Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Воспоминания Александра Михайловича Пигонина в музей «Кижи» принес его сын – Сергей Александрович Пигонин весной 2007 г. С его слов отец писал этот своеобразный «дневник», будучи уже зрелым человеком, видимо, в 60-х гг. XX в. Небольшая, в клеенчатом переплете тетрадка явилась настоящим открытием самобытного народного писателя. Цепкая память, сохранившая тончайшие переживания и впечатления деревенского мальчика, удивительно образный, красивый язык поражают читателя с первых слов. Значение этой рукописи не ограничивается только исторической ценностью как источника, описывающего быт, уклад жизни заонежской деревни. Это настоящее литературное произведение, захватывающее проявлением трогательной любви к заонежской земле, к ее людям, необычайно поэтичным слогом, особенно при описании природы.

Автор ведет повествование от третьего лица – мальчика Саши, родившегося и прожившего первые 12 лет в д.Лонгасы, что расположена недалеко от Сенной Губы. Сейчас именно к ее пристани причаливают рейсовые кометы. Это одно из самых старых поселений округи, известное с 1563 г. по первой из сохранившихся писцовых книг Кижского погоста. В то время название деревни было «Сергеевская», а нынешнее, скорее всего, произошло от прозвища одного из ее жителей. В документе 1599 г. [1] упоминается Ка(?)рпушка Яковлев Лонгачев, старожилец.

В конце XIX в. в деревне было 14 дворов и 118 жителей [2] , а в 1933 г. только 80 жителей [3] . В Лонгасах жил знаменитый заонежский сказитель Козьма Иванович Романов. В этой деревне родился В.Д.Лысанов, который в конце XIX в. был в Петрозаводске городским головой, а среди фольклористов и этнографов известен книгой «Досюльная свадьба» [4] . Многие жители деревни были крупными рыбаками–промысловиками.

Воспоминания А.М.Пигонина охватывают десятилетний отрезок времени – с конца 20-х до 1939 г. и делятся самим автором на две части – «Детство» и «Юность». Первая связана с деревенским детством, а вторая – с учебой в ФЗУ и работой на Онежском тракторном заводе. Это не последовательное повествование, а всплывающие в памяти уже взрослого человека наиболее яркие эпизоды детства и юности.

Не только композиционно, но во многом и стилистически дневник делится на эти две части – первая наполнена тонким, поэтическим, почти щемящим чувством любви к той ушедшей, но такой родной и близкой деревенской жизни. Богатый эпитетами и сравнениями стиль этой части сохраняется еще и в самом начале главы «Юность», при описании первого появления мальчика в городе. Все дальнейшее повествование практически лишено той теплоты человеческих переживаний, соединенности с природой, которое характерно для неспешного начала воспоминаний. Стиль становится почти плакатным, яркая образность языка сменяется простым изложением фактов – первые четыре года пребывания в городе уместились в нескольких абзацах. Рассказ о жизни мальчика на новом месте резко ускоряет темп, словно автора оглушила суета города, где одно событие сменяется другим с необыкновенной скоростью и не место мелочам, раздумчивости сельской жизни. Тем не менее в этой части чувствуется особая наполненность бытия юного героя, его жажда постижения нового, гордость за сопричастность к свершениям молодой страны.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Последние строки рукописи поражают каким‑то щемящим чувством обрыва нити жизни: «…Военных кишмя кишела в Соломенном и около него. Жили в квартирах, в палатках, в клубе и т.д. Началась Финская кампания. Советские войска перешли границу Финляндии. Всем стало ясно! Война!».

Судьба мальчика Саши – Александра Михайловича Пигонина – сложилась так, как у большинства людей его поколения. Служба в армии, война. После пяти лет военных флотских будней он вернулся в Петрозаводск, где все последующие годы отдал работе в МВД. А.М.Пигонин умер в 1973 г.

Для того чтобы передать особенности стиля и слога автора, в публикации в отдельных случаях сохранена орфография подлинника.

Детство

В одном из живописных берегов Онежского озера на возвышенности Клименецкого острова со склоном к озеру раскинулась русская деревня Лонгасы. Ни начала её существования, ни чести её названия, никому об этом не ведомо.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Только смотришь на её живой мир и любуешься. На её точно расположенные – в два ряда – богатырские, ладно рубленные деревянные дома и многочисленные другие в жизни нужные для крестьянина постройки, окруженные любовно разделанными и огороженными огородами. Сказочно–естественная и искусственная переплетенная красота и чистота, вознагражденная богатой душистой зеленью, манит и пленит человеческий взор и обхватывает в свои могучие объятия, точно улыбается умывшаяся на заре девушка, русская красавица деревня. ЛОНГАСЫ! Она достойно и с величием разместила в себе: центр Советской власти окружных деревень, почту, библиотеку, больницу, маслозавод, «Кар–рыбу», три магазина, столовую.

Всегда готова принять людей и по суше, и по морю.

Для этого к ей тянется широкая почтовая дорога и вьются множество других тропок и дороженек. А на берегу ждут причалы: бесчисленные маленькие и две большие пристани. Все эти любимые пристанища скопляли народ, которого тут каждые сутки и круглыё год – кишмя кишит, и нельзя сказать, что все они собираются сюда по великим надобностям. Одни – да, другие просто погулять, побалагурить, на людей посмотреть, да себя показать. Ну, а уж где молодежь, там и песни, и пляски. Много! И звонкие песни заонежские. А как легки здесь девки и парни на ногу, об этом и говорить не приходится. Нередко, вспоминая свою молодую удаль, средних лет люди, а за ними и старики лихо откалывают ухабистые номера, сливаясь с общим потоком цветущей молодежи.

Такие гулянья часто можно видеть в лонгаской деревни, у креста, который выстроен для того,

Чтобы батюшка веснойкропил Святой водойДеревенский скот худой.А теперь играет парень на гармонии своей.Он кропит окрестность вальсом,а то полькой веселит.Ловко парень в переборе на дустеп [5] перевалил.«Подыспань [6] !» – кричат ребята -«Не задерживай – давай!»А то зорька всходит ярко -На работу успевай.Рвет парнища на гармони,И басы вздыхают в такт.Во субботу, день прекрасный,Пойду в поле работать.А кадриль шестифигурныйв третий раз гремит подряд.Этот танец очень модный,все старухи говорят.Даже озеро притихло,жадно слушает игруи в воде своей хрустальнойотражает красоту.Уж ты, зорька, дорогая,подожди! Не разгорай.Пусть повзгудывают парнии девчата поблажат!

В этой сказочной деревни, тянувшейся с севера на юг, во втором ряду от берега, вторым домом с северного края, обращенным к западу, на озеро, стоял дом Лариных [7] . Он был двухэтажный и выходил на улицу десятью окнами. Что‑то добродушное, честное и стройное казалось в нем.

Под этой дощатой, наполовину ещё новой крышей, за этими стройными стенами с обшитыми углами и чердаком досками, окрашенными в светло–коричневый цвет, совершалось мирное работящее течение человеческого существования. Небольшие светлые окна, с заставленными цветами и с завешенными белыми как снег наутюженными ширмами, смотрели на улицу с самой добродушной улыбкой, как умеют смотреть люди, счастливые своей судьбой.

При входе в дом человека воодушевляет чистота и по-хозяйски, со вкусом расставлено все, предназначенное для жильцов. На первом этаже две комнаты. Одна из них, большая, служит кухней–столовой, в которой искусно хозяйничала сама хозяйка Евдокия Ильинична. Женщина средних лет – такого же роста, стройного, крепкого телосложения, с черными, слегка волнистыми волосами, зачесанными назад, где они собраны в пучок. Её белое доброе лицо всегда приветливо улыбалось, при этом обнажая два ряда белых зубов, с маленькой щербинкой справа в верхнем ряду. Она умна, ласковая, рассудительная, с людьми вежлива, по деревни культурная. Вела свою работу по дому, а также и в крестьянстве по женской части безукоризненно.

На втором этаже в доме Лариных такое же расположение, как и на первом, только здесь обе комнаты предназначены для отдыха. Своей чистотой, светлостью и многочисленными запахами цветов располагали человека к хорошему настроению. Всю опрятность дома создавали все, но основную чистоту и культуру наводили две дочери Евдокии Ильиничной Ганя и Аня. Ганя – старшая, невысокого роста, с бесшумной подкрадывающейся походкой, с открытым лицом, с серыми испытывающими глазами. Её темные волосы гладко собраны в косу, лишь две пряди у того и другого уха опущены были вниз и напоминают бакенбарды. Вся внешность Гани говорит о её подтянутости, аккуратности и модности сегодняшнего дня. Она, как говорят в народе, мастерица на все руки: хорошо шила, вышивала, вязала, пряла, ткала и т.д. В обществе общительна, весела, любит щегольнуть своей ловкостью и умением, и, надо сказать, у ей ловко все получалось. Сестра Ганина Аня, эта девица не дурна собой, высокая, плечистая, крепкая, мускулиста, не боится никакой крестьянской работы. Всегда и везде бьёт с плеча, делом и словом. Никогда не жалуется на усталость; если посмотреть со стороны, то кажется, что от работы не устает, а все больше разгорается и старается как можно больше сделать сегодня, не оставляя на завтра, как будто завтрашнего дня и существовать не будет.

Сёстры между собой жили дружно, безоговорочно и ревниво выполняли порученную им работу. Так уж они воспитаны с малолетства. Примером для их и всей семьи был глава семейства Игнатий Захарович, дедушка сестер (отец их отца). Игнатий Захарович – высокий, крепкий в кости, ещё не старый человек. Намозоленные жилистые длинные руки говорили о его нелегкой жизни. С 16 лет на его плечи злая доля навалила нечеловеческую ношу и считала, что с этой семьёй все кончено. Да и в самом деле, в то время, когда крестьянская семья, обедневшая и обездоленная, жила в бани, топившейся по–черному, задыхаясь от бедноты и дыма, добавилось еще горе. Умер отец Игнатия, оставив больную жену – мать Игнашину с пятью малолетними детями, старшему 16 лет, младшему – 7 дней от роду. Казалось, чего тут жизненного ждать? И не поверить насмеявшейся злой судьбе было бы неестественным. Однако это было бы преждевременным и несправедливым ранее вынесенным приговором. Иг–наша выстоял, выдержал и опроверг все предположения. Он своей собранностью не по годам, силой и смекалкой смертельную судьбу заставил отступить от себя и своих сестёр. Выстроил двухэтажный дом, амбар, баню, ветряную мельницу [8] . Женился, заимел сына, выдал замуж сестёр, женил брата, жизнь заулыбалась труженику. Столь каторжным трудом всё построенное Игнатьем Захаровичем дало ему знать на общее состояние здоровья. Ему бы пора и отдохнуть. Да не тут‑то было. Казалось, судьба ждала этого момента и решила ещё поиздеваться над этим человеком. В мельнице убило единственного сына Игнатья Захаровича – Михаила Игнатьевича, а с германского фронта на 5 лет позже получил он похоронку о брате.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

И опять у его горя невпроворот, и, кроме того, полна изба ребят – оставшихся от брата двое и от сына четверо. И все дети мал–мала меньше. После такого удара все члены семьи стали скучные, мало разговорными, казались старше своих лет. Смертельную рану – гибель сына – получила мать – Мария Романьевна, жена Игнатья Захаровича. Она после этого не могла оправиться и умерла с горечью на устах.

