Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект №12-14-10001. («Изучение и описание Карельского собрания рукописей Древлехранилища им. В.И.Малышева ИРЛИ РАН».)

стр. 281 Общинная традиция крестьянства – одна из важнейших в истории пореформенной России. Сельская поземельная община («мир») играла огромную роль во всех сферах жизни крестьян Северо-Запада России. Как отмечают исследователи, ее функции были многообразны: хозяйственная, фискально-полицейская, социальная, воспитательная и пр. Сущность крестьянской общины состояла в совместном землепользовании на основе уравнительного принципа, включавшего регулярные земельные переделы между ее членами, и саморегулировании мирских повинностей. Именно община выступала в качестве объекта подати, обязательные для нее налоговые суммы раскладывались по дворам с учетом состава семьи, умственных и физических способностей, а также возраста работников. «Мир» как охранитель традиционных ценностей крестьянского общества всегда стремился избавиться от «порочных» людей, нарушавших сложившиеся в деревне традиции и оказывавших «дурное» влияние на молодежь. Таким образом обеспечивались целостность и дальнейшее существование основного социального организма России.

Крестьянское самоуправление представляло собой совокупность выборных местных органов – волостных, сельских и селенных сходов – «мирских» собраний, где обсуждались все без исключения общественные дела. В сходах, деятельность которых законодательно была основана на «Общем положении о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» (1861 г.), принимали участие и имели право голоса только члены общины (главы дворов).

Сельская поземельная община, существовавшая после реформ Александра II, неизменно привлекает внимание отечественных исследователей [1] . В конце XX – начале XXI в. она рассматривается как сложный объект с различными внутренними и внешними связями. Особенно подчеркивается многофункциональность этого традиционного народного института, полностью определявшего жизнь крестьян. Историки активно изучают не только общинное устройство крестьянского самоуправления и землепользования, но и патриархальный быт крестьян-общинников, общинную психологию крестьянства, семейные отношения, положение отставных солдат и статус женщин в крестьянском обществе [2] . В региональной историографиистр. 282 до недавнего времени рассматривались преимущественно социально-экономические процессы, проходившие в деревнях Олонецкой губернии во второй половине XIX в. [3] В последние годы появляются работы, рассказывающие о повседневной жизни местного крестьянства [4] .

При изучении крестьянского мира используются различные по характеру и содержанию источники: законодательные акты, материалы губернского и уездного делопроизводства, периодическая печать. Раскрыть механизм взаимоотношений сельских обществ с государственными институтами, земскими учреждениями региона помогают приговоры сельских и волостных сходов. Богатейший материал о развитии деревни, внутреннего уклада жизни ее обитателей во второй половине XIX – начале ХХ в. дают крестьянские прошения, жалобы и судебные иски, миролюбные раздельные акты. Для более полного раскрытия темы привлекаются сохранившиеся крестьянские семейные архивы и библиотеки, крестьянские мемуары. В Древлехранилище имени В.И.Малышева ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом) в составе Карельского собрания рукописей с 1994 г. находится небольшая часть архива крестьян Корниловых, проживавших в деревне Кургеницы Кижского общества Олонецкой губернии (ныне Медвежьегорский р-н Республики Карелия, остров Большой Клименецкий).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Разрозненные бумаги были обнаружены в 1949 г. преподавателем Петрозаводского государственного университета Т.В.Старостиной в заброшенном родовом доме. Их краткий обзор и описание опубликованы сотрудником института Г. В. Маркеловым [5] . «Кижская» коллекция из Пушкинского Дома насчитывает 120 разнородных документов, датированных 1802–1913 гг. Они были собраны Иваном Ивановичем Корниловым (1852–1905), который в течение многих лет бессменно служил писарем Кижского сельского общества, т.е. вел всю крестьянскую документацию. Документы касаются самых разных сфер жизни сельской общины Заонежья. Среди них – распоряжения Великогубского волостного правления, решения Петрозаводского уездного суда, приговоры сельских сходов, списки домохозяев Кижского сельского общества, жалобы и прошения местных жителей, миролюбные раздельные акты. Г.В.Маркелов высоко оценил стиль бумаг, составленных Иваном Корниловым, отметив «продуманность аргументаций» и «ясность формулировок» [6] . Многие из этих документов плохо сохранились (имеют повреждения бумаги, иногда текст читается с трудом из-за выцветших чернил).

