься с самым удобным измерительным инструментом – человеческим телом. То, что «досягают» руки, раскинутые в стороны, называется сажень. Наибольший захват растянутыми пальцами (пядь) совершенно точно дважды укладывается в один локоть, а сажень равна четырем локтям. Средняя, наиболее распространенная величина сажени, 176 см. Получалось, что мастер, используя пару мер, заключенных в его собственном теле, самопроизвольно создавал структуру пространства, в которой все части оказывались между собой соединены гармоническим образом. Так, в метафорической формуле «как мера и красота скажут», действительно, заключены и сакральные, и повседневные смыслы мировой строительной и культурной традиции.

При этом мы не должны забывать, что язык – один из важнейших кодов культуры. Язык – ее первоначальная, древняя, основа, которая всегда стоит за любым культурным знаком, ибо все выраженное культурными текстами может быть выражено средствами языка [16] . И хотя метафорическое высказывание принадлежит к сфере языка, следует согласиться с утверждением исследователей о том, что «локус метафоры – в мысли, а не в языке» [17] , она отражает глубинный смысл внутри концептуальных областей. Анализ метафоры в научном исследовании дает возможность рассматривать ее как важнейший источник для выявления культурного кода. Семиологическая традиция по меньшей мере всегда зависит от стоящей за ритуалом языковой системы, которая передается от поколения к поколению. Народная культура с ее календарем, предсказаниями, знамениями, приметами создает свою версию метафорической символики. Метафора используется в рамках научного дискурса, и это связано с расширением трактовки этого понятия как любого способа выражения смысла текста. В человеческом сознании существуют основополагающие метафоры, которые предопределяют видение мира и стиль мышления. Метафора как код культуры служит при выявлении эвристических научных гипотез, в науке метафора – необходимое средство научного творчества. Практически всякое новое научное понятие появляется как некая метафора, становясь точным понятием лишь с течением времени. В метафоре «как мера и красота скажут» сформированы смыслы строительной и культурной традиции, народное мировоззрение. Сохранение и трансляция его культурного кода проявились в народном деревянном зодчестве и в храме как феномене традиционной культуры Русского Севера.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

стр. 86 Часовни – одно из наиболее ярких проявлений народной архитектуры, прочно вошедших в сложившуюся систему культурного и сакрального ландшафта Русского Севера. Часовня как безалтарный храм предназначалась для упрощенного богослужения без литургии, а на Севере служила местом молитвенных собраний жителей малодворных деревень, населенных членами одной патриархальной семьи. Находясь в отдалении от церквей, часовни были храмами малого крестьянского прихода и сохраняли автономность существования, особую атмосферу совершения обрядов. Переписью часовен, проведенной в 1692 году в одном из северных районов – Поважье, подтверждается общее количество учтенных часовен – 433, причем наиболее распространенным типом следовало считать часовню с приходом в четыре двора. Места постановки часовен указаны следующие: «в волости 5, на посаде 2, на погосте 19, около погоста 1, в деревне 302, у деревни 14, между деревнями 9, на горе 3, в пустоши 2, в слободке 10, в поле 5, за полем 4, в наволоке 1, на реке 3, на озере 1, на плесе 1, неизвестно 60» [18] ; самый распространенный вариант – часовня в роще. Таким образом, можно говорить о существовании сакральных или природно-сакральных комплексов. Это участки леса, состоящие из очень старых деревьев; иногда они были обнесены оградой, внутри которой находились святыни: часовня, крест, особо почитаемое дерево, целебный источник. Священные рощи как культовые места сохранялись в XIX–XX веках. В наши дни они также присутствуют в традиционном культурном ландшафте Русского Севера, в частности на западе региона (Карелия, Каргополье, Кенозерье; на территории Национального парка «Кенозерский» находится около 40 святых рощ). Необходимо указать на пограничный характер топографии часовен в культурном ландшафте. Часовня, как и крест, возводится на границе сельских угодий, деревни и кладбища, на берегу реки или озера, на острове (граница земли и воды), при дороге. Причины постановки часовен можно определить исходя из их типологических признаков, связанных с функциями. По типологическим признакам эти культовые постройки можно отнести к нескольким группам. Прежде всего, часовня – это место проведения богослужения. Для этого из крестьянской среды выбирали наиболее грамотного, уважаемого человека, обладавшего хорошим голосом. По канону в часовне, поскольку здесь отсутствует алтарь, не могли совершаться таинства. Но на Русском Севере это правило нарушалось. В часовне крестили новорожденных и отпевали умерших. В более редких случаях происходило венчание, о чем свидетельствует Указ Святейшего синода от 18 августа 1769 года о разрешении венчания в часовне.

Из прошения 1820 года крестьян Водлозерской Ильинской волости о разрешении строительства часовни в качестве аргумента приводилось следующее: «деревни состоят от приходской церкви в пяти верстах, со всех сторон окружены водами, почему в вешнее и осеннее время за распутьем, а в летнее иногда за сильными погодами,стр. 87 в приходскую церковь для богомоления по рачению прихожан притти не можно» [19] . Но только географическим фактором – удаленностью поселения от приходской церкви – нельзя объяснить возведение и большое количество часовен на Русском Севере. Несмотря на сформировавшееся устойчивое мнение в богословских и светских исследованиях, это вторичная, сопутствующая, причина, а не главная. Некоторые регионы Русского Севера имели значительное количество часовен. В качестве примера приведем Кенозерье, где в настоящее время находится 11 церквей (из 18 существовавших), 39 часовен (из 82 существовавших), 29 поклонных крестов, около 40 «святых» рощ, культовых камней, а также 3 православных монастыря, в настоящее время не существующих. В целом по Каргопольскому уезду, куда входило Кенозерье, в XIX веке было 49 церквей, 169 часовен и молитвенных домов [20] . Однако внутри Каргополья Кенозерье выделятся тем, что часовен здесь больше, чем церквей, в 10, а на самом озере – почти в 20 раз.