Тяжело переносила утерю мужа Евдокия Ильинична [9] : у ей появились головные боли, белое чистое лицо пожелтело и покрылось морщинками, черные волосы проборонила седина.

Сам Игнатий Захарович понимал и сознавал, что на его все смотрят, от его теперь опять все зависит, поэтому он на глазах семьи старался казаться таким же спокойным, ласковым, внимательным, а подчас пытался даже шутить. Но внешность подводила его – он сгорбился, осунулся, как‑то быстро постарел. И это при всем своем старании Игнатий Захарович от пристальных глаз детей скрыть не мог. И опять, как и прежде, со своей холстовой рабочей одежды не вылезал, за исключением престольных праздников. Он, как солдат, готов к труду в любой час и не пропускал зря этого часа. Всячески старался, чтобы улучшить своё хозяйство и обеспечить свою большую семью всем необходимым.

Для остальных членов семьи сочеталась работа с отдыхом. Вырабатывался семейный план и режим, смотря на период времени года. Всё было поставлено без суеты и поспешности – разумно и вовремя. Что давало неоценимый вклад в жизнь семьи Лариных. Правильное руководство хозяйством и пламенная забота Игнатья Захаровича о семьи с каждым днем затягивала нанесенные временем раны. И особенно все свои свободные минуты Игнатий Захарович отдавал детям – он с ними огорчался и радовался. И, пожалуй, чаще всего ему делал смех и горе – это имеющийся мужчина в семье, внук Сашка, который пихался и мешал работать деду, а оставленный дедом без присмотра инструмент по своей несообразительности Сашка портил или прятал для себя на черный день. А чуть стоило деду помыться, сесть отдохнуть или покушать, как Сашка забирался к ему на коленя и гладил дедов носик, который уж больно ему нравился. Дед много прощал Сашке, так как он был младше других ребят и к тому же единственный мальчик, который напоминал ему своего любимого трагически погибшего сына. Игнатий Захарович достойно заменил Саши отца и сердечной любовью насытил его крепкой, здоровой моральной силой, закаленным здоровьем, тем самым подготовил его для дальнейшей суровой и трудной жизни.

Теперь уже мальчику шла 9-я весна его жизни [10] – когда распускались деревья, дом Лариных, как обычно, окружался различной зеленью. В такое время Саша любил сидеть у открытого окна и следить, как засыпает улица. В избе находят сумерки, мама ходит, гремя вёдрами, а на улице вечерняя тишина. Герань, на вид с шершавыми листьями, стоит на окне и ласкает, как может, Сашу своими ветками, и занавеска ластится на его плечо, а напротив, в палисаднике, черёмуха, береза, кустарники малины перепутались со смородиной.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

И вот именно в это время рядом с ним в кустах защёлкал соловей. Сперва он запел нерешительно и робко, словно раздумывал, оставаться ему здесь или нет. Потом разошёлся, защёлкал звонко, сильно. Соловьиные песни Саша слышал второй раз в своей маленькой жизни, здесь соловьи редкие гости, просто случайные. Но этот соловей был свой, он поселился здесь, возле дома, под окошками. Всю ночь до рассвета пел соловей, то замолкал, то снова заливался на разные лады. И Саша всю ночь просидел у полуоткрытого окна, испытывая ни с чем не сравнимое волнение. Сидя у окна, мальчик задумался, поглядывая на черневшую у изгороди черёмуху, на шелестевшую листву, часто разросшуюся у окна.

Тихо, спокойно было в заснувшей деревни, только далеко из‑за поля долетали звуки балалайки и запоздалые песни девчат. Густая роса дымчатой сеткой ложилась на кусты и траву. В воздухе мелькали летучие жуки и слышалось стрекотание каких‑то насекомых, невидимо со всех сторон текли запахи. Больше всего напоминало о своём присутствии озеро своими отличающимися запахами водорослей и прохладой. Белые ночи входили в силу, но пасмурная погода темнила их. Саша не знал, откуда и когда очутился рядом с ним его закадышный и неразлучный друг Вася, который шипел на ухо Саши: «Давай найдём гнездо соловья». Саша от неожиданности вздрогнул и грозно зашептал: «И не думай! Голову оторву». Но от такого соблазна не утерпел, и через маленькое раздумье два друга тихо спустились с окна в росистые кусты.

«Смотри не спугни!» – предупреждали они друг друга, осторожно обшаривали кусты; искать пришлось долго. Наконец в глухой тёмной чаще кустарника зоркий глаз Саши заметил черневшее гнездышко. Со стороны, не доходя сильно близко, ребята разглядели свою находку. Гнёздышко висело низко над землёй, в углублении между молодых ветвей. На вид оно было глубокое, свитое из сухой прошлогодней травы. На самом дне гнёздышка лежало четыре крохотных матовых яичка. Друзья давно собирали коллекцию птичьих яиц, которые лежали у обоих дома с большим почётом. У Васи в корзины, сделанной из лучины. У Саши – в деревянном ящике, разгороженном клетками, для каждого яйца – клетка. Огромный ящик почти весь был заполнен различными яичками – от самого маленького, крохотного – пеночки до крупного – кряквы. На каждой стенки клетки, где лежало яйцо, значилась надпись: «Название птицы и дата найденного яйца».

Хотя в коллекции не было названия соловья, но всё равно друзья не только не взяли, но и не дотронулись, и поклялись друг другу, что и никому не скажут о нем. А соловей через некоторый перерыв снова награждал ребят прекрасной звонкой песней соловьиною.

Саша не только любил слушать птичьи песни, он получал большое удовольствие от пения людей, и особенно, когда поет в полном сборе семья Лариных. Нередко случалось, что и его слушали, когда он пел и играл сначала на 10-копеечной гармони, купленной ему дедом, затем на балалайки, привезённой сестрой Аней. Саша быстро научился и на гитаре, и потом на мандолине. Но видно было, что все эти инструменты ему давались близко и сравнительно легко, а его сердце не занимали, и что-то оно искало другое.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Он увлечённо лазил по лесам, борам, болотам, пополняя свою коллекцию яйцами, прислушивался к пению птиц, к жизни лесной природы и её живому миру. Нередко он случайно находил калеченых птиц, которых брал и лечил. Так он вылечил двух воронят, которые так привыкли к ему, что уже больше до конца своей трагической гибели не покидали Сашу. Были у него на излечении голуби лесные, галки, синицы, сороки и другие, а случайно даже нашел ягненка и выкормил его до большой красавицы овцы, которая буквально преследовала его, даже чувствовала его запах и отлично знала его голос.

Саша много своего свободного времени отдавал морским делам. Он, как и помнит себя, делал из бревен плот к каждой летней навигации. Оснащал его рулевым управлением, парусом и веслами, красный флаг и фуражка–бескозырка. Был такой случай, когда лёд унесло в аккурат накануне запоздалой Пасхи, а плот ещё не был готов к плаванью. На помощь Саши пришел его друг Вася, но и от их дело плохо продвигалось, тогда включился в это «нужное дело» и сам Игнатий Захарович. Только благодаря его плот в пасхальную субботу почти был готов, но не хватало петли к рулю. Но уж чего-чего, а петли у такого запасливого старика всегда найдутся. Вот он‑то и адресовал Сашу за петлёй, которая лежала на висячей полке в кладовой. Мальчик опрометью бросился за петлей. Но до полки, где лежала петля, у его не хватали руки. Тогда он отошел, с разбега подпрыгнул, схватил петлю; от этого толчка полка качнулась, т.к. она повешена на веревке, и содержимое на ней все упало враз, и, самое главное, упала корзина, накладена до верху яиц, приготовленных варить на Пасху. На такой стук, гром и трескотню вбежала мать Сашина Евдокия Ильична. Увидав, что корзина кверху дном лежит на полу и из‑под ей текёт яищная жидкость, она схватила первый попавшийся таз и вместе с Сашей, молча, начала собирать остатки, которые могли ещё спасти. Как только самоотверженная работа подошла к концу, Евдокия Ильична мгновенно рванула с гвоздя новые, намазанные дегтем гужи, приготовленные дедом для хомута. Но Сашка давно следил за её движениями и поэтому не был захвачен врасплох, он уже был на улице, тогда она, окончательно рассердившаяся разбитыми яицами к такому празднику, да к тому же схватившая только что вымазанные дегтем гужи, – и виновник ушел не наказанный. Она бросилась за им. Но Саша тем временем, видя за собой опасное преследование, добежал до берега. А к тому времени, на его счастье, плот уже колыхался на воде, и дед с Васей любовались на его и не заметили, как Саша, не помня себя, бросился по колена в ледяную воду, толкнул плот, животом упал на его, задрав при этом высоко кверху ноги и раскинув руки, как будто обнимал самое дорогое для его на свете. А плот со своим хозяином, колыхаясь на воде, все дальше уходил от берега. Евдокия Ильична, видя свою беспомощность, кричала вслед удалявшемуся сыну: «Сашка, свинья, вернись! Смотри, потонешь, так домой лучше не приходи!» А дед ничего не знал и не подозревал о случившемся дома. Смеется: «Да, уж если потонет, то домой не придет. Но, а только тонуть ему нет надобности, плот у его хороший, да и он моряк «старый»». Тут только Евдокия Ильинична заметила деда и подскочила к ему с криком: «Как отличный, как „старый“, а яйца?» А дед продолжал смеяться и думал, что его внук оскоромился и съел раньше времени пасхальное яичко. Говорит: «Подумаешь, если и съел парень одно – так э, какая беда!» Мать ещё больше налетела на деда: «Какое одно, он все съел».