Вторая и основная часть семейного архива, а также библиотека Корниловых в настоящее время хранятся в Петрозаводске в фондах Государственного историко-архитектурного и этнографического музея-заповедника «Кижи» (переданы в 1993–1997 гг.). Сдатчик Надежда Григорьевна Горбунова (урожденная Корнилова) вспоминала, что бумаги и книги располагались в просторной комнате «на чердаке» корниловского дома, разрушенного после Великой Отечественной войны. Уникальная для Карелии коллекция предметов, включающая карты, газеты, фотографии XIX–XX вв., украшения из бисера и жемчуга и пр., была описана Н.И.Шиловым [7] . Пятьдесят рукописей относятся к периоду 1880–1910 гг. и касаются общественно-хозяйственной жизни крестьян Кижского общества (копии приговоров сельских сходов, чертежи, описи имущества) [8] .

Научным сотрудникам музея-заповедника «Кижи» на основе писцовых книг, архивных материалов (ревизских сказок и метрических книг из Национального архива Республики Карелия), а также сведений,стр. 283 полученных от информантов, удалось составить родословную крестьян Корниловых. Как выяснилось, они были потомками основателя деревни Кургеницы и принадлежали к известному коренному роду Заонежья [9] . По данным С.В.Воробьёвой, родные братья Андрей Иванович и Иван Иванович Корниловы были владельцами небольшого фарфорового завода в Санкт-Петербурге [10] . С помощью документов из Пушкинского Дома Г.В.Маркелову удалось уточнить некоторые факты биографии кижского писаря: рано осиротел, воспитывался в семье брата матери, работал конторщиком у петербургского купца Разуваева [11] .

Часть архива и библиотека Корниловых, хранящиеся в музее-заповеднике «Кижи», изучаются петрозаводскими историками и филологами. Некоторые рукописные памятники этого собрания уже опубликованы (молитвы, апокрифические тексты, списки заговоров, памятная книжка, травники) [12] . Между тем до сих пор не введенные в научный оборот кижские материалы из Древлехранилища имени В. И. Малышева заслуживают более пристального внимания исследователей и с успехом могут быть привлечены к рассмотрению самых разных вопросов из жизни крестьянского мира Олонецкой губернии.

В исследуемый период Кижское общество входило в состав Великогубской волости Петрозаводского уезда Олонецкой губернии и, по данным за 1892 г., включало 42 деревни [13] , которые были разбросаны на Заонежском полуострове и нескольких островах в северной части Онежского озера (Кижи, Большой Клименецкий, Волкостров, Еглов и Рогачев). Низшим звеном административного управления здесь были Великогубское волостное и Кижское сельское правления, которые подчинялись Петрозаводскому уездному и Олонецкому губернскому по крестьянским делам присутствиям.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Документы из Карельского собрания дают интересные сведения для изучения вопроса о положении отставных солдат в заонежской деревне. Напомним, что еще в 1705 г. Петр I создал необычайно устойчивую систему комплектования вооруженных сил, просуществовавшую практически без изменений до 1874 г. Государство во время острой нехватки людей в армии перешло к набору в так называемые рекруты непосредственно с крестьянского населения. Рекрутская повинность, в отличие от всеобщей воинской повинности, не была индивидуальной, а носила общинный характер, включая круговую поруку и очередность. Тяжелейшие испытания сопровождали рекрута весь срок службы, поэтому «рекрутчина» – так называли повинность в народе – вызывала постоянное сопротивление крестьян.