Следует принять во внимание, что тип расселения в данной местности гнездовой. Возможно, феномен большого количества часовен Кенозерья объясняется многочисленностью небольших патронимических деревень, состоящих из 2–10 домов-дворов, расположенных на расстоянии 2–5 км друг от друга, а также особым островным ландшафтом, изолированностью и изрезанностью береговой линии. Согласно исследованиям автора, в начале XX века века в с. Кимжа на Мезени насчитывалось 5 часовен, которые были расположены на расстоянии 0,5–2 км друг от друга и от главной Одигитриевской церкви Кимженского прихода. Такое большое количество часовен было вызвано не удаленностью их от приходского храма (скорее, здесь можно говорить о близости к храму), а совсем другими причинами функционально-типологического характера [21] . «Нередко случалось, что часовню устраивало не все крестьянское селение, а одно частное лицо – на своей земле. Такая часовня редко служила местом общественной молитвы: большей частью она как частная собственность служила чем-то вроде домашней церкви» [22] . Часовня – это дом, где живет Бог, реальный часовенный святой. С точки зрения местных жителей, молитва, обращенная к нему, будет услышана быстрее. Например, на вопрос: «Почему крестьяне не позволили разрушать часовню?» они ответили: «Умрет Никола. Вся деревня умрет».

К числу важнейших функций часовен относится поминальная, чаще всего поминальные часовни сооружались на кладбищах. К этому же типу относятся часовни-усыпальницы, возведенные над мощами местночтимых святых. Именно такая часовня была построена на могиле местночтимого святого Петра Черевковского, священника из с. Черевково, погибшего в 1613 году от руки «литовских воровских людей». Другая поминальная часовняусыпальница –над мощами местночтимого святого Артемия Веркольского – была построена в дер. Ежемени на Пинеге в 1639 году. Жители получали исцеление от болезней, о чем свидетельствует корпус местных и монастырских легенд.

Один из самых распространенных типов – это обетная часовня. Мотивация возведения подобных часовен связана с ситуацией бедствия, пороговым, кризисным обстоятельством. Наиболее частыми причинами постановки часовен были эпизоотии: «часовня была построена по обещанию от скотинного падежа», «от конского падежа». Другие причины: «падеж скота и хлебный недород», «человеческая скорбь»,стр. 88 болезни: «строили ее по обещанию ради от человеческой слепоты» [23] , в избавление от пожара.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

К обетным часовням относятся обыденные часовни. Но это особая категория культовых построек, строившихся по обету во един день, не все обетные церкви/часовни были обыденными. В семантике «обыденности» заложен признак спрессованного времени. В знаковости временной шкалы основными являются макроединицы – век, год, день. Именно такое время занимают описанные тексты или воспроизводимые в ритуале события. Однако в реальности текста и ритуала время спрессовывается в масштабе «день за год». Это характерно для магических ритуалов охранительного характера. Компрессия времени является главным магическим приемом действий по изготовлению обыденных, в один день или одну ночь, предметов: полотна, рубахи, полотенца, креста, часовни, храма [24] . Обычай строить по обету церкви (во один день) для избавления страны, города или деревни от общественного бедствия очень древний. Первый пример обетной церкви, а может быть, и обыденной, относится ко времени великого князя Владимира, к 996-му году. Спасаясь от печенегов, преследовавших его, князь принужден был скрыться под мостом и дал обет построить церковь в случае избавления от угрожавшей ему опасности. «Существовали обыденные (и посему – деревянные) церкви различное время: год, 23, 25 и 40 лет, иные и более 150 лет.

В их постройке участвовало все народонаселение города: одни таскали бревна, другие рубили, иные исполняли прочие работы. Ночью освящали работы, чтобы не остановить их, а самое освящение церкви должно было быть совершено в те же сутки» [25] . Конечно, это требование обусловливает простоту (если не примитивность) архитектуры храма/часовни и, возможно, его относительную недолговечность. Например, «Екатерининская обыденная церковь в селе Екатерининском, что на реке Вятке, в Слободском уезде Вятской губернии. Величина церкви около полутора квадратных сажен; престолом ее служит простой пенек; царские врата – две простые доски, привязанные веревками» [26] . Позднее эти деревянные «обыденные» храмы заменялись каменными, с сохранением названия «обыденный».

Характерным явлением морской культуры Русского Севера было возведение промысловых часовен в становищах – временных поселениях, образованных в местах рыбного, зверобойного, лесного промыслов, на островах и побережье Белого и Баренцева морей. Об этом свидетельствует довольно большая группа документов ГААО с просьбами поморов о разрешении или освящении уже построенной часовни. В одной из них приводится описание часовни на тони в Тиманском приходе в устье реки Пеша. Тоня состояла из четырех построек и располагалась в двадцати верстах от жилья. «Старая, повидимому, часовня развалившаяся, при ней амбарчик для соления рыбы. В 30 шагах повыше одна жилая изба старая с новой пристройкой, а в 10 шагах новое строение с дверями. Сенцы ведущую в горенку длиной 1 сажень 2 аршина, шириной 1¼ аршина, кругом полки, на главнойстр. 89 стене продольные, на них три иконы. У верхней полки, видимо, прикреплены веревки для крепления лампады. На нижней полке также иконы и к ним – свечи, на окошке – ручная кадильница. На полу – деревянный ящик с углями, у другого окна – стол в виде аналоя. На полках – семь ковриг черного хлеба и одна рыба, видимо для промышленников, заблудившихся, или заставших непогодой» [27] . Часовня была построена крестьянами во имя святителя Николая. Она стояла незапертой, чтобы быть доступной для всех желающих помолиться. Для поддержания часовни промысловики жертвовали 24-ю часть белужьего промысла. Причины строительства часовен поморы объясняли следующим: «Мы отправлялись с сего места в открытое море для звериных, морских и рыбных промыслов, чувствуем потребность помолиться и попросить у Господа помощи о благолепном плавании среди льдов, о промысле, как единственном средстве добыть себе насущный хлеб и успешном возвращении к своей семье» [28] .