Не на шутку от рассердившейся матери Сашу спасли плот, дед и сестра Ганя. Действительно, у Саши плот был отличный, он на нем ездил, как заправский моряк, ловил рыбу немудреными ловушками. Ездил по островам, собирал птичьи яйца, пополняя свою коллекцию. Кроме перечисленных занятий, Саша играл в футбол, правда, мяч у их был немного необычный, скатан из коровьей шерсти вместо кожи. Но для таких заядлых футболистов, как Вася, Саша и других их друзей, на ход дела это не влияло. У их и бутсы были без шипов и шнурков, но зато легкие, всегда с собой и готовые в любую минуту к игре. А под конец футбольного сезона они и действительно черные, как настоящие бутсы, а у кого где не числится черной грязи, так от холода красные, точно-точно гусиные лапы, а не ноги, носившие своего владельца. Так они играли вплоть до замерзших ламб и забережьев, после чего переключались на коньки, которые у большинства тоже имели свои отличия. Выстроганная деревяга, опиленная по размеру ноги, просверлено два отверстия впереди и сзади для веревок, которыми привязывались к ноге, а с обратной стороны ко льду забивались в деревягу косники (ломаные косы). Вот и коньки, служившие беговыми, фигурными и для всех остальных физкультурных состязаний. В этих местах большинство населения ходит отлично на лыжах. Но настоящие фабричные лыжи имели единицы. У большинства были свои самодельные. Вот и Саша сначала катался на досках от бочки, воображая лыжи, а затем на сделанных дедом с полозьев дровен. А уж поздней, по просьбе матери, дядя, который работал в городе на лыжной фабрике, прислал лыжи одна длинней и шире другой, к тому же разной окраски. Но эти дефекты огорчить Сашу, конечно, не могли, у мальчика от счастья не было границ радости. Он с лыж не сходил, они даже снились ему, свои сказочные, присланные дядей лыжи. Без утайки ребята в школе завидовали ему, что он имеет такие «добротные» лыжи, на которых Саша выступал на школьных соревнованиях, ходил на охоту. Несмотря на то что не было ружья, но он был заядлый охотник, ставил на звериный след петли, на птичьи – силки. Правда, за всю свою многолетнюю охоту добыл только одного зайца, но не это было главное. Он любил лесной простор и весь лесной сказочный и таинственный мир. Много Саша знал о лесе из своих похождений, но еще больше из рассказов деда. Не зря же они ездили в лес за дровами и за сеном, которое находилось за 8 км от их деревни, а другое и того дальше.

Особенно запомнилось Саше то раннее утро, когда легкий морозец потрескивал по улице, а дорога, бежавшая впереди, блестела с золотистым оттенком на белом снежном покрове, а иней с голубизной пушисто украшал деревья. Шурка (кличка лошади), легко бежавшая, пощёлкивая подковами, тащила за собой дровни, на которых, как и обычно, лежали два ямщика – мал и стар. Чем дальше въезжали в лес, тем больше охватывала тишина и красота природы наших ямщиков. Дед неторопливо пояснял Саше неясные ему вопросы. Мальчик, с широко раскрытыми глазами, покрытыми ресницами инеем, влюбленно интересовался всем. Вот хохлатые синички обсыпали иней, ловко обыскивали ветки деревьев, застучал где‑то совсем близко дятел. Но вот с тревогой и криком помчались сойки. Шурка подняла высоко голову, как будто сойки разбудили её, да так зафыркала, долго и продолжительно, что по лесу побежало грозное эхо, которого, как будто и сама она напугалась. И настороженно смотрит в одну и ту же сторону, откуда летели сойки, и как будто туда же улетело громкое Шуркино эхо. Но оказалось, тревога была не напрасной. Слева от нас раздался сильный шорох, а с потревоженных деревьев посыпался иней и падал снег.

Из чащобы вынырнул лось. Заметив подводу, лесной великан резко повернул в сторону ехавших и примерно в тридцати, а может быть, и меньше шагах остановился у ивовых кустов. Дрожа мощным телом, с наклоненной головой, умоляюще смотрел на людей, как бы прося защиты. Вслед за лосем на краю оврага появился волк, потом второй. Тут остальное все произошло непредвиденно и очень быстро.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Шурка, схлопнув уши, до треска оскалив зубы, вздыбила, рванула от зверей в противоположную сторону, опрокинув дровни, из которых вылетели с разинутыми ртами ямщики, и была такова. Лишь вихрь снега клубился вслед за ней по дороге. И так Сашка с дедом оказались в снегу, лежа с глазу на глаз с лесными зверями. А те занимали прежнюю позицию, из которых один просил защиты, а другие с ехидством и затаенной злобой наблюдали за происходившим.

Тем временем дед тихонько встал – за ним встал и Саша, который, лежа в снегу, сожалеючи наблюдал за удалявшейся предательским побегом своей любимицей Шуркой, но?..

Люди тоже теперь оказались беззащитными. Они постояли немного и, оглядываясь назад на волков, друг за другом настороженно пошли в сторону дома. Не сделали они и два десятка шагов, как и лось трусливо пошел за ими по дороги, но волки только встали и продолжали наблюдения. Люди пошли быстрыми шагами, а лось продолжал трусливо и, оглядываясь во все стороны, идти за ними. Наконец лось уже осмелел к людям, трусцой побежал почти по пятам старика. И волки тронулись за уходившей трапезой. Тогда дед скомандовал Саши, и одновременно с им они свернули с дороги в сторону к занесенной снегом изгороди, быстро вытащили из ей по колу и стали в ряд, готовые к обороне. Лось же по–прежнему продолжал свой путь по дороги, не свертывая за людьми, только, проходя мимо их совсем на близком расстоянии, смотрел на спасителей робко, а люди стояли, как будто принимали звериный парад. Волки посмотрели, прошли еще по дороги ближе к «принимавшим парад», потом раздумали и медленно потянулись в лес. Отойдя метров 200, легли. А люди с кольями тихо пошли за лосем, как бы охраняя его. Когда Саша и дед вышли из‑за поворота, лося нигде не было видно, и сзади волков не наблюдалось. Они быстрыми шагами с кольями на плечах зашагали домой. А чтобы дорога не так была длинной и отвлечь испуг от только что произошедшего, дед попросил Сашу рассказать подробнее, где и как он сжег месяца два тому назад грудь и живот себе?

И Саша поведал ему, как лучшему «другу», все без утайки… Дядя Володя Романов, который приехал к своему брату к дяди Вани, соседу Лариных, убивал барана. Ну, вот, значит, попросил нас поймать барана и затащить на сарай, что мы и сделали, а он нас наградил – по конфеты каждому дал.

Взял барана, поставил себе между ног и зажал голову его коленями, перекрестил и говорит: «Прощайся барашек с белым светом», – а сам со всего размаху обухом топора мячк по лбу, а баран голову свернул, ну вот. А дядя Володя промазал и ударил место лба бараньего себя в колено. Баран с бляем побежал на улицу, а дядя без сознания упал на солому, приготовленную для обделки туши бараньей.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Вот мы и побежали сообщить ихним. Мы с Васей вбежали в пекарню, а дяди Ванина жена Мария Ивановна с пеклом у печи возится. Вася и крикнул о случившемся на сарае, а у ей пекло в руках, на пекли противень с румяными кренделями. Она, раскрасневшаяся, как закричит на нас: «Расстегайте пуговки у рубах! Мы как по команде выполнили. Ну, она нам поровну шуронула этих румяненьких кренделей и сама тягу – в общем, нашла выход, куда деть крендели. Ну, а мы с Васей сначала на месте запрыгали, потом с воем на улицу, не оставлять же крендели в пекарне. Выскочили на улицу. Вытащили рубашки из штанов, и крендели высыпались. На грудях у нас и на животах остались волдыри. Ну вот, собрали в шапки крендели и со слезами пошли по домам.

После рассказанного дед молчал, только нахмурился и губами зачмокал. А Саша в это время звонко закричал: «Шурка!». И действительно, Евдокия Ильична ехала за «пропавшими» ямщиками. По дороги матери, а по прибытию домой Саша рассказывал и пересказывал о случившемся случае в лесу друзьям, сестрам, знакомым уже сотый раз. Да при этом так разгорался, да так расхрабрился, что взял балалайку и с сестрами пошел на «беседу». Здесь уже много было взрослых, конечно, деревенских девчат, и все они с рукодельем, кто вяжет, а кто прядет и потихоньку поют. Саша знал все эти песни и стал подыгрывать. Но вот являются парни в шубах, валенках, с козьими ножками в зубах. С шумом, с гомоном рассаживаются по кругу по избе, кто на лавку, а кто на пол. Некоторые на прилавок, а другие прямо на печь забрались. Не прошло и полчаса как они ввалились, а уже дыму в комнате хоть топор вешай, шуму, чихота от нанюхавшего табака, на печи вслух, сначала поодиночке, друг перед другом, а потом с дуплетом, с оглушительным треском – портят воздух.

А тут чей‑то огромный подшитый валенок летит с печи и прямо по лампе – на миг стал темный мрак – только огни самокруток бегают из стороны в сторону, тут пошла чистая суматоха – кудели то там, то сям вспыхивают факелами – вязальные нитки путались в ногах, девки визжат, парни гогочут, кругом возня. Саша бросился к выходу, но кто‑то поддал ему валенком под зад, и он очутился в свалке, организованной прямо на полу у дверей. Но, к счастью, чья‑то сильная рука схватила его за шиворот и выкинула со своей балалайкой прямо в коридор. Выбежав на улицу, раздетый и с голой головой, не обращая на это внимание, общупал балалайку, та, к великому его удивлению, оказалась цела. Он вприпрыжку бросился домой и больше на такие беседы не ходил.

Время на месте не стоит, вот уже минули особенно длинные и темные вечера и ночи, подходят заговенья, Масленая. Эх! И хорошее это время, особенно для молодежи. Чего только тут не творят: гадают, колдуют, ходят ряжеными, подслушивают, катаются на санках, на дровнях, на прялках с горки. На раскормленных лошадях разъезжают по волости. Особенно Саша любил последнее. Запрягет ему дед лошадь, и дуй куда хочешь. Это ли не удовольствие? А лошадь деда всегда сытая, чистая и молодая. Задерет свою маленькую головку и, не чуя ног своих тонких под собой, летит с ветром вдруг. Вот это просто сказка. Но впервые в этом году дед отказал Саши в этом сказочном удовольствии, т.к. сестра Сашина Ганя выходила замуж, и лошадь тоже была занята свадебными делами.

Итак, в спокойную трудовую семью ворвался вихрь свадьбы. Он закружил всех в семьи и близких, дальных родственников, даже хороших знакомых и соседей по деревни. Наконец, пришел тот день, а в нем и час самого пиршества. Невестины гости все в сборе, ждут жениха со своими гостями. Хотя и жениховы гости все давно готовы, но… вершники дважды побывали у невесты, дважды им выносили на подносе вино с закуской. Они с аппетитом угощались и удалялись, у их служба идет. А когда к жениху возвращались, докладывали, что у невесты еще к приему его не все готово. В третий раз вершники застучали в дверь в дом невесты с присказкой:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Здравствуйте девицы!Пирожны мастерицы!Хлебны полубницы!Мы, вершники, пришли иСвою свадьбу привели!Просим разрешенья войтиИ молодого князя ввести!Им дверь открывают и с хлебом с солью не встречают.Тут жениха с невестой сводят, на иконы Бога молят.И садятся за столы.И пили и ели как могли.А потом и песни пели, и досыта поплясали.Наконец‑таки устали -Вершников искать не стали.Расходились, кто как мог,А кто не мог – так тут и лег.

На следующий день по плану свадьбы – катания на лошадях с заездом в гости к Ковалевым и Абрядиным [11] . Это всего на двухкилометровом расстоянии. Первым, как по обычаю, лихо помчался верхом на лошади вершник. За ним жених – в маленьких санках, в которые был впряжен вороной.