Согласно утвержденным в 1867 г. «Правилам об устройстве отставных и бессрочноотпускных нижних чинов», уволенные из войск солдаты не составляли особого сословия, как ранее, они не исключались из ревизских сказок и зачислялись в состав прежних сельских обществ. Современные исследователи отмечают сложность адаптации отставных солдат в гражданском обществе [14] . Не всестр. 284 возвратившиеся в деревню могли полноценно работать на земле и вести хозяйство.

В августе 1888 г. на очередном сельском сходе в Кургеницах – одном из самых многолюдных и богатых поселений Кижского общества (в 1892 г. – 26 домов, 196 жителей) [15] – обсуждался вопрос об «изгнании в отдаленные губернии» отставного солдата Луки Степановича Мухина, 54-летнего жителя деревни Пустой берег (на Заонежском полуострове) [16] . Приговор, принятый крестьянами, начинается стандартной фразой: «Мы, нижеподписавшиеся Петрозаводского уезда Великогубской волости Кижского общества разных деревень государственные крестьяне, имеющие право голоса на сельском сходе имели суждение об общественных делах…». Далее в документе сообщается суть претензий, предъявляемых обществом к бывшему солдату: «За лишенным по суду всех прав состояния отставным деревни Пустого берега Лукой Степановым Мухиным за прежние годы состоит в недоимке казенных податей 56 р. 16 к. Недоимок этот запустил Мухин единственно по своему нерадению и распутной жизни, хотя он имеет и средства, и возможность уплатить, потому что имеет двух взрослых сыновей (Григория и Корнила. – Ю.К.), которые также есть нерадивые и живут не в порядке» [17] . Как видно из текста приговора, Лука Мухин к тому времени уже привлекался к суду. Напомним, что по «Уложению о наказаниях уголовных и исправительных» (1845 г., редакция 1866 г.) лишение всех прав состояния сопровождало исключительно уголовные наказания, такие как ссылка на поселения в Сибирь и на Кавказ, каторга, смертная казнь. Осужденный, чья жизнь далее не охранялась никакими законами, терял «доброе имя» и все сословные, служебные, семейственные, имущественные права (на жену и детей это не распространялось) [18] . По-видимому, здесь в документ вкралась ошибка и крестьяне использовали неверную формулировку. В случае с Мухиным речь шла не об уголовном, а исправительном наказании, т.е. о лишении «всех особенных прав и преимуществ, как лично, так и по состоянию осужденному присвоенных» [19] . Такое наказание могло означать временное пребывание в тюрьме [20] . После освобождения человек не мог поступать на государственную или общественную службу, получать разрешение на торговлю, быть свидетелем, опекуном, попечителем, избираться в третейские судьи [21] .

Воспользуемся документами Национального архива Республики Карелия, чтобы дополнить краткие сведения о Мухине, приведенные в тексте приговора сельского схода. По ревизской сказке за 1858 г. [22] , двадцатилетний Лука был отдан в рекруты в самый разгар Крымской войны (1853–1856), в один из трех наборов 1854 г. К тому времени он – средний из трех братьев – успел жениться и завести детей. Рекрутчина полностью разрушила все его жизненные планы и обрекла на двадцатилетнюю разлуку с молодой женой, ставшей «соломенной вдовой». В фонде Олонецкого губернского по крестьянским делам присутствия (Ф. 24) хранится общее прошение крестьян деревни Пустой Берег, написанное ими 20 августа 1888 г. о недоимках семьи Мухиных. Из него узнаем недостающие подробности. «Лука Мухин из арестантских рот в наше Кижское общество в 1876 г. принят был не одним нашим селением, а приговором крестьян всего Кижского общества. Участка земли Мухин не имеет и по прибытии из арестантских рот принять сам никакой части не согласился… Имеет двух взрослых сыновей Корнила и Григория, сам же занимается сапожным мастерством и зарабатывает значительные деньги, а в летнее время все трое занимаются в разных деревнях пастьбою скота и приобретают в каждое лето наличными деньгами до 100 руб. и легко бы могли сами собою уплачивать своевременно подати» [23] . Из текста прошения становится ясно, что Лука Мухин временно пребывал в арестантских ротах гражданского ведомства, что считалось высшим исправительным наказанием «для людей не изъятыхстр. 285 от наказаний телесных», поэтому включало «от пятидесяти до ста ударов розгами чрез полицейских служителей» [24] . Четыре года после освобождения он должен был провести под строгим контролем полиции и общества, а также в течение этого периода не мог менять место жительства.