В конце XVII века православные часовни в России получили устойчивую связь со старообрядческим движением, превратившись в один из наиболее значимых символов идеологии беспоповства. Это нашло отражение в особенностях формирования народной культовой архитектуры. Построенные старообрядческие часовни оставались единственной разновидностью храмов, признаваемой ревнителями «истинного благочестия». Кроме того, в глазах представителей власти часовни ассоциировались с приходской автономией, а совершаемые в них обряды менее всего поддавались контролю. Оба мотива предопределили исключительно сложное, по большей части отрицательное, отношение духовной и светской власти к часовням и связанной с ними обрядности. В 1722 году это обрело форму закона: Святейший синод принял указ о «разобрании всех существующих часовен и нестроении впредь новых» [29] . Среди многочисленных прошений, поступивших в Синод после издания указа, было и прошение архиепископа Холмогорского и Важского Варнавы с просьбой о разрешении не разбирать часовни. В 1727 году последовало разрешение Святейшего синода: «которыя часовни еще не разобраныи находятся в приличных местах, таковым для моления быть по-прежнему, также которые, и разобраны, а будут просители, чтобы их снова возобновить и взятые из часовни иконы отдать». Только во второй половине XIX века запрет на строительство часовен был снят, но епархиальные власти северных губерний редко удовлетворяли прошения крестьян о постройке новых часовен или ремонте старых, ссылаясь на указы XVIII века [30] .

На Мезени, как и в ряде других районов Русского Севера, получили распространение часовни-амбаронки. Обычно они не имелистр. 90 креста на крыше, но перед входом устанавливался огромный резной деревянный крест. Передняя дверь часовни, так же как и амбара, была[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

защищена навесом – залобником на столбах, к которому подвешивался колокол. «Часовню имеет… каждая деревня… выселок. Устраивают их на пунктах промыслов по берегам моря, рек, озер, в лесах. Они… невелики, просты и примитивны по своей архитектуре, по внешнему виду их можно принять за амбарушки крестьян для сбережения зерна, муки и других припасов… Часовня в большинстве случаев – квадратный бревенчатый холодный сруб, размером от 4×4 аршина и до 9×9. Высота внутри редко выше сажени; очень часто они не имеют потолка и заканчиваются двускатной тесовой крышею. Освещается часовня через открытую дверь, или же через маленькие продольные прорубы в одном бревне и без стекла. Потому зимою пол в часовне под толстым слоем снега.

Вдоль передней стены на простой доске-полке установлен один ряд старых икон, между которыми можно встретить иконы-оригиналы стариннейшей работы, киоты. Украшения часовни составляют пестрые ситцевые или холщовые пелены, прикрепленные к полочкам божницы, различные амулеты на иконах, да затейливо выполненная из глины кадильница, в которой староста часовни в праздник при сборе молящихся раздувает с ладаном огонек и кадит перед иконами» [31] . Утварь, лампады и подсвечники весьма примитивные, сделаны из корней и пней дерева. В Каргополье верующие, молясь перед иконой о выздоровлении, вешали к иконе соответствующий больной части тела «покров»: чулок с ноги, варежку с руки, платок с головы, отрез, платье или юбку; для молитвы о домашних животных приносили масло от коровы, шерсть от овцы. Были распространены вотивные подвески, металлические или, реже, вышитые изображения больной части тела; они прикреплялись к иконе.

Также на Мезени существовал тип часовни, называемой келейкой. Она была описанастр. 91 Н.П.Колпаковой во время ее фольклорных экспедиций по Мезени в 1928 году. «„Келейка“ – деревянная избушка, осененная большим „голубцом“. На Мезени еще не выродился обычай уходить время от времени в тишину и покой лесной глуши. „Келейки“ живописно вкраплены в береговой пейзаж. Одна из них стоит недалеко от селения Дорогая Гора. Небольшой рубленый бревенчатый домик. Подле него старинный крест. После больших церковных праздников кто хотел – приходил сюда и оставался на деньна два. Поживет, помолится, отдохнет и домой. Тут хорошо, спокойно, людей нет…» [32] . В начале XXI века местные жители с. Кимжа из пяти часовен, расположенных в деревне и ее окрестностях, по крайней мере две-три относят к этому типу, вспоминая о том, что в них или рядом с ними жили женщины пожилого возраста: «Часовня была за Бором – это така комнатушка, где иконы с полу до потолка висели, жили монашки-староверки» [33] .

Часовни – сооружения истинно народной архитектуры, явление, в котором проявился феномен народного православия на Русском Севере. Простой количественный подсчёт показывает, что их было значительно (в 2–3 раза) больше храмов. В численном отношении они преобладали в районах с сельскохозяйственной направленностью, особенно скотоводством. Количество часовен зависело от типа расселения, более всего они строились в поселениях гнездового типа. Например, при сравнении двух соседних регионов, в XIX веке в Каргопольском уезде, имевшем земледельческое направление и гнездовой тип расселения, было 49 церквей, 169 часовен [34] . В Онежском уезде единичные автономные деревни располагались по берегам реки Онеги, занятия населения имели промысловую направленность. Здесь возводилось значительное количество крупных приходских ансамблей «тройников», часовни получили меньшее распространение: 63 церкви и 48 часовен [35] . В другом земледельческом районе – в Поважье, в Вельском уезде Вологодской губернии, было 80 церквей и 156 часовен [36] . Большая часть северных часовен строилась по обетам, «заветные праздники были разнообразны по происхождению („явление иконы“, эпидемия, эпизоотия, градобитье, пожар), но всех их объединяли три основных признака: они были христианские по форме, происходили в весенне-летнее время и возникали по случаю. Возникновение заветных праздников – проявление регенерирующей способности традиционной культуры, сохраняющей под христианской формой архаическое содержание» [37] . Для северных крестьян «основное значение имели мелкие богослужебные чины и обряды на разные практические случаи жизни; для совершения таких служб церковь не была необходимой» [38] : эту функцию выполняла часовня.