Саши показался жених бледноват, но такой же красивый, шустрый и сильный, как и раньше. Он был всегда веселый и жизнерадостный, со справедливым, прямым, немного крутоватым характером. А теперь Миша сидел в санях и любовался на своего маленького воронка, которого впервые доверил управлять в другие руки. Не успел Саша по-настоящему все рассмотреть, вспомнить и размыслить, как из-за угла дома вылетела Шурка с раздувающимися ноздрями, с развивающейся гривой на две стороны. Сама чистая, гладкая, с расстилающимся волнистым хвостом, с большим колоколом и разноцветными бантами под высокой дугой – стремительно и во всей красе промелькнула мимо Саши. Как будто боится, что жених уедет, и из-за её невеста останется старой девою. Эх, как бы Саша хотел быть там и управлять горячей и умной красавицей Шуркой и слушать песни свадебные девчат. Но это уже невозможно, т.к. после Шурки уже пятая подвода по счету несется перед им. Так мальчик сидел на очередной свадебной лошади и ждал своей очереди. А разъяренные быстрые лошади своей бешеной скачкой несли эту веселую подхмелев–шую публику со снежным вихрем вдруг. И, казалось, нет такой силы, чтобы остановить, догнать свадьбу. Сашин черед тем временем давно прошел, и он выбивался из сил, чтобы встать хоть капельку в строй свадьбы, бил кнутом непослушную зарокистую лошадь, которая в ответ только мотала головой и юлила хвостом, лениво переставляла свои мохнатые ноги. Саша тогда изловчился и изо всех сил ударил кнутом под живот негодяю, но тот еще ловчей сыграл задними ногами, от которых отлетел крепкий ком снега, ударил мальчика в нос и губу так, что одновременно струей хлынула горячая молодая кровь. Этим окончательно был сражен ямщик и, обливаясь своей кровью, лег в сани и поплыл вслед умчавшейся разгоряченной свадьбе.

Время идет, как вода течет, вот ручьи-та и оповестили об окончательном приходе весны. Весенние гулянки по деревне начинаются с качелей святой недели с обхватом всего населения и тянутся вплоть до Петрова дня. Все гуляли нарядные, развеселые, пели песни заветные и залихватские. По чистому всполью, по зеленым троицким рощам, по берегам квета [12] воды озера, Иванов–дня, Корбова дня, Макарья, всю весну и лето молодежь празднует весенне–летнему богу. Сердечных утех и любовной сладости, то веселье, забавы, шутки, утехи, милованья. Затем и конца им нет. До солнечного всхода раздаются звонкие песни, топот удалых плясок, забыв усталость дневной работы, не помышляя о завтрашнем труде. Только дым коромыслом валит из‑под каблуков, искры сыплются, а от испаренных голов пар столбом валит. И так шло и повторялось вплоть до весны 1930 года.

С наступлением весны [19]30 года во многом жизнь здесь изменилась. Это была серьезная весна колхозная. Она всем принесла перемену – кому радость, кому слезы, а некоторым к выбору две дороги – старую и новую. Здесь не обошлось без суеты, склок, дележки и разных слухов. Но с каждым днем заметно было, что новое формируется на прочный фундамент, а старое оттесняется. Окончательно провозгласилась победа нового – это 1-го мая. Когда впервые 1-го мая 1931 года здешний деревенский весь народ, от мала до велика вышел рано утром на улицу и собрался у сельсовета, здание которого было ярко украшено кумачами – портретами и лозунгами. Посреди улицы было перевернуто два огромных ящика – это была трибуна, с которой без шапки выступал председатель с/совета.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

А потом построились в колонну и пошли с пением революционных песен в Сенную губу навстречу школьникам. Повстречавшись, колонны слились в одну единую и двинулись на могилы жертв революции. Здесь выступали многие. Но выступление участкового уполномоченного милиции Алупова П.Е. задело за живое. Наклонив и обнажив головы, дети и женщины навзрыд плакали, а мужчины хлюпали носами. Вот это да!

Саша еще никогда не видел такой картины и не слышал таких простых и в то же время особых слов, сказанных об истории в борьбе за Советскую власть в нашей стране, и в частности у нас в Заонежьи. Это было засеяно сильное семя в детские сердца Павлом Ефимовичем Алуповым. Они не выходили с головы у ребят, да и взрослые обсуждали «кучками» слова Алупова. А когда после демонстрации в школе проходил общий обед школьников, тут директору школы О.И.Шороевой пришлось согласиться с общим мнением учеников пригласить П.Е.Алупова в школу на торжественный вечер, на котором чтобы он рассказал всем ребятам об установлении Советской власти в Заонежье.

Недолго пришлось упрашивать Алупова, он сразу согласился, а вот на подготовку такого торжества ушло больше времени. Наконец, день настал, в школе торжественно убран и украшен зал, который переполнен детьми и их родителями. Саша и не заметил, как его дедушка появился в зале и уселся рядом с фельдшером. Саша его приглашал, дед ничего не ответил определенного, но, видя, что внук уж очень щепетильно готовится к этому вечеру, и решил уважить его. Придя в школу, Игнатий Захарович почти никем не замечен, зашел в зал и сел на свободное место, которых уже почти не было. Впереди на сцены стояли два стола, накрытые красной скатертью, и на середине стола литровая бутылка с водой. Не успел дед все рассмотреть по-настоящему, как услышал знакомый Васин Р. голос: «Идут!» Это условный сигнал подавал Вася для Саши.

Тут только увидел дед Игнатий своего внука, который стоял у красного стола, повернувшись лицом к публике. Да такой красный, что не отличишь лицо от галстука. Весь пылал огнем.

У входа в зал в дверях появился всегда улыбающийся, добрый, прямой, подтянут и начищен Павел Ефимович, за ним шли директор школы и… и… никогда Саша не думал – дядя Митя Ковалев (брат Сашиной матери). Но тут что-то с Сашей произошло, он и сам после ничего не мог объяснить. Выпрямился – крикнул громко на весь зал: «Встать!» И сам четкими шагами, правда, еще не чисто военными, но вроде этого, подошел к участковому, сделал салют пионерский и чуть не на крик отрапортовал: «Товарищ участковый уполномоченный Советской милиции! Ученики Сенногубской неполной средней школы совместно с родителями в сборе по случаю торжественного вечера, посвященного воспоминаниям о восстановлении Советской власти в Заонежье! Ученик 3-го класса Саша Пигонин». Больше ничего он не сказал и ничего сам себя не помнит от таких волнений и радости. А дальше шло своим чередом – Алупов поздоровался со всеми собравшимися и начал. Сашу подхватил, посадил в президиум с собой. Вечер открыла Ольга Ивановна, директор школы, в своем кратком выступлении сказала, что на сегодняшнем вечере выступит Павел Ефимович о завоевании Советской власти в Заонежье, а товарищ Ковалев Д.И. – это один из активных участников в завоевании и установлении Советской власти в Заонежье.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Саша поймал дядину руку под столом и крепко пожал, а сам большими открытыми глазами смотрел дяди в глаза, который, как и всегда, со спокойной и ласковой улыбкой смотрел на мальчика и свободной рукой погладил Сашу по спине. А в это время Алупов своим красноречием призывал ВСЕХ быть достойными Строителями Социализма, Пламенными Патриотами своей Родины.

Это было вечером неповторимым – ни на каких уроках в школе не найдешь ничего подобного. Это был вечер открытия глаз, зажжения правильного огня в Сердцах на благо дальнейшего нашего Будущего, на славу и процветания нашей Родины.

При наступлении первого дня колхозного лета ребята после окончания школы работали в колхозе, пасли лошадей, боронили, пололи, поливали огород, занимавший здесь впервые такой большой массив. Работа шла по расписанию, не нарушая его ни единого пункта.

После раннего утреннего подъема и завтрака ребята гурьбой спешили на работу, посреди дня собирались на пароходной пристани, купались, обедали и возвращались на свои закрепленные работы. Вот также 30 июня закаляли свои загорелые тела в воде Онежского озера, с пристани прямо ныряли в воду, а кто и прямо солдатиком скрывался в блестящей на солнце воде – подымались, отфыркивались и снова повторяли свои номера.

Но тут кто-то до боли пронзительно прокричал: «Пожар». Все сразу стихло, только кряхтение изредка издавалось при натягивании нехитрой одежды на мокрое тело. Мигом, как будто ветром сдуло всех ребят. Они все, как по солдатской тревоги, суетились возле огромного разбушевавшегося огня, который с ревом, шумом и трескотней пожирал 2-этажный Северьков [13] дом. С такой стихийной громадиной боролась только старенькая старушка, бабка Лиза. Ребята сразу же кинулись к ей на подмогу. Но силы были далеко не равны. Огонь быстро перемещался с дому на дом. Саша и сам не заметил, как оказался отрезан и прижат огнем к воде, в которой стоял махонький теленочек и жалобно смотрел на Сашу. Мальчик быстро схватил теленочка за ухо, и побежали к плавающим сходням. Запрыгнули на их и поплыли по берегу в поле. Телок, пока чувствовал себя в опасности, был таким, как говориться в русской пословицы, «мокрым теленком». Но почуял спасение и близость берега – не совсем, оказывается, он был «мокрым». Задрал хвост, как махнул на берег и был таков, а Саша от внезапного неожиданного телячьего толчка не устоял на ногах и бултыхнулся в воду. Но тут же, оправившись, такими же быстрыми прыжками, как и телок, скрылся во ржи.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Столбом черного стоящего дыма и колокольным звоном собранный народ самоотверженно и храбро боролся с озверелым огнем. Наконец огонь, скрещенный множеством струй воды, начал медленно слабеть, а затем и затухать, хотя поминутно огрызался новыми вспышками. Но вода и труд людей взяли верх, незваный обжора стих, только все его следы покрылись паром, смрадом, стоном и плачем. Полдеревни не стало. Бедные люди остались без крова, одежды и пищи. Но с уцелевших домов соседи сразу разобрали погорельцев. В дом Пигониных пришла семья Романовых, т.е. Ганя вернулась в родительский дом с мужем, дочкой и свекровью. Саша скрытно был рад приходу Романовых, а особенно любил Ганину дочь Валю, белокурую, смазливую, ласковую говорунью.

С этого времени Саша, Валя и Вася стали все неразлучны. Это трио можно было видеть везде в деревни и за ее пределами с раннего и до позднего времени. Они все делили пополам – радости, горести, сладости и даже хранили от других свои тайны. Веселились радости одного, выручали с беды и горя другого. И так маленькая Сашина жизнь была насыщена до краев разными событиями деятельности своей деревни.