Возвратившись домой после тюремного заключения, Лука Мухин не захотел или не смог вернуться к привычному для любого крестьянина укладу жизни. Его однодеревенцы возмущались: «Недоимок этот волостной старшина Омелин на сельском сходе, состоявшемся 20 марта сего года, приказал и настоял разложить сходу единственно на одну нашу деревню, не составляющую отдельного 40-душевого общества. И хотя вопреки наших оправданий по настоянию волостного старшины, не привлекая самих Мухиных, к уплате сельский сход недоимок этот разложил на одну нашу деревню и наложил налог именно: на Василия Захарова Чиворова 10 руб., Алексея Маркелова Трифонова 10 руб., Ивана Иванова Ярицына 5 руб., Петра Евсеева 3 руб., Козьму Евдокимова 5 руб., Егора Николаева 5 руб., Василия Евдокимова 7 руб., Семена Григорьева 3 руб., Алексея Константинова 3 руб., Фоку Степанова 5 руб. Всего 56 руб., а остальные 66 коп. на крестьянина нашей же деревни Родиона Иванова Прохорова… Одним селением принять такого огромного налога не можем, потому как люди все есть бедные и несостоятельные… Расклад этот мы со своей стороны признаем неправильным и подлежащим отмене» [25] . Следует отметить, что накопление столь внушительной суммы задолженности объясняется общим несовершенством налоговой системы России, чему способствовали запутанность волостного счетоводства и несвоевременность требования платежей. С просьбою распределить недоимку на все деревни Кижского общества жители Пустого Берега безуспешно обращались сначала к волостному старшине, затем в Петрозаводское уездное по крестьянским делам присутствие. Между тем сельские власти, следившие за сбором взносов, приступили к решительным действиям. Об этом читаем далее в прошении: «К крайнему нашему разорению 21 июня наш сельский староста М.Семенов, прибыв в нашу деревню, составил опись и у каждого из нас за этот недоимок описал скот и всю нашу движимость и намеревается подвергнуть распродаже» [26] . Наконец из Олонецкого губернского по крестьянским делам присутствия пришел ответ, звучавший для земляков Мухина безрадостно и строго: «Жалобы оставить без последствий» [27] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Как мы уже знаем, Кижская община без сожаления рассталась с Мухиным: «Сельский сход постановил такого нерадивого плательщика и ведущего распутную жизнь удалить из общества навсегда в другие отдаленные губернии» [28] . В конце приговора читаем красноречивое дополнение: «Недоимку за Мухина и все путевые до места следования издержки общество принимает на себя» [29] . В какую из отдаленных губерний (они находились в Сибири – Иркутская, Енисейская, Томская и Тобольская) он был отправлен, неизвестно. Сведений о его дальнейшей судьбе нет. Следует добавить, что девиантное поведение, по мнению историков, не было характерно для отставных солдат, поэтому случай с Лукой Мухиным можно назвать редким.