Традиция постановки деревянных крестов в разных регионах России существовала с древних времен (XI век). Они могут быть рассмотрены как памятники архитектуры и скульптуры, крестьянской письменности, культа, навигационные знаки поморов, которые были нанесены на лоцманские карты. Кресты, сохранивниеся на Русском Севере до настоящего времени, можно датировать ХIХ – первой половиной ХХ века. Значительная часть их располагалась на побережье Белого моря, островах Соловецкого архипелага, Новой земле, в бассейнах рек Мезени, Пинеги, на Каргополье. На Русском Севере получили распространение восьмиконечные кресты. Часто они были расположены под специальным навесом на столбах, установленных по его контуру. Также они могли находиться в храмах, часовнях, специально построенных часовнях-амбарах, реликвиях (футлярах) для их хранения. Деревянные кресты часто называли обетными, хотя значение и случаи, по которым они ставились, гораздо шире. Самой распространенной формой обета было обещание пожертвовать «на крест» отрез материи или полотенце. Высокие, с двухэтажный дом, обетные кресты Мезени и Поморья украшались также фартуками, шелковыми платками, куклами, сюда клали деньги.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

стр. 92 Типологически деревянные кресты можно отнести к следующим группам, учитывая значение и роль, которую они выполняли: поклонные, обетные, памятные, маячные, поминальные, охранительные, кладбищенские, благодарственные. В особую группу на Русском Севере выделяются поморские кресты, которые возводились на побережье и островах Белого и Баренцева морей. Поморы ставили кресты на дальних становищах и в арктических зимовьях с целью подать весть о себе в случае гибели. В Поморье, имея мощную подпитку из Соловецкого монастыря, в течение столетий сложилась особая православная островная культура мореходов.

Деревянный восьмиконечный крест стал ее центральным символом. Кресты морских первопроходцев вели не одно поколение поморов от одного залива к другому, от одного острова к следующему. Защитная сила креста диктовала особые условия формирования жизни на новом пространстве, где крест являлся центром окружающего ландшафта. В XIX веке на Мезени было налажено ремесленное производство деревянных крестов. В ходе наших полевых исследований были установлены центры их изготовления: деревни Нисогора и Кельчемгора бывшей Юромской волости Мезенского уезда. В дер. Кельчемгора в конце XIX – середине XX века работали резчики – отец и сын – И.К. и М.И. Орловы.

Крест как один из главных символов православия занимал центральное место в культурном ландшафте Русского Севера. Глубокий сакральный смысл, заключенный в образе креста, отражает семантику памяти – осмысление длящейся во времени жизни и отношение ее к вечности. В Поморье, где сложилась морская культура, культурный смысл креста дополнительно отражал особые условия жизни, был центром окружающего пространства, выполняя в нем защитную и сакральную миссию.

Дом, так же как и храм, выступает смыслособирающей доминантой культуры Русского Севера. Крестьянский дом в символической форме воплотил главные ценности и смыслы человеческого существования. Дом – это пространственно-предметная среда удовлетворения важнейших биологических потребностей крестьянской семьи: защита от неблагоприятных природно-климатических условий Севера, место питания, сна, продолжения рода. Дом был пространством труда и отдыха, в нем протекали временные координаты бытия (день – ночь, годовые сезонные циклы, будни и праздники). В жилище осуществлялся процесс социализации, взаимодействия поколений и родовых связей большой традиционной семьи. Для крестьянина дом – это модель мира. Модель мира может трактоваться как вся территория (культурный ландшафт), обживаемая и обрабатываемая человеком. Вместе с тем дом в этом освоенном пространстве культуры является смысловым ядром. В модели мира дом представляет собой одну из основополагающих семантем. «С одной стороны, дом принадлежит человеку, представляет его целостный, вещный мир. С другой стороны, дом связывает человека с космосом, являясь в определенном смысле репликой внешнего мира, уменьшенной до размеров человека» [39] . Думается, что в контексте представлений о модели мира сформировалась традиция изображения звездного неба и солнца под крышей крестьянских домов, причем иногда форма верха кровли напоминает форму купола храма. Верх крыши изнутри расписан – синее небо с золотыми звездами. В центре купола «светит» деревянное резное солнце – ветренница. Подобный мотив росписи жилых домов перекликается с росписью деревянных храмов и часовен Каргополья.

Дом – это организованное пространство, в котором человек существует с момента своего рождения и которое обживает, осваивает в континууме своего существования в нем. Для взрослого человека дом означал широкий круг понятий: кров, семью, некое определенное место на земле. В этом смысле слово дом традиционно используется как синоним родины. Слово «дом» в русском языке означает не только «строение для житья или избу со всеми ухожами и хозяйством», но и «семейство, семью, хозяев с домочадцами» [40] . Дом, сооруженный руками хозяина или его родителей, воплощает идею семьи и продолжения рода. Архитектурно-планировочная структура северного дома – это отражение жизни и хозяйственной деятельности большой неразделенной семьи. Дом осмыслялся в повседневной народной культуре как сосредоточение основных жизненных ценностей, таких как счастье, достаток, единство семьи и рода, включая не только живых, но и умерших. Важнейшая символическая функция дома защитная. Резное деревянное солнце под крышей крестьянского дома – пожелание счастья, благополучия его хозяевам. Верхняя часть фронтона северной избы расписывалась целыми сказочно-декоративными композициями: цветами, птицами, геральдическими львами, единорогами. Другая важная функция крестьянского дома в культурном пространстве – это его сакральность (храм для крестьянина – это тоже дом, только Дом Божий). Изба же всегда имеет святой, или «красный», угол. В христианском контексте дом для проживающей в нем семьи является подобием храма. В нем находятся иконы, совершается ежедневная молитва.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Важной функцией жилища являлась его социальная принадлежность. В семантическом значении дом выступал как один из основных источников и трансляторов информации. В некоторых регионах уже издали, только на основании внешнего вида дома, можно определить национальность владельца, его экономическое и социальное положение. Дом – место совершения множества разнообразных ритуалов, характеризующих не только время жизни семьи, но период и процесс сооружения, которые сопровождались многочисленными символическими действиями, регламентировались временными, магическими правилами и запретами.