Далеко еще не забыты ужасы, порожденные пожаром, сегодня вновь гремит тревожный колокольный звон, оповещая людей о случившейся «беде», которая не спеша летела по чистому летнему голубому небу с юга на север. Старики и старухи, падая на колени, со слезами на глазах, усердно молились Богу – и сердитыми взглядами на других требовали последовать их примеру, т.к., по их мнению, это оказия привезла Господа Бога на землю, и вот скоро он будет спускаться. Но тут мужской голос заголосил, не помня себя: «Это же не оказия с Богом, это же лятит Кибра!» «Какая там Кибра?» – громовым голосом перебил Егор Федулин. «Что вы, ослепли? Это же чистый Пупырь лятит!» Не успел кончить Егор, как женский звонкий голос произнес: «Пупырь не Пупырь, да и не Кибра, а чистый Фуфырь чешет!» И он действительно «чесал», а народ всей гурьбой за им бежал с одного конца деревни в другой с криком, гомоном, с мольбой, смехом и все ждали какого‑то чуда с пролетавшего голубого великана с золотистой надписью «Граф Цеппелин», которого так хорошо разглядывало в подзорную трубу наше трио, и слушали правильные слова М.И.Романова, Валиного отца. Не прошло с того памятного дня недели, как газета оповестила, что пролетал делижабль «Граф Цеппелин» [14] и разбился в горах на севере около гор. Мурманска.

Так, день за днем, год за годом, и подошел 1934 год, год коренного перелома в Сашиной жизни. Закончив Сенногубскую семилетку, его готовили учиться в город Петрозаводск. Да, это он понимал и сам себя убеждал в этой необходимости и всячески внушал мысль о скором отъезде. Но где‑то в глубине души звучал настойчивый внутренний голос: «Ты здешний, деревенский, и неужели тебе не жаль бросить все и уехать отсюда навсегда?»

Как обычно, в конце августа в зелени берез появились желтые косы – первый признак уходящего лета. И до этого наблюдательный мальчик чуял всем своим сердцем близкий отъезд, ходил как во мраке ночи. Прощался со своими родными, ему только известными дорогими местами, приютившими и приласкавшими его с младенческих лет. И не только грустил один Саша, но грустили и его близкие друзья и товарищи, а особенно «трио».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

А раз, по несговариванию, собрались они трое в восточном поле у вересовых кустов и молча плакали, и Шурка, чуя своей лошадиной болью разлуку, наклонив голову, стояла над ними с опущенной до Сашиного плеча головой и изредка полизывала мальчишечье плечо и ухо своим мягким, от травы позеленевшим языком. Так их и застал Игнатий Захарович, долго не показываясь и наблюдая за неповторимой явью, которая сдавила до боли его стариковское сердце. Наконец, переборов себя, он решил взять и всех четверых увезти домой.

Дома, когда еще тлела малиновая заря, во время ужина мать погладила Сашу по голове своей мягкой рукой и сказала: «Значит, сынок, завтра уезжаешь в город». Что‑то дрогнуло в груди Саши при этих словах, и он посмотрел на дедушку, сидящего рядом с им. Дедушка показался ему похудевшим и еще более постаревшим. Дед отвел глаза от Сашиного вопросительного и тревожного взгляда. Молча поужинав, разошлись по своим местам. Саша чувствовал, что ему тяжело, но не легче и деду с матерью. В эту ночь, когда Саша лег спать, дед вошел тихо в комнату, подошел к Сашиной кровати, опустился на колени у его изголовья и припал к подушки. Саша не спал, высвободив из-под одеяла руку, погладил старика по голове, бороде и крепко стал целовать в его мокрое от слез лицо. Жалко было покинуть его, расстаться с матерью и родными, друзьями и с детства милыми местами.

Утром перед отъездом позавтракали, посидели с минуту молча и пошли на пристань, к которой, уже разрезая своим мощным носом воду, шлепая быстро–быстро колесами и своим громким гудком оповещая окрестность о своем прибытии, шел белый–белый пароход «Анохин». На пристани еще раз поцеловались с сестрами, с белобрысыми Валей и Васей, попрощался за руку с друзьями, с дедушкой обнялся. Крепко, трижды дед поцеловал Сашу и спокойно сказал: «Прощай, дорогой внучек!» И все. Выпавшая крупная, скупая слеза не дала старику больше ничего сказать. Саша не вытирал перепутанных своих и дедовых слез, дрожащим голосом, глядя деду прямо в глаза, сказал: «Я тебя и Маму никогда и нигде не забуду!» И тихо, покорно, как‑то неуклюже пошел на пароход. Когда пароход отошел от пристани, на ней стояли рядом все такие милые, родные и близкие и махали ему кто чем. Саша раза два или три в ответ махнул кепкой и так голой головой и остался стоять, рассматривая родных и родную сторону, как будто в общем сборе или на нарисованной картины. И вдруг почувствовал, что вот именно сейчас, а не раньше, что-то оборвалось в его 14-летней жизни и безвозвратно, и непоправимо. Только так весенняя льдина отрывается от родного берега и навсегда уносится в неизвестную туманную, бурную даль.

Юность

Большой трехэтажный пароход «Анохин», оттолкнувшись своей полукруглой кормой от заонежского берега, окидывая себя густым дымом и паром, различным лязганьем и шумом, часто шлепая своими лопастями красных колес о воду, после 4-часового хода приближался к противоположному берегу, на котором, окруженный мощным лесом с наклоном к берегу, грустный и задумчивый, не обращая никакого внимания на приближение парохода, лежал г.Петрозаводск. И тут разгневанный «Анохин» дал свой громовой голос, который слышался по всей округи, а эхо его улетело. И тем дальше оно вторило и держалось долго–долго и как будто не хотело умолкать. Старалось залить весь мир и превратить все в живое.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Правда, после сигнала на самом пароходе все ожило: замычали коровы, заблеяли овцы, закудахтали куры, зашевелились люди, стало как в деревне. И интересно то, что Заонежье одно, а разговор разный, на каждой пристани свой. Вот уже не надо и спрашивать – это вот кузарандское: старушка кричит парнишке: «Мишкя!» – мальчик отвечает: «А?». Бабка: «Кукушки на! Люди – ту гатовы, а ты шлепашь куды-ту, чё не глядишь на дела-ту? Веть парахот-ту оттрубил, выходить нап». А тут женщина, стараясь перекричать всех, неизвестно к кому обращалась: «Куды улифкала Арапка‑то?». Другой голос ей ответил: «У ей пятун с полице кудыто делся». Женщина: «Вот раззява-то!». Это шунская (Из с.Шуньга). И такая шумная густая толпа, обвешенная мешками, кошалями, ящиками, различными корзинами, вываливалась на прижатую пароходом деревянную, полную, заполненную горожанами, пристань.

Приехавших деревенских гостей встречали, обнимали, целовали и не замечали, как этой доброй тропезией создавали еще большие трудности выйти приехавшим на пристань. А тут еще вдруг раздался пронзительный, отчаянный женский крик, который заставил всех притихнуть, остановиться и обратить внимание. Саша ничего не видел, только слышал, как матросы выполнили команду «с мостика бегом», а некоторые даже с баграми в руках направлялись в сторону трапа. Мальчишка, <…> [15] зажатый со всех сторон вещами и народом. Да еще своя большая, тяжеленная корзина не давала ему никакой возможности не только пошевелиться, но и повернуть в сторону голову, а так бы это было необходимо, т.к. впереди стоящая старуха с мешком на плечах то и дело терла его лицо своим мешком или задевала фуражку, которая закрыла мальчику глаза. А тут еще Саша почувствовал, что теряет палубу из-под ног: «Понесли!». Он вцепился обеими руками за свою корзину и, повинуясь людскому потоку, который тащил его неведомо ему куда <…>. Напрягая последние силы удержать корзину, вдруг он коснулся одним носком пола, а потом и другим, поправил фуражку и увидел, что он среди трапа и стоит к пристани спиной. Как все получилось, Саша и сам не знал. Только увидел, что матросы налаживают порядок, и посреди их стоял мокрый бородатый дед, на руках которого был завернутый в одеяльце ребенок, и с их обоих текла ручьями вода.

Оказывается, женщина не могла удержать ребенка, и он плюхнулся в воду между пароходом и пристанью, дед полюбопытствовал, заглянул, как и куда упал ребенок, и сам угадал вслед в холодную воду. Дед понял, что в такой воде находиться долго нельзя, он и захватил ребенка, а матросы подняли их обоих. Многие думали, что дед патриот, сам прыгнул спасать ребенка, и говорили: «Вот герой!». А дед, дрожа от холода и страха, отвечал: «Герой‑то герой, а вот кто столкнул меня старого в воду, тот грех на душу взял». Один молодой матросик хихикнул и плутовато повел глазами. «Это его, наверно, работа», – думал Саша, тихонько волоча корзину, шел по пристани на выход.

Наконец, после больших неудач и стараний вышел Саша на берег, а тут в массе народа гуськом выстроены, как напоказ, лоснящиеся разношерстные лошади, впряженные в легкие рессорные кабарлетки [16] .

На передке у каждой сидел ямщик и весело выкрикивали на разные голоса, приглашая пассажиров садиться в их мягкую, покрытую красивым ковром кабарлетку, чтобы со свистом и резвым лошадиным топотом доставить седока до нужного ему адресу.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В этом людском многоголосом гомоне Саша сзади услышал пронзительный свист и выкрик: «Посторонись, посторонись!». А когда оглянулся, то рыжая лошадиная морда чуть не сбила его с ног. Ямщик одернул лошадь и почти объехал растерявшегося парня, только крикнул ему: «Розыня!», – а сам продолжал выкрикивать давно известную мелодию и маневренно руководил лошадью.

Саша больше ничего не слышал, он даже как бы застыл на месте. Кабарлетка, откинувшая его в сторону, увозила его нафуфыренного дядю с тетей, а в середине их сидела незнакомая старушка, что‑то рассказывала им и махала руками. До предела уставший и расстроенный, он дотащил свою «стопудовую» ношу до угла кинотеатра «Красной звездочки», что стоял первым зданием от пристани, сел на дощатую панель, снял фуражку и горько задумался.

Про себя Саша ругал себя, почему не пошел с ребятами сразу в общежитие ФЗУ? На черта этим расфуфыренным посылка от матери и тетки Акулины, которая занимает больше половины в корзины. Оставить вот тут на тротуаре и все. А самому догонять ребят. Но внутренний голос опрокинул эти мысли: «Будешь мучиться, носить, искать, все сделаешь, как сказала мать».

Раздумье прервалось внезапно, кто‑то сзади захватил Саши глаза. Вот это да! Вот это хорошо! Значит, кто-то знакомый. И не успел обдумать, как его обнимал Миша Федоров, односельчанин. Вот уже год, как живет в городе.

Оба были рады встречи. Взяли корзину, которая показалась Саши сразу легче и быстро пошли по наказанному с дому адресу. Обливаясь потом, ребята вошли в небольшой одноэтажный дом №3 по ул.Полевой, откуда слышалась граммофонная музыка и песни подпевавших разгулявших людей. Саша поздоровался, достал посылку, вручил дяди и, больше ничего не говоря, выбежал из этого дома и пошел вольный, легкий, навстречу незнакомой предстоящей своей Судьбе.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

После некоторых трудностей, неурядиц и хлопот Саше удалось поступить учиться в ФЗУ «Онег-завода» на специальность электросварщика. Жить его определили в общежитие, которое располагалось в двухэтажном доме, рядом с белокаменной школой, что стояла у Абрамовского моста [17] .