В бумагах из архива кижского писаря Ивана Корнилова кратко описывается другой эпизод, связанный с устройством отставного солдата, вернувшегося домой. Сохранился черновик подписки, составленный 21 июня 1894 г. для крестьянской вдовы Марфы Чиворовой из той же деревни Пустой Берег. Она подтверждала своей подписью прошение, отправленное в Олонецкую казенную палату от имени Герасима Ивановича Иевлева, отставного солдата из крестьян деревни Боярщина (на Заонежском полуострове). Ранее на февральском сельском сходе Иевлеву было разрешено поселиться в деревне Пустой Берег. Чиворова, ссылаясь на солидный возраст, отдавала ему свой дом и поземельный участок: «Будучи в настоящее время в преклонных летах и единственной в семье, сама собою впредь буду не в силах вести домохозяйство и обработку поземельного участка, а также пропитывать себястр. 286 и уплачивать казенных податей, а также сборов, то посему… для безбедного содержания себя желаю приписать в семью к себе в дом… отставного Герасима Иванова Иевлева с его женою и сыновьями их» [30] . Сельскую общину более всего волновало, чтобы казенные подати выплачивались каждым дворохозяином вовремя и в полном объеме, по этой причине она дала согласие на переезд бывшего солдата.

В Карельском собрании также представлены документы, рассказывающие, каким образом поземельная община могла вмешиваться в семейные дела своих членов. Согласно «Общему положению о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», вопросы, связанные с опекой, наследованием и разделами имущества находились в ведении сельского общества. С развитием товарно-денежных отношений в пореформенной деревне патриархальная крестьянская семья, представлявшая собой уменьшенную копию общины, постепенно уходила в прошлое. Нарушался принцип строго безоговорочного подчинения младших членов старшему («большаку»). С начала 80-х гг. ХIХ в. широко распространенной практикой в России становились семейные разделы [31] . Их причины были самые разные. К распаду большой семьи часто вели споры между близкими родственниками и бытовые неурядицы. Совместное ведение хозяйства давало поводы для ссор братьев. Семейные конфликты порой обостряли возвращение сыновей с военной службы. Особых правил раздела не существовало, он производился по уговору, а спорные вопросы решались на основе жребия. Непременным его условием было согласие «большака».

Для примера возьмем миролюбный раздельный акт, датированный 21 октября 1886 г. [32] В тот день в деревне Корба (остров Большой Клименецкий) в присутствии кижского сельского старосты делилось имущество между рядовым в запасе Алексеем Ивановым и его племянниками крестьянами Михаилом и Василием Яковлевыми. Накануне на сельском сходе выяснилось, что они «могут вести отдельные хозяйства и уплачивать исправно казенные подати» [33] . Просителю Алексею Иванову определили пустой участок для постройки нового дома, который он обязывался поставить за три года. В миролюбном акте перечисляются земля, скот и вещи, доставшиеся каждой из сторон: «Яковлеву (Михаилу. – Ю.К.) остается старый дом с прислугами, а из Божиего милосердия выдать Алексею Иванову одну икону во имя Спасителя, из медных распятие взять одно, в общем семействе строевой лес, находящийся в деревне, остается в распоряжении Алексея Иванова. В старом доме проживать из нас Алексею Иванову в нижней избе, а Яковлеву занимать верхнюю избу и горницу и светлый чулан, Алексею Иванову темный и проживать Иванову в старом доме не более трех лет, не стесняя друг друга и не делая один одному никаких оскорблений, не нарушать тишины и спокойствия. Из поземельного участка получить Алексею Иванову третью часть, из скота вороной конь, еще к нему же конь трех лет, из коров три, из них одну белохребту, вторую чернопестру, третью красную и быка красного, еще трои овцы и годовую телочку, а поземельный участок и покос разделить между собою безобидно, а выжатый и убранный хлеб разделить тоже на три части миролюбно, не привлекая с просьбами до начальства, амбар Алексею Иванову, а ригачу иметь в общем владении» [34] .

