Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Современная фольклористика имеет дело с текстами разного происхождения, различной типологии и структуры. Жанровый состав фольклора представляет собой весьма пеструю картину: от значительных по объему стихотворных текстов, обладающих художественными достоинствами, до лапидарных прозаических меморатов, смыкающихся со стереотипами бытовой речи. Фольклорный текст формируется под влиянием множества факторов, учесть и оценить которые в полной мере не всегда представляется возможным. Это и личность носителя традиции (персональный жизненный опыт в разнообразных аспектах его проявления), и разного рода иножанровые вкрапления, и объекты культуры, не связанные напрямую с фольклорной системой. К последним могут относиться, например, кинематограф, живопись, литература и т. д.

Предлагаемая статья описывает некоторые фольклорные тексты, которые испытали прямое воздействие книжной традиции. Материал исследования – духовные стихи, записанные в экспедициях на Русском Севере и хранящиеся в НА КарНЦ РАН [1] . Специфика духовных стихов заключается в том, что это сравнительно поздний жанр, включенный в систему русского фольклора не ранее периода христианизации Руси. В основе духовных стихов – книжное знание: Библия, агиографические сочинения, апокрифы, гомилетика и т. д. Попав в фольклорную систему координат, образы и сюжеты христианской модели мира претерпели трансформацию – структурную, семантическую. Этот процесс называется фольклоризация. Направления фольклоризации христианских книг весьма многочисленны, и духовные стихи здесь не единственный жанр: в фольклорной традиции бытуют пересказы Библии, тексты народной агиографии, легенды и т. п. [2]

Фольклоризация представляет собой отдельную теоретическую проблему. Значимое подспорье в ее исследовании – поздние экспедиционные материалы (то есть материалы, зафиксированные на позднем этапе бытования жанра, зачастую на стадии его угасания). Их значение велико по двум причинам: во-первых, степень фольклоризации литературного текста тем выше, чем дальше хронологически (а также и географически) фольклорный текст отстоит от своего «прототипа»; во-вторых, профессиональная культура собирания фольклорного материала в XX в. существенно выросла: архивные материалы этого периода представляют собой вполне достоверные и аутентичные источники.

Рассмотрим основные направления фольклоризации, которые удается выявить по имеющимся в нашем распоряжении текстам.

I. Область семантики (переосмысление книжного образа в привычных для фольклорного сознания категориях)[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В 1957 г. в Медвежьегорском районе был записан вариант духовного стиха «Алексей, человек Божий» [3] . Вариант интересен наличием мотива беременности княгини от съеденной рыбы (белуги). Этот мотив имеет фольклорную природу и зафиксирован, например, в волшебных сказках. Книжному «Житию преподобного Алексия, человека Божия» он неизвестен. В духовных стихах этот сказочный мотив был впервые отмечен В. П. Адриановой в ее работе, посвященной «Житию Алексия» и его фольклорным версиям [4] . На устойчивость этого мотива в заонежских вариантах поздней фиксации указывал Ю. А. Новиков [5] . Исследователями предпринимались попытки интерпретации данного мотива в контексте христианской символики (рыба – это Христос, крещение и Богородица) [6] , однако эти попытки не вполне убедительны.

Фольклорной традиции известны и другие способы чудесного рождения героя (зачатие от съеденного плода, от выпитой воды, от наговоров, изготовление из глины или дерева и т.д.) [7] . Мотив чудесного рождения – «один из очень распространенных мотивов мирового фольклора и, в частности, сказки. Но он известен не только в сказке. Непорочное зачатие имеется, насколько можно судить, во всех мировых религиях – от самых ранних и примитивных до поздних, включая христианство» [8] . Чудесному рождению героя в духовном стихе «Алексей, человек Божий» предшествует мольба благочестивых родителей о создании чада. В. М. Жирмунский указывал, что этот мотив имеет «очень древнюю основу: бог или святой, к которому обращалась с молитвой бездетная мать, первоначально должен был мыслиться как племенной тотем, являющийся подлинным отцом чудесного ребенка» [9] . Этот сюжетный ход относится к топике агиографических сочинений, составляет часть канона житийного жанра. Благочестивые родители обращаются к Богу, и через некоторое время Бог посылает им дитя. Проникнув в духовный стих из «Жития», мотив чудесного рождения подвергся фольклоризации (архаизации) под влиянием сюжетных стереотипов сказочной традиции: княгиня беременеет после того, как князь Ефимьян кормит ее выловленной рыбой. Напомним, что мотив зачатия от съеденной рыбы восходит, согласно данным В.Я. Проппа, к тотемистическим представлениям: в образе рыбы воплощен тотемный предок, вернувшийся из подводного царства мертвых. Вкушение же рыбы есть «частный случай мотива съедения предка в целях его возрождения» [10] . Смысловой опорой для возникновения и закрепления в фольклорной традиции этого сюжетного стереотипа послужили бытовые представления о необычайной плодовитости рыбы (рыба в народной культуре – это символ плодовитости, избытка и многодетности) [11] . Так фольклорные стереотипы, восходящие к глубинам мифологической традиции, втянули в свою орбиту поздний книжный мотив, переработав его по собственным законам, нормам, шаблонам.