Электросварщики в самой школе учились теории, а саму практику проходили в «Онег–заводе» в новосборочном цехе у мастера Петра Ивановича Ременникова. Ременников был еще молодой, справедливый, дисциплинированный человек. Очень заботился о своих учениках. Всегда их встречал в проходной завода и там же с ими прощался.

После первых взглядов ребятам завод показался великим, бурливым, шумным, всемогущим предприятием – другим городом. Этот другой заводской город захватил и поглотил своих будущих рабочих полностью. Своей повседневной жизнью, учебой, новинками, ловкими умельцами, замысловатыми делами, волшебничеством, дисциплиной, воскресными выездами, культпоходами и другими повседневно рождающимися открытиями, связанными с отличными человечными всезнающими людьми. Как и все ребята–ученики, Саша бегал, думал, старался ничего не пропустить, не забыть, как можно лучше сделать порученное ему дело. От всего этого бурного и здорового мира кружилась голова. Вот это жизнь! Жизнь такая, что нет покоя ни ночью, ни днем. Она влекла, захватывала, а некоторое растворялось, а тут новое поднималось и подхватывало, и несло с еще более сильной красотой и быстротой.

В каждое рабочее утро ребята поднимались в 7 часов, быстро заправляли койки, умывались, проглатывали свой нехитрый завтрак в ФЗУ–шской столовой и бежали на завод. Здесь в проходной предъявляли пропуск, опускали свой рабочий номер в ящик и шли к своему рабочему месту. Им с самого начала была отведена каждому кабина. А в 8 часов уже от каждого подымался дымок электросварки – сначала с перерывами и маленькой струйкой. С каждым днем перерывы сокращались, струйки увеличивались, и ребята навыкали и взрослели.

Бывало и так, что администрация цеха обращалась к ребятам за помощью заготовить электроды для цеха или навести порядок в инструментальной и т.д. Ребята всегда были готовы, т.к. за это они понимали, что много поблажек имеют. Походы в кино – бесплатные, выезд за город, в обеденный перерыв дают булочку и пол–литра молока. А ведь все это стоит денег.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Заметно и незаметно подошел канун нового года, 31 декабря 1935 года. В общежитии – чистота, ребята готовились встретить свой первый новый год независимо от родителей.

Саша уже давно имеет приглашение на встречу нового года от друга Миши, который жил в частном доме Сарафановых, и теперь там собираются совместно с хозяевами и жильцами встретить новый год! Саши это было лестно, но в то же время страшно. Это же впервые. Здесь же будут девочки. Как вести себя? Он же ничего подобного не имел. Но все же Саша готовил себя тщательно. Все начищено и наглажено. А когда стал надеваться, все ребята комнаты бегали вокруг его, старались, чтобы он выглядел хорошо. Наконец, Саша приготовлен был, «как под венец», так говорили его друзья, у которых все было готово к новогоднему столу, и они желали отправить Сашу, а потом сесть за свой общежит–стол. Конечно, если бы кто из ребят сказал Саши вот сейчас: «Оставайся с нами», – он бы моментально этот вызов принял. Но, к сожалению, все были на стороне, чтобы Саша шел. Перед отходом, по старому обычаю, все сели, и молча каждый думал про себя, а глаза всех смотрели на Сашу. Вдохновляли его. А Саша, как будто впервые, видит их всех – 23-х вместе и такими чистенькими и нарядными. Какие они все хорошенькие, добрые и даже красивые.

Не успел он выразить это вслух, как вбежал Митька Аверин, а за им комендант общежития Петр Ваганов и дежурный по заводу. Оглянувшись, увидели праздничный стол, праздничных хозяев, сидевших так мирно, недвижимо и торжественно. Митька хотел выпалить сразу, но дежурный, пожилой мужчина, остановил его. Снял шапку, стоя и торжественно–ровным голосом поздравил ребят с наступающим новым годом. Пожелал здоровья и всех благ в учебе! Не успели ребята поблагодарить, как дежурный поднял руку, давая знать, что он не закончил.

«Дорогие ребята, я вижу, вы приготовились к торжеству и к тому же неплохо! Но я прошу вас о другом. Завод замело снегом, железная дорога внутри завода уже не работает, тягловая вот–вот остановится. А это значит, остановкой грозит всему заводу. Я и дирекция завода просят вас выйти на расчистку завода. Не дать остановки заводу».

Ребята такого оборота не предполагали и не двигались даже. Но не прошло и двух минут, как уже все вскочили, сразу закричали: «Все пойдем! Не дадим остановиться заводу!». Уже и про стол забыли, полетели белые рубашки, ботинки, надевали валенки, маласконы [18] , рукавицы домовязаны. Но Иван Романов сразу к дежурному и коменданту, тут же сразу Федя Астратов и другие. Мы все готовы, только Сашу отпустите, он приглашен, мы за его сделаем. К ним подбежал Саша, красный, как кумач: «Простите, ребята, меня за то, что я собрался бросить вас и уйти куда-то встречать Новый год! А ведь я ваш, и живу, и буду жить с вами, а теперь я от вас ни на шаг». Некоторые бросились уговаривать Сашу, что он должен идти, другие кричали: «Правильно!». Старшие молчали, только улыбались происходившему. Вскоре всей дружной семьей бросились наперекор стихии. Благодаря упорному труду не одних ребят, а и рабочих, завод продолжал работать. К утру снежная пурга остановилась. Завод был очищен от снега.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Утром пришла очередная смена, рабочие шли группами и в одиночку – спешили на свои места, поздравляя с Новым годом своих соседей и друзей по станку и рабочему месту.

Во дворе завода увидели, как снежные комья, ребят. Улыбались им, поздравляли с Новым годом! Другие махали руками. А старый рабочий, коммунист из модельного цеха Федор Павлович Фомин, снял шапку и низко поклонился ребятам за сделанную за ночь большую работу – он-то полностью оценил их работу, т.к. сам с мальчиков на этом заводе.

Ребята робко смотрели и не знали, что сказать и что делать, тогда он сам подошел с ласковой отцовской улыбкой и каждого потрепал по шапки, и сказал: «Молодцы! Вот это смена растет!».

Всем как‑то стало весело, и ребята замахали руками, закричали, смеясь и смущаясь, мол, ничего мы большого не сделали, а столько получили похвал.

Дежурный завода всем сменникам пожал руки, поблагодарил и отпустил до следующего дня домой. Выскочив из проходной, с шумом и гомоном, не чуя усталости, как‑то по–детски, всей гурьбой помчались в общежитие.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Залетев в комнату, сразу остановились и замолчали, не понимая, что тут происходит. А тут вот что. Официантка из заводской столовой, подскочила к ребятам, разодетая и раскрасневшаяся, поздравила с Новым годом и пригласила за праздничный стол, который вдвойне был украшен, кто‑то из ребят крикнул: «Стол первого класса!», – хотя в I классе никто из их и не бывал. Стол действительно был на славу. Оказывается, ребят ночью должны были накормить, но ввиду нужной работы решили все перенести на утро. И вот пришел комсорг завода Малышев, парторг Чугунов П.Ф. Все, торжественны и нарядны, подняли стаканы за здоровье, за отличное окончание учебы, за завод, за комсомол, за Партию, за Родину! Выпив красного вина по рюмке, представители ушли, а у ребят до позднего вечера не было умолку.

Хотя и была такая интересная занятость у Саши, но он временами очень сильно скучал по своему Заонежью, по деревни и дому. Другой раз до того довспоминает о своих милых и близких сердцу местах, перелесках, о лодке, рыбалке, тропочках, где часто любил бродить, что плакал. Не говоря уже о общежицкой подушки – сколько она приняла слез?.. А плакал прямо на практической учебе, сидел, держал электродержатель, прикрывшись щитком, и слезы заливали стекло и скатывались вниз. Ему казалось, что он больше никогда не увидит мать, деда, друга Ваську. Хотя теоретически он знал, что через полгода отпуск, и он поедет домой. Но все равно ему казалось, что этого не будет никогда.

Так или иначе, но дней, захватывающих Сашу, было у его больше. Вечерами по воскресеньям ФЗУ-шники раздетые бегали в театр

Русской драмы, который стоял на пл.Кирова. Ребята подгадывали в первый перерыв явиться сюда, чтобы пройти без билетов в зал вместе с публикой, которая была на перерыве в ФЭ [19] . Проскочившие в зал, быстро рассасывались по свободным местам и вскоре забывали, что они безбилетные. Потому что такие постановки, как «Большой день», «Каменный гость», «Скупой рыцарь», не видавшие до этого ничего подобного, и играли такие мастера театра, как Петр Чаплыгин, Соломин, заставляли наших безбилетников забыться и быть свидетелями происходившего как‑то не на сцене, а наяву, на самом деле. И за время хода постановки они так вольются с ходом событий, что конец постановки сразу не может их вернуть в себя – они долго сидят, не двигаясь, не обращая никакого внимания на окружающих и почти не дышут, как каменные.

Но зато после рассказам у их нет конца. Вот и сегодня в зале ФЗУ на предпраздничном собрании Саша рассказывал Ивану Романову о постановке «Любовь Яровая».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Но зачитанный приказ директора ФЗУ Костина заставил Сашу замолчать и даже встать. Он за отличную учебу переводится на повышенную стипендию с 65 руб. на 105. Эта радость охватила его, и он, не помня себя, хлопает в ладоши, и все в зале стучат в ладоши ему и всем другим, зачитанным в приказе.

1-го мая Саша шел в колонне «Онег–завода» в форме футболиста «Рот Фронта». А 15 июня 1936 года ученики электроевого ФЗУ «Онег–завода» были отпущены на двухмесячный отпуск.

Саша, не теряя ни минуты, под сопровождением друзей, сел на тот же самый пароход, который привез его в город, «Анохин» и поехал домой, в свое родное Заонежье.

Как только стал въезжать в Заонежскую губу, стоя на носу парохода, с обнаженной головой, он низко, по пояс, поклонился со словами: «Здравствуй, мое милое Заонежье! Я не знаю, кто тебя любит еще так, как я». А Заонежье, как бы в ответ, Сашу встречало ярким солнечным днем, пышной свежей зеленью, хрустальной водой. У Саши не было грани радости этой замечательной картины. Он быстро по трапу выскочил на пристань и попал в объятия матери, которая сжала его и целовала в губы, лицо, в глаза; сзади дед целовал Сашу в голову…

Он поставил корзину насреди комнаты, вручил всем по подарку, а матери ситцу на платья и, кроме того, 100 рублей денег и несколько пачек индийского чая. Деду – сатиновую рубаху, 20 рублей денег, Васьки трусики и майку. И опять Сашу целовали, обнимали, обливали радостными слезами. А пока шла эта церемония, в комнате были уже и соседи, и близкие. Все сели за стол пить индийский чай.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Взрослые еще долго пили индийский чай, пока с большого самовара тек кипяток, а мальчики прокатились на парусном плоту, осмотрели лодку, которая была безупречно подготовлена к летней навигации. И при возвращении домой встретили Сашину коровушку Матрешку, высокую, белоголовую, холмогорской породы. Всегда она была сначала зазнайкой, а потом ласковой и немного озорной. Матрешка долго лизала своим шар–шавым щикотным языком Сашины руки, и так они в обнимку и лизаньем пришли домой.