Крестьянский дом-модель, подобно Вселенной, делился на три мира: нижний (преимущественно нечистый) – подвал, подполье, средний – жилые помещения, верхний (устремленный в небо) – чердак, крыша. Дом противопоставлен окружающему миру как пространство закрытое – открытому, внутреннее – внешнему. Четыре стороны дома обращены к четырем сторонам света, а три уровня по вертикали соответствуют трем уровням Вселенной. Если экстерьер жилища обращен к внешнему миру, то интерьер – к семье, роду,стр. 94 отдельному человеку [41] . Сбалансированность практических и символических функций северного дома определила ту исключительную роль, которая дает возможность говорить о жилище как об основополагающем феномене культуры Русского Севера.

Жилище является одним из наиболее существенных и сложных элементов культуры Русского Севера. Жилые постройки, представляющие собой культурно-бытовой комплекс, связаны с различными сторонами жизни человека, включая природные, хозяйственные стороны, микро- и макросоциум, религиозную и эстетическую сферы. Всё это в той или иной степени влияет на тип, размеры, интерьер, декоративное убранство северного дома. Сочетание традиций и естественной жизненной динамики придает большое разнообразие типологии крестьянского дома-двора. Основная трудность систематизации представлений о жилищах состоит в выборе принципа классификации. На основе обобщения значительного по объему эмпирического материала мы предлагаем три основных принципа, на которых может быть построена типология северного дома: 1) по способу соединения жилья и двора; 2) по конструктивно-планировочному решению жилой части; 3) по внутренней планировке избы. Так, в зависимости от соотношения жилой и хозяйственной части можно выделить следующие типы: брус, глаголь, кошель, Т-образная связь, двухрядная связь. По конструктивно-планировочному решению жилой части получили распространение избы: четырехстенок, шестистенок (с вариантами: изба с прирубом, изба-двойня без заулка, изба-двойня с заулком), пятистенок и крестовик. По внутренней планировке русского дома выделяются севернорусский, восточный южнорусский, западный южнорусский, западнорусский.

Столетиями формировавшаяся архитектура жилища Русского Севера к XIX веку обрела свой завершенный смысл и конкретный образ, что отразилось в его архитектурно-планировочном решении. Сложный бытовой комплекс прекрасно продуман в мельчайших деталях, предельно компактен и приспособлен к суровым климатическим условиям. Большинство домов были двухэтажными. Жилые избы располагались на высоком подклете, используемом для хранения продуктов, хозяйственных нужд. Под одной крышей с жильем находились хозяйственные помещения: хлев для скота и поветь-сеновал, куда по широкому бревенчатому взвозу можно было въехать прямо на телеге или санях. До 2/3 всего комплекса дома-двора занимал двухъярусный хозяйственный двор. Объединение жилья и двора под одной крышей давало возможность вести хозяйство, ухаживать за скотом в зимнее время, не выходя из закрытого помещения. Северная изба отличалась большими размерами, обилием жилых помещений, в некоторых районах богатым резным декором, использованием полихромных росписей для украшения экстерьера и интерьера. Недаром местные жители свои дома называли хоромами. Архитектурно-планировочная структура северного жилища – отражение жизни и хозяйственной деятельности большой неразделенной семьи. Классическим примером такого типа жилища служит дом Ошевнева в музее-заповеднике «Кижи». Это громадный двухэтажный дом-двор типа «кошель» (общая площадь – 707 кв. м, из них жилая площадь – 238 кв. м,стр. 95 хозяйственный двор – 468,6 кв. м) [42] , архитектурно-планировочная структура жилища – воплощение патриархального уклада жизни старой северной деревни. В доме три отдельные избы для разных семей одного патриархального рода, светелка, два летних помещения и большая клеть. Под стать жилью и двор, занимающий примерно 2/3 площади всего жилища. Из таких домов выходило на полевые работы сразу 20–25 человек, а в его хлевах содержалось до трех десятков голов скота.

Исследовав типологические особенности эволюции приёмов соединения дома-двора, мы установили, что эволюция типов северного крестьянского жилища происходила в трех направлениях. Для запада региона (Каргополье) характерно развитие жилого комплекса по продольной оси путем присоединения сзади сеней еще одного жилого помещения – избы, горницы, клети. В бассейнах рек Двины, Вычегды, Ваги, Пинеги, Мезени изменение крестьянского жилища шло за счет увеличения габаритов передней избы, деления внутреннего пространства на две части (пятистенок), на три части (шестистенок), т. е. определялось поперечным развитием дома. Третий путь – увеличение жилой площади за счет пристройки к избе дополнительных срубов («зимние», «боковые», «низкие», «скотние» избы) был характерен для всего Севера. Анализ архитектуры северного дома и его типологических особенностей позволяет говорить об общности художественных и строительных традиций, лежащих в основе возведения жилых построек всех типов, указав на то, что в качестве модуля формирования жилого комплекса послужил четырехстенный сруб.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Обследование нами регионов Русского Севера (Каргополье – Онега, Мезень, Пинега, Двина, Вага, Поморье) позволило установить, что наиболее распространенным было устройство жилой и хозяйственной части по типу «брус» (исключение составляет Каргополье); имелись различные варианты жилой части: четырехстенок, пятистенок, шестистенок, крестовик. Для ряда районов Русского Севера, расположенных по течению рек Ваги, Устьи, Кокшеньги, характерны дома-комплексы на «два жилья», где жилище состоит из трех главных частей: «перед» – летнее жилье; «середка» – скотный двор, хлев, поветь; «озадок» – зимнее жилье. В этом случае все помещения соединяются между собой сенями – «летним мостом», «зимним мостом».