Интересным примером фольклоризации может служить также эпизод прощания Алексея с супругой. В «Житии» этот эпизод имеет христианскую смысловую окраску: святой отдает супруге золотой перстень (кольцо) и пояс, предварительно завернув их в порфирную ткань (или в персидский шелк). Так герой отрекается от супружества (то есть от земного счастья) с тем, чтобы обрести смысл жизни и духовное счастье в служении Богу [12] . В фольклорных же текстах поздней фиксации этот эпизод переосмыслен в духе сказочной традиции: кольцо и пояс должны сообщить княгине о судьбе Алексея [13] . В момент смерти святого пояс должен расплестись, а кольцо – распаяться (то есть распасться на части). У истоков этого сказочного мотива лежит мифологическое представление о соотнесенности человеческой жизни с кругом (отсюда устойчивые языковые обороты цикл жизни, круг бытия). Разрыв круга знаменует наступление смерти. Иногда герой отдает нож со словами: «Вот тебе ножичек, как будет темнеть, тогда меня живого не будет, а если будет светлый, тогда я живой» [14] . Здесь символика связана с тьмой как символом небытия, однако суть эпизода аналогична: по судьбе предмета можно определить судьбу его обладателя. На поздних этапах бытования духовных стихов передача вещей осмысляется в рациональном ключе: «Да как станет тебя тоска ушибати, / Да взгляни на мой на шелковый пояс, / Да вся у тебя тоска разойдет» [15] .

Поздние экспедиционные записи содержат и другие интересные примеры архаизации книжного образа. Рассмотрим, например, вариант сюжета «Егорий Храбрый» 1937 г. фиксации. Здесь Егорий Храбрый появляется в облике коня: «Как тут стал наш конь / Копытом топтать что ножом колоть, / Заговорил тут конь громким голосом: / “Я не конь, не конь, я – Егор Храбрый! / Ты же быть, змея, что скотинина, / Что скотинина у крестьянина”» [16] .

Каноническим можно считать описание, согласно которому Егорий Храбрый является на коне (часто на белом коне). Этот образ популярен в иконописи, он лег в основу герба Москвы. В духовном же стихе мы сталкиваемся со случаем возвращения образа к его архаичному состоянию, в котором человек и животное составляли нерасчлененное целое. Образ Егория на коне в духовных стихах является поздним, исторически вторичным по отношению к своему архаическому предшественнику – фольклорному змееборцу. Образ такого змееборца, согласно данным Б. Н. Путилова, принадлежит догосударственному эпосу [17] . «Однако, – пишет Б. Н. Путилов, – поздние мотивы и идеи в нем постоянно встречаются. Характерна, например, разработка сюжета об уничтожении змея-насильника в религиознохристианском плане (песни о св. Георгии)» [18] . Как верно указывает В. Я. Пропп, духовный стих «имеет все признаки вторичного образования: это тот же сюжет, что в сказке о герое, освобождающем царевну от змея, которому она отдана на съедение, но перелицованный на церковно-религиозный лад» [19] . Однако ни в одном из известных опубликованных вариантов не зафиксирован мотив превращения, перевоплощения коня в Егория. Вероятно, данный мотив привлечен сказителем из волшебной сказки. Он восходит к мифологическим (тотемистическим) представлениям [20] , а в духовный стих привнесен механически, по ассоциации. Тем не менее появление этого мотива в духовном стихе придает жанру определенную архаичность, напоминает о мифологических истоках фольклорного образа.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

II. Область структуры

Еще одним направлением фольклоризации являются изменения структурного плана. Здесь можно выделить несколько основных линий развития.

1. Редукция, сжатие.

В июне 1935 г. был записан вариант духовного стиха «Алексей, человек Божий», который начинается сказочным зачином: «Жил-был Ефимьян – князь богатой» [21] . Напомним, как звучит зачин в книжном «Житии»: «В граде Риме жил один благоверный человек по имени Евфимиан, бывший в почете у римских цесарей Гонория и Аркадия. Богат он был очень, имел триста рабов-домочадцев в шелковых одеждах с золотыми поясами, но не имел наследника, ибо супруга его была бесплодна» [22] .

Духовный стих, как мы видим, привлекает для построения зачина краткую инициальную формулу из арсенала стилистической обрядности волшебной сказки. Это вполне обычная для фольклора ситуация: в условиях устного исполнения рассказчик не имеет возможности и времени выстраивать многоуровневую, многослойную образную фактуру и опирается лишь на смысловые доминанты, а детали и подробности, выраженные в «Житии» в весьма замысловатой, витиеватой форме, теряют свое значение и отсекаются как избыточные.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Редукции подвергается и эпизод обучения Алексея грамоте. В «Житии» этот эпизод передан следующим образом: «Когда же отроку пришло время учиться, отдали его сначала обучению грамоте, и он познал всю грамматику, церковные правила и немного риторику, и был отрок очень умным» [23] .