Через неделю после Сашиного приезда в отпуск он с дедом косил уже сено для коровы в Кумуж губы, за 8 км от деревни, путь туда только по воде.

Домой ездить в каждый вечер не целесообразно, поэтому они жили там, на пожне, в стану, который стоял на самом берегу, целую неделю, только в субботу к бани приезжали домой и в понедельник рано утром снова уезжали на покос.

Вечерами после работы дед готовился к следующему дню и варил ужин. Саша рыбачил, а когда они вместе, дед рассказывал внуку множество историй, которых он знал неисчерпаемое количество. Дед хорошо помнил жизнь людей, природу, поэтому он предсказывал, какая будет зима, весна, лето, осень, какой день будет завтра. И говорил почти безошибочно, пожалуй, меньше ошибался, чем синоптики.

Быстро прошли два месяца, Саша и оглянуться не успел, как вот уже сдает экзамены в школе ФЗУ. Многие позавидовали ему – он сдал все на 5 и получил 4-й рабочий разряд. Этого разряда Саша и сам не предполагал. Но чтобы полностью оправдать, парень старался работать, даже не считался с личным временем, и приходилось мастеру цеха выгонять его с завода, т.к. рабочие часы его работы давно прошли, а он все еще работал. В другой раз даже не решался мастер прервать его работу. Подойдет, а парень с таким азартом работает, просто самому завидно становится, полюбуется, постучит в стенку кабины, мол, кончай, сам улыбнется и уйдет. Такая Сашина привязанность и трудолюбие к работе в первый же месяц оправдались: он получил 420 рублей.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Это же невиданные деньги! Разве можно описать радость мальчика. Он был от восторга на 9-м небе! Через 6 месяцев работы Саша поступил на усовершенствованные курсы электросварщиков при заводе. И продолжал работать, не разгибаясь. К своему семнадцатилетию он ходил уже в хорошем темно–синем суконном костюме, в красных ботинках и суконном демисезонном пальто. Это ли не успех! А в цехе его фамилия красовалась на красной доске.

В политических вопросах Саша не сильно разбирался, правда, из передач радио, театра, кинотеатра, лекций, бесед, митингов на заводе знал, что:

Японцев – наши дальневосточники дважды в 36 и 37 годах у Хасана учили, чтобы впредь границу самураи не п [20] .

Турки – давно когти точут и на нас бросится хочут.

Немцы – зубы вставляют и военный фашизм с Гитлером на [21] …[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Испанцы – пока головами шатали, у их в правительстве фаши [22] .

Финны – лыжи мажут и руками на Восток кажут.

Англичане – змеем шарют и на Восток всех соблазняют.

Американцы – в это время скользки были, чтобы после почерпнуть прибыль и затопить её в собственной крови.

Хорошо понимал сгущаемую опасность. Советское правительство укрепляло армию, авиацию и флот. Готовило свой народ достойно защищать свою родину. Все больше создавалось военизированных кружков среди молодежи.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Саша уже носил значок «МПВО», готовился сдать ГТО и мечтал быть ворошиловским стрелком. У большинства молодых людей уже красовались отличные, завоеванные большим трудом значки «МПВО», «ГТО» I и II ст., «Ворошиловский стрелок» I и II ст., «Парашютист» I и II степеней и т. д. В заводе по всему городу проходили учебно–тренировочные воздушные тревоги. Все это происходившее настораживало людей.

А как же иначе быть? Если какие-то частицы теней звериных замыслов из‑за границы отражались и в нашей стране.

Временами и местами чувствовалось что-то неладное, что-то не так. Не случайно участились случаи арестов среди населения, а хуже того, в самом правительстве в Москве разоблачались группа за группой, которые назывались врагами народа. А как же их иначе называть тогда, когда они в 1934 году стреляют из‑за угла в самом Смольном в соратника Ленина Сергея Мироновича Кирова и убивают его. Ясно, что такое черное дело задумано и совершено не одним убийцей Николаевым. А за этим кроются еще матерое ядро. И это ядро искали ВСЕ.

Нашли ли его или нет – это ведомо только соответствующим органам. Для простого народа ясно одно, что оказались врагами народа видные политические деятели: Рыков, Троцкий, Пятаков, Ягода, Бухарин и др. Это их руки совершали черные дела?

Не успел Саша еще сделать для себя примерные выводы, как в осенний день, во время смены в 16 часов, загорелся завод в пяти местах сразу, и места не простые, а все сделано, как на выбор, главные. Саша во время пожара оказался рядом с горящим кислородным складом. Видя отличную работу пожарных, сам включился в гашение пожара. Но пожар на этом участке был очень сильный, намного сильней людей, гасящих его. Пожарные лучше – понимали мальчишки, но не считались ни с чем, даже не жалели себя; они, как с лютым врагом, вцепились в смертельную схватку, и как будто на некоторое время отчаянность людей побеждала. Но вдруг раздался оглушительный взрыв, которым отбросило людей в сторону, и пожарный с тронобоем [23] , что находился на крыше, улетел вверх, вместе со столбом дыма, огня, железа и обгорелого дерева, а оттуда грохнулся уже неузнаваемый – мертвым.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В заводе от пожаров плавились и гремели стекла, пламя без жалости пожирало все. Не успели люди придти в себя от только что увиденного и услышанного, как грянул второй взрыв, с ещё большей силой, даже через забор и улицу все рамы в общежитии очистились от стекла, а некоторые окна были свободны от рам. Уж не говоря о том, что он наделал в заводе. Несмотря на такой ужас, люди бегали и делали все возможное победить стихию. Но новый громовой взрыв сделал все. После этого гиганта делать было нечего. Большущая темная, паримая паром яма, и все черное вокруг. Пожарные остались что‑то делать, а рабочие молча, с понуренными головами, тихо–тихо пошли к проходной.

В проходной была гробовая тишина. Такими подавленными, усталыми и грязными ребята вошли в свое побитое общежитие, в котором шла кипучая работа по приведению здания в порядок. Пришедшие после смены и пожара молча раздели свои спецовки и упали на свои кровати. Они еще ничего не знали о случившемся у их у каждого большого горя и неприятности.

Дело в том, что в комнате, где жил Саша, в 24-й, жило 24 человека, а пришло 23. А где же еще один, 24-й? Двадцать четвертый – это был ВОР Колька Воскресенский. Он тогда, когда приезжали папанинцы в Петрозаводск, во время митинга на пл. Ленина украл 24 карманные часы. Вернулся в общежитие раньше ребят и развесил каждому по часам к кровати. Рассчитывал, торжеству ребят, и его, как героя, оценят, чуть ли, как самого Папанина.

Но этого не случилось, он погасил торжество своих товарищей от только что услышанного и увиденного на площади. Ребята сразу же вернули Кольки часы и перед сном устроили ему темную.

А теперь он, поганец, обокрал своих товарищей и смылся в неизвестном направлении. Он при краже не пощадил никого – у всех что лучшее исчезло, в том числе и у Саши нет осеннего суконного пальто, костюма, который так берег и радовался ему парень, взяты красные ботинки, цветные, с резинками, носки. У Саши опустились руки. Конечно, украсть все это Кольки не составляло больших трудностей, для его все было открыто, и все он хорошо знал, где лежит у кого все лучшее, и время ему хватило, прошло около 12 часов, как все хозяева комнаты ушли на завод. Потерпевшие обратились в милицию, которая оказалась на сей раз глухой. А воры ликовали! Это ребята чувствовали, т.к. Колька-то скрылся, а его друзья все жили в том же общежитии и ходили на работу для отвода глаз.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Да и Колькин отец жил на ул.Казарменной [24] , а мать в Вознесеньи. Так что немного стоило труда найти его. Так Саша размышлял про себя. Вот если бы сюда участкового из Сенной Губы Алупова! Он заставил бы всех этих воров по веревочке ходить. Это действительно советский милиционер Павел Ефимович Алупов – честный, сильный, умный, опрятно одет. И когда выступает на торжественных вечерах и митингах, всех за сердце берет, мороз по коже ходит.

Вон тогда, когда Саша учился еще в 5-м классе, шел по улице и видит: у Марчиных на крыльцо вышел мужчина и бросил какой‑то сверток под ступени, подправил ногой, чтобы надежнее было, а сам вернулся обратно в квартиру, откуда доносились пьяные голоса. Саша, не раздумывая, быстро шмыгнул к свертку, развернул его – и ахнул! В ем была уйма денег, золотые часы с цепочкой и перстень. Саша быстренько перепрятал сверток, а сам не бежал, а летел к Алупову. Павел Ефимович спокойно выслушал парня, забрал сверток и 3-х незнакомцев.

Через неделю после случившегося пришел в школу. Собрал всех учеников и учителей и рассказал о бдительности и внимательности Саши и объявил благодарность от Советской милиции!

А через несколько часов Алупов был уже в доме Саши, расхвалил его перед родными и при уходе поцеловал его. А при этом приговаривал: «Будь и впредь, дорогой Сашок, таким же чутким и внимательным, бдительным и честным советским человеком! У нас еще врагов много, и их надо изживать».

Саша свято помнит этот наказ и вряд ли забудет вовек! Он тогда подумал: «Отслужу в армии и пойду работать в Советскую милицию. Буду таким же, как дядя Паля!»[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Саша так расчувствовался и задумался, что не слышал, как Иван Романов вошел в комнату и теребит его плечо. Да ты что, Саша, не спишь ли? На заводе‑то что творится! Слыхал? И не дожидаясь Сашиного ответа, начал излагать произошедшие на заводе новости: сняли и арестовали директора завода Старущенко, технического директора Трофимова, начальника литейного цеха Богданова, формовщика того же цеха Ших, зав. модельным цехом Дорофеева и некоторых других. Иван замолк, а Саша чего‑то еще ждал от его и смотрел на Ваню, как будто впервые видит его. Или не узнает своего друга, с которым 7 классов учился вместе, здесь в общежитиях спят вот уже более двух лет кровать об кровать. Но таким Саша не видел Ваню. Он как‑то осунулся, обеднел, глаза скорбящие, ручки сложил на коленочки и застыл. Саши жаль стало друга, пошел за кипятком, заварил чай, обнял Ивана и пригласил его к чаепитию.

Все последующие часы и дни, везде и повсюду, группами и парами только и говорили об аресте на заводе. А через некоторое время разговоры пошли ещё крупного масштаба, арестовали председателя ВЦИК Карелии Гюллинга и еще кого‑то из руководства. Вот это новости! Дак что это такое – кругом враги? Да и сколько ещё их?