На Русском Севере до первой половины XX века получило распространение такое архаичное явление, как курные избы; были выявлены причины их длительного бытования [43] . Наибольшее распространение (до середины XX века) избы получили на Каргополье, там они назывались «рудными», т.е. грязными, зачерненными. Высота и трапециевидный потолок роднят каргопольские избы (Ошевенск) конца ХIХ – начала ХХ века с курными избами древнего Новгорода Х–ХIII века, которые имели аналогичное конструктивное устройство.

Культурные смыслы народной архитектуры нашли воплощение в многообразии типов крестьянского дома-двора Русского Севера. Дом являл собой модель мировоззрения северных крестьян, типологические и архитектурно-планировочные характеристики составляли не только основу в конструкции жилища, но и в конструкции крестьянского мировоззрения.

Повседневная жизнь в северном крестьянском доме была наполнена глубоким символическим содержанием, ее основу составляла семья. Четкий, отработанный ритм каждодневных работ сочетался с разумным их распределением. Ритмичность была присуща как каждому циклу сезонных работ и сельскохозяйственному году в целом, так и системе поведения, основанного на своеобразных ритуалах и этикете. Повседневная культура крестьян регламентировалась временами года, трудовыми процессами, половозрастными особенностями и отличалась определенной вариантностью, протекая в семиотически насыщенной пространственной среде. Все это выразилось в структурной организации пространства северного дома с его трехчастной вертикальной плоскостью. В структуре дома верхняя часть жилища – крыша – отграничивает «своё», освоенное, внутреннее пространство от «чужого», природного, внешнего. В символическом плане она разделяет верх (небо) и низ (мир людей). Пол, являющийся одной из границ вертикального плана жилища, стелетсястр. 96 в направлении фасад-выход, что приобретает значимый, а в некоторых ситуациях обрядовый, характер.

В жилом пространстве севернорусского дома различают три вертикальные зоны. Это связано с тем, что в жилище любого типа существует особое пространство – культурный горизонт, в котором реализуется поведение человека, т.е. наиболее актуальное пространство по вертикали. Нижняя граница культурного горизонта манифестируется сидениями, местами для ночлега. Верхняя граница обычно расположена на уровне глаз. Своего рода эталонной плоскостью (серединой) культурного горизонта является стол – «престол в доме». Обычно все действия человека разворачиваются в границах культурного горизонта. Интерьер и меблировка северной крестьянской избы, где вся утварь и мебель группируется вдоль стен, а середина остается свободной, являются традиционными для XIX – начала XX века.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В горизонтальной структуре северного дома важное не только конструктивное, но и семиотическое значение имеет оппозиция печь/«красный» угол. Обозначенная нами диагональ – это естественное завершение эволюции противопоставления печь/источник света, что в системе народного миросозерцания было осмыслено как антитеза сакрального и мирского. Характерное для крестьянской среды Русского Севера народное православие закрепило за печью значение языческого центра избы, за «красным» углом – христианского центра жилища.

Вещь в повседневной культуре северного крестьянства вплетена в сложную систему разнообразных символических связей, причем изменение семиотичности может носить и ситуативный характер. Например, включение предметов в контекст ритуала совершенно меняет их семиотические характеристики.

Важнейшим элементом не только «красного» угла, но и всего жилого помещения был стол. Его место в пространстве дома было постоянным. Стол составлял неотъемлемую принадлежность дома. Не случайно при продаже дом обязательно передают новому владельцу вместе со столом. Культурно-символическое осмысление стола в народной традиции было многоаспектным: стол уподоблялся церковному престолу, обеспечивал достаток и благополучие в доме, поэтому здесь постоянно находился хлеб. Место, занимаемое за столом, – важнейший показатель семейного и социального положения. Стол объединял семью, родственников, был одним из способов сохранения определенного стереотипа поведения, многие архаичные моменты которого в преобразованном виде можно обнаружить в современном обществе. Стол является одним из значимых обрядовых предметов крестьянского быта, ему принадлежит значительное место в свадебном и похоронном обрядах.

Печь играет особую символическую роль во внутреннем пространстве дома, совмещая в себе черты центра и границы. Как вместилище приготовляемой пищи и домашнего огня, она воплощает собой идею дома в аспекте его полноты и благополучия, метонимически может заменять дом в целом: дом без печи – нежилой дом. «Бабий кут» – чисто женская часть избы, располагалась около печи. Это название на Русском Севере также распространялось на место за печью.

Одним из семиотически закрепленных в пространственной структуре дома и вещи аспектов повседневной жизни северного дома было обособление мужчин и женщин. Примером женского пространства в северном доме являлось праздничное помещение – горенка, светелка. Обычно она располагалась на втором этаже дома и отличалась особой чистотой, ухоженностью. Интерьер горенки, где жили в основном девушки-невесты на выданье, служил в определенном смысле отражением женского семантического статуса «рукодельности» невест этого дома. В ней находились предметы женского рукоделия, приданое, здесь отмечались семейные торжества,стр. 97 принимали гостей. Горенка играла заметную роль в свадебном и похоронном обрядах.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Изученная нами повседневная жизнь крестьянской семьи протекала в семиотически насыщенной пространственной среде. Семиотический статус внутреннего пространства жилища и предметов интерьера нашел отражение в структурной организации пространства дома: стены, крыша, пол, потолок, печь, дверь, порог, окно, матица, воронцы, «бабий кут», «красный угол», икона, стол, скатерть, посуда и др. Предметная среда севернорусского дома с ее (среды) пространственными координатами «пронизана» временем и формирует динамику жизни его обитателей. Вещь как феномен культуры, обладая способностью аккумулировать традиции, социально-психологические установки, эстетические запросы, приобретает аксиологическое звучание, а в контексте повседневной культуры северного дома выступает в качестве культурного текста определенной исторически обусловленной знаковой системы. Семиотический статус северного крестьянского жилища в его пространственной организации и в смыслах вещей, его наполняющих, был достаточно устойчивым, традиционным, хотя и менялся в определенных ритуалами ситуациях (свадьба, похороны, рождение ребенка, обыденность).