Среди кижских документов находим сведения о несостоявшемся семейном разделе из-за противостояния близких родственников. В 1883 г. в Великогубское волостное правление с прошением образумить брата и не допустить самовольного дележа наследного имения обратился 51-летний крестьянин деревни Пахинский Берег (остров Большой Клименецкий) Иван Дмитриевич Маншин. Он писал: «Младший (младше на шесть лет [35] . – Ю.К.) родной брат мой Леонтий Дмитриев тринадцать годов тому времени как сделался болен и совершенно одной ногой не владеет, так что с трудом о костыле может только выходитьстр. 287 до ветра, но к работам совершенно ни к каким не способен. Я пропитываю его с женою и двумя малолетними дочерями безропотно, не делая ему и его семейству никаких обид и оскорблений. Видя его болезненное и скорбное положение по крови братской всегда был ему единственным покровителем» [36] . Иван Маншин жаловался на брата: «Вопреки моему доброжеланию начал чинить напротив меня грубость, оскорбления, дозволив жене своей и дочерям быть в семейном быту вовсе противницами… Я по своему добродушию до настоящего времени все это переносил с терпением и полагал, что он очувствуется и будет жить мирно и спокойно, но он и жена его с дочерьми, не взирая на мое терпение, настоятельно ныне требуют раздела семейства» [37] . Старший брат твердо заявлял: «Разделяться не желаю, желаю проживать совокупно и в общем семействе»; «казенные подати за 4¾ души оплачивал и впредь платить и пропитывать брата и содержать семейство по-прежнему на своем попечении обязываюсь. А потому волостное правление всепокорнейшее прошу принять мое прошение и брата моего и как младшего члена семьи… от самовольного раздела удержать и в спокойной жизни в семействе его жену обязать подпискою, так как я есть старший брат и со своей стороны раздела не желаю и допустить не хочу» [38] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

На обороте того же документа читаем подписку того же Ивана Маншина, сделанную им месяцем позднее: «Просьбу сию, поданную на брата Леонтия прекращаю и содержать его с женою и детьми попрежнему обязываюсь и никаких обид и оскорблений делать не буду с тем, чтоб он по силе и возможности своей сам он и его семейство в крестьянских работах всегда помогали безропотно и в случае смерти брата содержать его семейство в общем семействе попрежнему, в чем и подписуюсь» [39] . Становится ясно, что сельский сход, собравшийся по указанию Великогубского волостного правления для того, чтобы обсудить вопрос о спорах в семействе Маншиных, пресек все попытки младшего брата отделиться от старшего.

В Карельском собрании хранится еще один любопытный документ, иллюстрирующий социальные функции сельской общины – прошение, отправленное в Петрозаводское уездное по крестьянским делам присутствие Петром Евсеевичем Чиворовым в начале января 1890 г. [40] Он жил в деревне Пустой Берег и страдал параличом рук (прошение за него писал крестьянин Алексей Маркелович Трифонов), жаловался на свое «несчастное и горестное положение» и просил «единственной защиты и успокоения». Петр Чиворов описывает злоключения, что постигли его в старости: «По худонравственности моей невестки Агрипины Прокопьевой изгнан я из собственного своего дома, который устроен единственно мною. По изгнании лишен собственных своих принадлежностей и скота, которые все захвачены моей невесткой. Хотя имею сына, сказанной невестки моей мужа, который от рождения есть глух и нем и не имеет понятия, чтобы сократить жены своей худонравственность и не чувствует, чтобы приютить и успокоить в своем доме престарелого шестидесяти трех лет родителя» [41] . Также он жаловался на сельского старосту, который оставался глух к просьбам оказать помощь старику-инвалиду: «Хотя в бедственном таком положении об вводе меня в дом или о выделе мне достойной части поземельного участка, который я мог бы передать благонадежному соседу и получить пропитание и успокоение, просил многократно словесными просьбами бывшего старосту Гудкова и, наконец, ему же подавал прошение, который явно к крайней моей обиде давал повод моей невестке и делал надо мною несчастным разные насмешки чрез его послабления. Я лишился много собственных моих (вещей. – Ю. К.), захваченных невесткою, что могу показать при спросе меня» [42] . Кроме того, несчастный крестьянин потерял надежду получить ответ на прошение, поданное им в местное волостное правление: «По сему предмету подавал я прошение в Великогубское волостное правление, но также по настоящее время не получаю никакого удовлетворения и скитаюсь странствустр. 288(так в документе. – Ю.К.) в таком бессчастном и горестном положении и по неспособности своей из одной деревни в другую для прошения милостыни при зимних морозах должен погибнуть на дороге и лишиться жизни» [43] . Из приведенных цитат хорошо видно, что проситель по очереди обращался во все доступные ему инстанции: к сельскому старосте, в волостное правление и, наконец, был вынужден жаловаться в Петрозаводское уездное по крестьянским делам присутствие. «Всепокорнейшее прошу уездное присутствие принять прошение мое и сряду же учинить распоряжение предписать волостному правлению ввести меня как отца семейства в дом или же выделить мне из участка для моего пропитания достойную часть земли, а за упущение старостою Гудковым просьб моих и в виду его не распоряжения за похищенное и захваченное мое имущество невесткою, что я могу показать при спросе, взыскать мои убытки или подвергнуть его законной ответственности, на что буду с нетерпением ожидать милостивой защиты и скорейшего распоряжения» [44] .