Вскоре в один из обеденных перерывов были устроены общие собрания по цехам завода, в том числе и в новосборочном. На собрании выступил агитатор из заводоуправления, который рассказал о проводившихся арестах врагов народа. Присутствующие все молчали, и каждый думал про себя, а об чем? Об этом неведомо. А агитатор продолжал: «Директором завода назначен мастер нашего кузнечного цеха Андрей Николаевич Брызгалов. Парторгом завода вновь утвержден Павел Федорович Чугунов». Саша от сказанного сначала предпрыгнул. А потом вместе со всеми до боли хлопал в ладоши. Он хорошо знал земляка из Заонежья Брызгалова. Ну а еще больше Чугунова, племянника своего дяди. Вот это дела!

Прибежавши впопыхах в общежитие, в котором шли дебаты на разные лады и ноты о новых известиях, Саша быстро переоделся в самую лучшую свою одежду. Широкие брюки заправил в до безукоризненно начищенные хромовые сапоги (гармошкой), белую косоворотку с вышитым воротом, подпоясался золотистым пояском, на конце от которого до колен висели кисти с разноцветными ниточками и помчался на квартиру к Чугуновым.

Семья Чугуновых была в полном сборе и сидели за праздничным столом. Саша, не спрашивая никакого разрешения, подлетел к Павлу Федоровичу, схватил его руки и хотел его поздравить, а язык благодарил его. Но все поняли, что парень разволнованный, и, не обращая внимания на Сашину ошибку, Чугунов обнял его и посадил за стол рядом с собой. Налил красного вина рюмку, встал, а за им и все встали. И тут Саша опять не сдержался, уж больно на сердце было огня много. Сказал, не сказал, а закричал: «За здоровье Павла Федоровича!» Никто на его не огорчился, все поддержали Сашу и выпили стоя![текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Второй предложенный тост Павлом Федоровичем был за Сашу! Павел Федорович начал ровным голосом, сначала сидя, а потом встал: «Выпьем за Сашин успех на работе, за человечность в общежитии, за правильное поведение везде! Об этом я уже написал, Сашок, твоему деду! Пусть старик на старости лет порадуется за тебя и за воспитание свое. Я ведь хорошо знаю ваши отношения». Саша от услышанного остолбенел, потом как‑то сжался, затем весь вытянулся, побагровел, вскочил на ноги, обнял Чугунова, поклонился по пояс всем сидящим за столом! Молча не вышел, а выскочил из квартиры и помчался счастливый, радостный навстречу своей бурливой юношеской неизвестности!

Не было предела восхищению творившихся дел вокруг! Увлеченный своей волшебной работой, учебой на курсах над повышением любимой специальности, выполнением комсомольских и общественных поручений, спортивными делами, летом футболом, зимой лыжами. Да тут еще по пятам ходил Чугунов, отправлял в школу в 8–й класс после окончания курсов. Все это несло парня в гору, стараясь заполнить его, отшлифовать и поставить новой приближающейся жизни напоказ.

Но подкравшаяся безжалостная, непоправимая, злая беда заставила парня затормозить в осуществлении намеченных целей, даже временно оставить все дела и встать перед бедой с беспомощным и скорбящим лицом. Да, это так.

В начале февраля 1938 года посреди второй смены Сашу вызвали в канцелярию цеха. Там его ждали начальник цеха Лукин, мастер смены Ремянников и секретарь партбюро Чугунов. Поздоровались как‑то сухо, Саша почувствовал неладное. Одновременно Чугунов и Ремянников обняли парня и подали ему телеграмму, в которой говорилось о тяжелом состоянии здоровья матери. У Саши сразу как-то помутился белый свет. Но сразу же он взял себя в руки. Оправившись, его отпустили к матери на такое время, сколько ему потребуется. На второй день он уже сидел у кровати умирающей от воспаления легких матери.

А после все проходило для его в тумане, плохо помнит о похоронах и что говорили вокруг. Даже не помнит, что говорил с дедом. А ведь он остался теперь единый у Саши. Через семь дней Саша опять сидел в своей рабочей кабине. Варил топливник. При сварке он прожег деталь и в прожженном отверстии увидал лицо своей матери, которая, спокойная, с упреком сказала: «Что ты, сынок, портишь детали?».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Саша как‑то сразу встрепенулся, огляделся вокруг – никого не было в кабине, кроме его, зато браку вокруг лежала уйма. От этого увиденного ужаса парень бросился бежать, куда глаза глядят. И при выходе из цеха прямо столкнулся с мастером, который входил в цех. Тот понимал, что у Саши что‑то случилось, расспросил его и, видя Сашины ответы, отвел в общежитие и уложил в кровать. Через некоторое время принесли ему чай и почти сразу же письмо от деда, из которого он узнал, что дома все хорошо. Дед пустил к себе старушку жить – мать Ивана Романова, с которым учились в школе вместе и вот сейчас работают в одном цехе и живут в одной комнате, и кровати стоят рядом. От этой вести Саше сразу стало легко. Дед не одинок, и Ивану приятно. По этому случаю ребята долго беседовали друг с другом, как лучше помочь старикам.

В ночную смену Саши не надо было на работу, однако он оделся по–рабочему и собрался идти, но его остановили друзья. Тогда Саше пришлось рассказать все, что произошло у его в первую смену. Друзья, не сговариваясь, все молча оделись и пошли на завод.

К утру брак был исправлен и норма выполнена. Новый рабочий день начался, как будто ничего существенного и не произошло. В конце дня, как и все, Саша сдал работу вчерашнюю и сегодняшнюю. Об этом доложил мастеру без утайки. Мастер уже все знал, пригласил Сашу сесть, положил по-отцовски руку парню на плечо и просто сказал: «Иначе не могло быть, Сашок. Ты успокойся, теперь тебе все равно жить придется без матери. Люби и, как можешь, береги деда, уважай и не оставляй в беде товарища, т.е. нас всех. Оглянись вокруг, посмотри на людей, какие они все хорошие и какие творят чудеса! Будь достойный им!

Саше глубоко засели эти слова, и он старался с достоинством их выполнять, независимо, где бы он ни находился, с кем бы он ни встречался и в какое время суток и года. Зарабатывал он хорошо, чуть меньше половины его отправлял деду. Все начало входить постепенно в свою колею. Но в колею уже более зрелую.

В августе 1939 года собрали собрание электросварщиков завода. Подвели итоги работы каждого сварщика и раскрыли план, намеченный до конца года. Второй вопрос, который мало кто ожидал: это кто желает в длительную командировку в поселок Соломенное на продолжение строительства СОЛОМ ГЭС?[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Все молчали. Ждали, что скажут дальше. А другие собирались со своими мыслями. Саша прервал молчание, попросил слово. «Я молодой электросварщик, может быть, не подойду. Но предлагаю свою кандидатуру. И постараюсь оправдать ваше доверие и доверие комсомола!».

Все молчали. Только после 10-минутной паузы, не сговариваясь, Чугунов и мастер с разных сторон подошли к Саше обняли его, и Павел Федорович сказал: «Вот такие передовики – комсомольцы нашей стране нужны!».

После месячного отпуска Саша был уже в СОЛОМ ГЭСе. На квартиру устроился у своей старшей сестры Гани, которая имела две больших комнаты на четверых членов семьи, правда, муж у её был взят на переподготовку в армию. Он о Саши все знал, и жили они душа в душу. Он быстро освоился с работой и людьми, а через неделю не считался новичком, его все знали, он был один сварщик на всю ГЭС, поэтому спрос ему был большой. На 3 аппарата один. И что было в его силах, он все отдавал, не считаясь ни с днем, ни с ночью, ни выходными днями – надо! Парень и не замечал поначалу, как его все больше и больше втягивала работа. Да тут еще подходили военные автомашины, с которых солдаты–шофера просили Сашу заварить некоторые поломанные детали. Он никогда не отказывал солдатам, хотя их работа ему стоила и бесплатно.

Между тем машин прибавлялось. Стояли очереди на сварку. Военных кишмя кишело в Соломенном и около его. Жили на квартирах, в палатках, в клубе и т. д.

Началась Финская кампания. Советские войска перешли границы Финляндии. Всем стало ясно! Война![текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] Грамота с прочетом царя Бориса Федоровича новгородскому воеводе князю Данилу Андреевичу Ногтеву по делу крестьян Кижского погоста о владении землями деревень Роксы и Осиповщины, переданных Клименецкому монастырю // Материалы по истории Карелии XII‑XVI вв. / Под ред. В.Г.Геймана. Петрозаводск, 1941. С.368.
• [2] Список населенных мест Олонецкой губернии // Олонецкий сборник. Петрозаводск, 1894. С.428.
• [3] Список населенных мест Карело–Финской АССР. Петрозаводск, 1933. С.71.
• [4] Ливанов В.Д. Досюльная свадьба, песни, игры и танцы в Заонежье, Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1916.
• [5] Дустеп – «тустеп», парный городской танец 30-х гг. XX в.; в деревне исполнялся под гармонь. (Здесь и далее комментарии авторов публикации.)
• [6] «Падеспань» – городской танец 20–30-х гг. XX в., в деревне исполнялся под гармонь.
• [7] В официальные документы XIX‑XX вв. семья записана под фамилией «Пигонины», в данном случае приводится ее деревенское прозвище, происходящее от имени одного из предков автора дневника.
• [8] В НА РК хранится описание этой мельницы: «Владелец: Пигонин Игнатий Захарович, количество крыльев: 8, козловая; основание: ряжевая клетка, забутованная камнем; когда построена: в 1912 году», далее описание прерывается, поскольку на момент составления документа «хозяина дома не было». НА РК. Ф.27. Оп.3. Д. 60/535, 1916. Сведения о водяных и ветряных мельницах в Петрозаводском уезде. Л.103.
• [9] Жена Михаила Игнатьевича, мать автора воспоминаний.
• [10] События дневника начинаются в 1928 г.
• [11] В документах XIX‑XX вв. фамилия пишется «Обрядины».
• [12] Квет – цвет, цветок.
• [13] Дом Севериковых был одним из самых больших в деревне. В пожаре 1931 г. выгорела половина деревни Лонгасы.
• [14] Граф Фердинанд фон Цеппелин (08.07.1838–08.03.1917) – немецкий конструктор дирижаблей жесткой системы, которые в дальнейшем часто называли «цеппелинами». В июле 1931 г. состоялась международная воздушная экспедиция в Арктику на дирижабле «Граф Цепппелин», научным руководителем которой был Рудольф Самойлович. 26 июля 1931 г. дирижабль «Граф Цеппелин» пролетал над Петрозаводском.
• [15] В тексте пропуск.
• [16] Кабриолеты.
• [17] Мост через реку Лососинку от площади Кирова до ул. «Правды». Первоначально назывался «Трофимовский», а затем был переименован по имени купца П.В.Абрамова, дом которого стоял недалеко. В советское время получил название «Советский».
• [18] Слово в тексте неразборчиво.
• [19] Видимо, имеется в виду фойе театра.
• [20] Неразборчиво в тексте.
• [21] Неразборчиво в тексте.
• [22] Неразборчиво в тексте.
• [23] Так в тексте.
• [24] Улица Казарменская проходит параллельно реке Лососинке за Онежским тракторным заводом. Первоначально называлась Малой Казарменской.