Культурные смыслы декора крестьянского жилища непосредственно связаны с жизнью людей Русского Севера. В орнаменте резьбы или скульптурных фигурах, украшающих северный дом, воплотилось понимание микро- и макрокосмоса. Особенностью орнаментальной символики являлось то, что это были не единичные символы, а целостная система. Символика декоративного убранства неотделима от архитектурно-конструктивных элементов северного дома-двора. Внешнему облику крестьянского дома был свойственен своеобразный «наряд», к которому следует отнести как собственно декоративные приемы, предназначенные для украшения: резьбу, живопись, раскраску, так и различные архитектурные детали: крыльца, балконы, галереи, наличники и ставни окон, причелины, полотенца, курицы, потоки, консоли, дымники, охлупни, имеющие практическое, конструктивное значение и в то же время играющие декоративную роль. Изображение коня и птицы в декоре дома связано с солярным культом. Солнечную символику воплощает не только конек крыши, но и элементы, поддерживающие ее свесы: кронштейны, курицы, а также окончания причелин.

Анализ убранства северного крестьянского дома и соответствующей символики позволяет обратить внимание на специфическое явление, каким была домовая роспись. Она распространена в основном в регионах, где изготовлялись и бытовали деревянные расписные предметы крестьянского обихода или где домовая роспись выполнялась бродячими крестьянскими живописцами («красильщиками, малярами») и существовала как отхожий промысел. Время распространения домовых росписей на Русском Севере – середина XIX века, что соответствует датам постройки наиболее ранних из зафиксированных домов на Северной Двине (1853) и в Поважье (1856). Вся роспись сосредотачивалась на фронтоне главного фасада, подчеркивая и выявляя средствами декора конструктивные детали его убранства.

Многообразие символических образов в домовой росписи северного дома (в частности, лев, единорог – обереги дома) представлено росписями народных живописцев Поважья. Здесь встречается такое уникальное явление, как изображение хозяина и хозяйки на главном фасаде и в интерьере дома, что было отражением репрезентативного статуса владельцев. Дом, украшенный внутри и снаружи солярными символами, женскими фигурами, птицами, конями и другой магической символикой, стал выразителем культурного смысла оберега, он должен был хранить семью от нечистой силы.

Наряду с зафиксированными устойчивыми архитектурными, конструктивными особенностями построек Русского Севера, бесконечно разнообразными, динамичными, изменчивыми были отдельные архитектурные и декоративные элементы. Эти элементы и детали придавали традиционным постройкам индивидуальность и неповторимость, определив в значительной степени вектор эволюции народной архитектуры. Культурные смыслы конкретных изображений-символов в декоративном убранстве опирались на фитоморфные, орнитофорфные, зооморфные, антропоморфные изображения, воплощенные встр. 98 скульптурной, трехгранно-выемчатой, плоской резьбе, домовой росписи. Декоративное убранство содержало православные символы и языческие, как социальные по своему смыслу, так и природные: на божнице – лики святых, охлупень – символ солнца. Объединенные в целостном культурном смысле архитектуры северного крестьянского дома-двора, они являют единство народной культуры, моделирующей весь крестьянский мир во взаимосвязи микро- и макрокосмоса. Отсюда следует вывод: мастер, рубивший избу и изготовлявший все необходимое для нее, был до начала XX века, скорее, зодчим, чем просто плотником. Кроме того, дерево, по его представлениям, имело душу, которую нужно было ублажить жертвоприношением и соответствующим заговором или обрядом. Именно поэтому традиционное народное зодчество, обладая комплексом культурных смыслов, в основе своей было магически-сакральным.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Таким образом, результаты проведенного исследования позволяют прийти к выводу, что культурные смыслы народной архитектуры Русского Севера имеют целостную семантическую природу, выражаемую через четырехчастную модель:

• человек – свободный, духовно-наполненный, трудящийся, верующий, собирающий вокруг себя семью и ближних;
• крестьянское жилище, дом-двор с соответствующим декором, архитектурно-конструктивными особенностями;
• сакральные сооружения (храм, часовня, крест);
• сельский мир, представленный в традиционном поселении Русского Севера, имея самостоятельную ценность и семантические характеристики, органично входит в состав целостного понятия «Русский Север – особая территория наследия».

Проведенное исследование позволяет сформулировать впервые выдвинутое положение: культурным кодом Русского Севера является народное деревянное зодчество. Соответственно, культурными смыслами народной архитектуры Русского Севера следует признать сакральные, повседневные, а также интегрирующие мифопоэтические и присущие народному православию представления, соединенные в целостную картину мира, материальным воплощением которой является сельское поселение. Моделирующие качества культурного смыслополагания Русского Севера сконцентрированы в народной архитектуре, поскольку это единственный круг артефактов, который материально сохранился. Поэтому представляется возможным утверждать: построенная и разносторонне изученная нами модель, сохранившая свои материальные и духовные составляющие на Русском Севере, имеет специфическое и важное научное значение.