К сожалению, неизвестно, каков был ответ из губернского присутствия, так как документальных свидетельств об этом в архиве кижского писаря не сохранилось.

Итак, кижские документы из Карельского собрания рукописей являются ценным историческим источником, наглядно показывающим неограниченные полномочия сельской общины в решении непростых вопросов из частной и общественной жизни деревенских обывателей Заонежья. Как мы убедились, они прекрасно дополняют сведения из фондов Олонецкого губернского и Петрозаводского уездного по крестьянским делам присутствий из Национального архива Республики Карелия. Несомненно, эти материалы помогут будущим исследователям в изучении традиций сельской поземельной общины, которая для российского крестьянина всегда была емким и многозначным понятием.

• [1] Например, см.: Анфимов А.М. Крестьянское хозяйство Европейской России. М., 1982; Громыко М.М. Традиционные формы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986; Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России. 1907–1914. М., 1992; Кучумова Л. И. Сельская община в России (вторая половина XIX в.). М., 1992 и др.
• [2] Безгин В.Б. Крестьянская повседневность (традиции конца XIX – начала ХХ в.). М.; Тамбов, 2004; Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991; История северного крестьянства: Крестьянство Европейского Севера в период капитализма. Архангельск, 1985. Т.2; Миненко Н.А. Право и обычай в крестьянской семье (Урал и Сибирь в XVIII–XIX вв.). Челябинск, 1998; Миронов Б.Н. Социальная история России в период империи (XVIII – начало ХХ в.). СПб., 2000– 2003. Т. 1, 2 и др.
• [3] Гущин Б. А. О крестьянской общине Заонежья в пореформенный период // Заонежский сборник. Петрозаводск, 1992. С.171–187; Кораблев Н.А. Социально-экономическая история Карельского Поморья во второй половине XIX века. Петрозаводск, 1980; Филиппов Р.В. Поземельное устройство государственных крестьян Карелии по реформе 1866 г. // Ученые записки Петрозаводского ун-та за 1956 г. Исторические и филологические науки. Петрозаводск, 1957. Вып.1. Т.6. С.96–114 и др.
• [4] Например, см.: Попова Ю.И. Повседневная жизнь крестьянства в Олонецкой губернии в XIX в.: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Петрозаводск, 2004.
• [5] Маркелов Г.В. Кижские документы в Древлехранилище Пушкинского Дома // Труды Отдела древнерусской литературы. СПб., 1999. Т.51. С.446–462.
• [6] Там же. С.447.
• [7] Шилов Н.И. Архив и библиотека заонежских крестьян Корниловых в собрании музея-заповедника «Кижи» // Рябининские чтения – 95: Сб. докладов. Петрозаводск, 1997. С.310–317.
• [8] Там же. С.314.
• [9] Воробьёва С.В. Родословия русских сказителей Заонежья XVIII–XIX веков (Кижи – Сенная Губа): по материалам архивных документов. Петрозаводск, 2006. С.73–77.
• [10] Там же.
• [11] Маркелов Г.В. Кижские документы в Древлехранилище Пушкинского Дома… С.447.