• [1] Копанев А.И. Крестьяне Русского Севера в XVII в. Л., 1984. С.227.
• [2] Пермиловская А. Б. Северный дом. Петрозаводск, 2000; Она же. Крестьянский дом в культуре Русского Севера (XIX – начало XX века). Архангельск, 2005; Она же. Русский Север как особая территория наследия. Архангельск; Екатеринбург, 2010; Русское деревянное зодчество. Произведения народных мастеров и вековые традиции / Сост. и отв. ред. А.Б.Боде. М., 2012; Она же. Культурные смыслы народной архитектуры Русского Севера. Екатеринбург; Архангельск; Ярославль, 2013 (в печати).
• [3] Флоренский П.А. Имена. М., 2001. С.38.
• [4] Успенский Б.А. Филологические разыскания в области славянских древностей. Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского. М., 1982. С.14.
• [5] Панченко А.М. Я эмигрировал в Древнюю Русь. Россия: история и культура: работы разных лет. СПб., 2008. С.22–23.
• [6] Коды культур Юрия Лотмана: Каталог статей [Электронный ресурс]. Режим доступа: ako.ucoz.ru/publ/1-1-0-48.
• [7] Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2001. С.184.
• [8] Там же. С.186.
• [9] Там же. С.71.
• [10] Власова М.Н. Новая абевега русских суеверий: ил. словарь. СПб., 1995. С.12.
• [11] Там же. С.26.
• [12] Там же. С. 188, 337.
• [13] Бондаренко И.А. Образ геоцентрической вселенной в традиционном зодчестве // Народное зодчество. Петрозаводск, 2004. С.53.
• [14] Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. С.8–9.
• [15] Архитектурная энциклопедия [Электронный ресурс]. Режим доступа: architect.claw.ru/shared/418.html. Проверено 1.06.2011
• [16] Толстая С.М. К понятию культурных кодов // АБ–60: сб. ст. к 60-летию А.К.Байбурина. СПб., 2007. С.31.
• [17] Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М., 2008. С.203.
• [18] Акты Холмогорской епархии. Переписные книги часовен в Важском уезде и в Устьянских сохах. Марта 20 – июня 29. 1692 // Русская историческая библиотека. Т.XXV. Акты Холмогорской и Устюжской епархий. Кн.III. СПб., 1908; Яницкий Н.Ф. Северно-русская часовня в конце XVII века (по переписи часовен 1692 г.) // Юбилейный сборник историко-этнографического кружка при Императорском университете св. Владимира. Киев, 1914. С.6–21.
• [19] Пулькин М.В. Строительство часовен в XVIII – начале ХХ в.: законодательство и приходская традиция (по материалам Олонецкой епархии) // Народное зодчество. Петрозаводск, 2004. С.130.
• [20] ГААО. Ф.1342. Оп.2. Д.101. Л.6об.
• [21] Пермиловская А.Б. Русский Север как особая территория наследия. Архангельск; Екатеринбург, 2010. С.452–453.
• [22] Верюжский В.М. Афанасий, архиепископ Холмогорский. Его жизнь и труды в связи с историей Холмогорской епархии за первые 20 лет ее существования и вообще русской церкви в конце XVII века: церк.-ист. очерк. СПб., 1908. С.338.
• [23] Акты Холмогорской епархии… С.21
• [24] Цивьян Т.В. Движение и путь в балканской модели мира: исследования по структуре. М., 1999.
• [25] Сказание о построении обыденного храма в Вологде «во избавление от смертоносныя язвы». М., 1893. С.7–8.
• [26] Зеленин Д.К. «Обыденные» полотенца и обыденные храмы // Живая старина. 1911. Вып.1/2. С.20.
• [27] ГААО. Ф.29. Оп.4, Т.3. Д.535.
• [28] ГААО. Ф.29. Оп.4, Т.3. Д.1747. Цит. по: Иванова А.И. Священная ономастика часовен в местах поморских промыслов // Поморские чтения по семиотике культуры: Вып.2: Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера России. Архангельск, 2006. С.161–178.
• [29] Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего правительствующего Синода. СПб., 1868. Т.1. №606.
• [30] Никольский К. О. О часовнях. 1889. // Церковные ведомости. СПб., 1889. № 10, 11. С.258–259. Лютикова Н.П. Пинежские часовни по письменным источникам XVIII–XIX веков // Русский Север: ареалы и культурные традиции. СПб., 1992. С.148–164.
• [31] Шабунин Н.А. Северный край и его жизнь: путевые заметки и впечатления по северной части Архангельской губернии художника Н.А.Шабунина // Сборник Отд-ния рус. яз. и словесности Имп. Акад. наук. СПб., 1908. Т.84, №1. С.20–21.
• [32] Колпакова Н.П. У золотых родников: записки фольклориста. Л., 1975. С.109.
• [33] Пермиловская А.Б. Русский Север как особая территория наследия… С.284.
• [34] ГААО. Ф.1342. Оп.2. Д.101. Л.6об.
• [35] ГААО. Ф.29. Оп.1. Т.1. Д.578.
• [36] Памятная книжка Вологодской губернии на 1896–1897 гг.: в 2 ч. Ч.1. Вологда, 1897. С.198.
• [37] Бернштам Т.А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX – начале XX века: половозрастной аспект традиционной культуры. Л., 1988. С.216.
• [38] Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1983. С.57.
• [39] Цивьян Т.В. Дом в фольклорной модели мира (на материалах балканских загадок) // Труды по знаковым системам. Тарту, 1978. Т.10. С.65.
• [40] Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 2002. Т.1. С.427.
• [41] Львов А. Вот тебе бог, в вот и порог… // Родина. М., 1994. №5. С.119.
• [42]  Архив Государственного историко-архитектурного и этнографического музея-заповедника «Кижи», проект реставрации дома Ошевнева. Площадь 1-го этажа – 348,1 кв.м, 2-го этажа – 343 кв.м., светелки – 15, 9 кв.м).
• [43] Пермиловская А.Б. Курные избы // Историческое и культурное наследие. Каргополь, 1996. С.127–134.