• [12] Бабалык М.Г., Пигин А.В. Древнерусский апокриф «беседа трех святителей» в Кижской рукописи из коллекции крестьян Корниловых // Кижский вестник. Петрозаводск, 2007. Вып.11. С.148–165; Воробьёва С.В., Пигин А.В., Шилов Н.И. Рукописные заговоры-молитвы из библиотеки заонежских крестьян Корниловых // Отреченное чтение в России XVII–XVIII веков. М., 2002. С.233–240; Харебова Л.С. «Сокровенные» знания в рукописях из коллекции крестьян Корниловых // Кижский вестник. Петрозаводск, 2005. Вып.10. С.149–156; Пигин А.В. Потаенное знание заонежских крестьян Корниловых // Живая старина. 2006. №1. С.42–46; Шилов П.Н. Памятные книжки семьи Корниловых // Кижский вестник. Петрозаводск, 2007. Вып.11. С.169–171. Описание рукописей из корниловской коллекции см. в: Памятники книжной старины Русского Севера: коллекции рукописей XV–XX веков в государственных хранилищах Республики Карелия / Сост. А.В.Пигин. СПб., 2010. С.342–368.
• [13] Деревни Кургеницы, Лахта, Гивес-Наволок, Ошевнева, Глебова, Маньшина, Воробьи, Потаневщина, Середка, Корба, Кузнецы, Сычева, Телятникова, Дудникова, Жарникова, Молькова, Клинова, Боярщина, Еренева, Оятевщина, Пустой Берег, Зубово, Подъельники, Липовицы, Еглова, Рогачева, Щепина, Насоновщина, Посад, Шуина, Ренькова, Сергачева, Шлямина, Бишева, Морозова, Кяжева, Бачурина, Басарева, Лукинщина, Ямка, Наволок, Кижский погост. См.: Список селений в Олонецкой губернии, с обозначением наличного числа домов и жителей // Олонецкий сборник: Материалы для истории, географии, статистики и этнографии Олонецкого края. Петрозаводск, 1894. Вып.3. С.427–428.
• [14] Например, см.: Щербинина Ю.В. Социальная адаптация и правовое положение отставных и бессрочноотпускных солдат русской арии в XIX в.: Автореф. дис. … канд. ист. наук. Воронеж, 2007. С.22.
• [15] Список селений… С.427.
• [16] Карельское собр. №601/33.
• [17] Там же.
• [18] Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. СПб., 1845. С.10–11.
• [19] Там же.
• [20] Там же.
• [21] Там же. С.16.
• [22] НА РК. Ф.4 (Олонецкая губернская казенная палата). Оп.18. Д.77/761. Л.36.
• [23] НА РК. Ф.24 (Олонецкое губернское по крестьянским делам присутствие). Оп.1. Д.89/4423. Л.4об.
• [24] Уложение о наказаниях… С.11.
• [25] НА РК. Ф.24. Оп.1. Д.89/4423. Л.4об.
• [26] Там же. Л.6.
• [27] Там же. Л.3об.
• [28] Карельское собр. №601/33.
• [29] Там же.
• [30] Карельское собр. №601/59.
• [31] Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России… С.31; Безгин В.Б., Ерин П.В. Крестьянская семья и сельская община конца XIX – начала ХХ в. (по материалам Тамбовской губернии) // Вестник Тамбовского государственного технического университета. Тамбов, 2012. Т.18. №2. С.501–505.
• [32] Карельское собр. №601/26.
• [33] Там же. №601/34.
• [34] Там же. №601/26.
• [35] НА РК. Ф. 4. Оп. 18. Д. 77/761. Л. 71 об.
• [36] Карельское собр. №601/13.
• [37] Там же.
• [38] Там же.
• [39] Там же.
• [40] Карельское собр. №601/47.
• [41] Там же.
• [42] Там же.
• [43] Карельское собр. №601/47.
• [44] Там же.