В фольклорной традиции происходит сжатие эпизода до размера, который достаточен для передачи смысла оригинального текста, большего рассказчику не требуется: «Стал Алексей возрастати. / Стало Алексею лет двенадцать, / Стали Алексея к грамоте учити, / Алексею грамота далася» [24] .

Эпизод подвергся существенной, коренной переработке: второстепенные для исполнителя детали исчезают, уступая место краткой передаче общей идеи: святой быстро постигает грамоту и книжную (церковную) премудрость. Для указания на возраст святого используется символический нумератив двенадцать, заимствованный из фольклорной традиции.

Иногда можно констатировать и обратный процесс: усложнение исходного текста, насыщение его новыми образами и мотивами. Обычно источником этих усложнений становится сама фольклорная традиция. В этом случае перед нами второй тип структурной фольклоризации.

2. Усложнение.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Примером структурного количественно-качественного усложнения может послужить упомянутый нами ранее мотив мольбы благочестивых родителей о рождении чада. В «Житии» последующая за мольбой коллизия передается самыми скупыми средствами, житийный текст лаконичен: «И Бог воздал ей за ее добродетель: она зачала и родила сына» [25] .

Совсем иначе дело обстоит в тексте фольклорном: «Пресвятая Богородица глас возгласила, / Ефимьяну возрець говорила: / Стань, Ефимьян, убудися, / От крепкого сна пробудися, / Свежей водою умойся, / В бело полотенцо утрися, / Господу Богу помолися, / Сходи во свою новую ложню, / В свою белокаменну палату. / Там у тебя радость сочинилась: / Молодая княжна сына спородила. / Сходи по рынкам по торговым, / Зови попов, протопопов, / Зови властей, архиреев, / Пусть младенцу имя нарекают, / Алексеем, человеком Божьим называют!» [26] .

В фольклорной традиции этот фрагмент получил, как мы видим, существенное развитие: в сравнении с лаконичным текстом «Жития» в духовном стихе речевой план сакральных сил (в данном случае Богородицы) представляет собой целый монолог-обращение, насыщенный образами и мотивами, которые в оригинале отсутствуют. Для усложнения исходного текста привлечены средства традиционного эпического повествования, элементы фольклорной поэтической фразеологии.

На первый взгляд сама возможность усложнения оригинала противоречит общей идее простоты, лаконичности фольклорной формы, однако противоречие это иллюзорное. Редукции подвержены, как правило, чужеродные для фольклорной традиции образы и формы, стилистические средства – все то, что не находит для себя опоры в заимствующей культуре: так, книжная формула «суетность скоропреходящих мирских благ» попросту невозможна в фольклорном тексте. Усложнение же осуществляется посредством фольклорных форм, хорошо знакомых исполнителю. При помощи усложнения текст насыщается новыми красками, новыми деталями, приобретает новые смысловые грани. Усложнение – один из способов (наряду с редукцией) выполнения важнейшей для народной культуры функции – интерпретации книжного знания, адаптации его к меркам и канонам фольклорной картины мира.

3. Замещение, перераспределение функций персонажей[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Примером может послужить цитированный эпизод стиха «Алексей, человек Божий»: вместо жены Ефимьяна к Богу обращается сам Ефимьян; на его просьбу откликается Богородица, а не Господь. Принципиальных отличий от оригинала нет, в фольклорном произведении несколько иначе распределены функции персонажей. Фольклоризация не носит количественного характера.

Любопытные примеры перераспределения функций приводит Ю. А. Новиков: «В одном из духовных стихов “Муки Егория”, – пишет он, – совсем не упоминается имя Егория Храброго – его место занимает “царище Кудриянище”, которого разбойники посадили в глубокий колодец и завалили колодою. В другом стихе о Егории святой тоже не появляется – “Лисапеда Агапеевна” самостоятельно управляется со змеем» [27] . Ю. А. Новиков объясняет подобные случаи разрушением традиции исполнения духовных стихов.

III. Область языка и стиля.

Наконец, фольклоризации подвергается языковая ткань текста. В фольклорной системе координат приоритет, естественно, за фольклорными языковыми средствами – иное попросту невозможно. Сюжеты духовных стихов насыщены соответствующей стилистикой: в частности, обильно используются формулы народно-поэтической фразеологии: «Тут не скоро дело ведется, / Не так скоро стих поется» [28] ; «А что ль собака царь-то похваляется» [29] ; «Поднялися тут да ветры буйные, / Вси пески желты да вси распалися» и т. д. [30]

О фонетических изменениях не приходится и говорить. Очевидно влияние диалекта, народной этимологии, фонологической системы родного языка: Ефимьян или Ефим вместо Евфимиан; Вельямин вместо Вениамин; Перфилий вместо Потифар и т. д.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Значительным трансформациям подвергается синтаксис: в поздних вариантах он приобретает отчетливые черты обытовленности [31] .

Мы рассмотрели способы фольклоризации книжного текста в народной среде на материале поздних экспедиционных записей русских духовных стихов. Выявленные закономерности в общих контурах соотносятся с тенденциями, уже описанными ранее другими исследователями: «упрощение сложного повествования», замещение книжных эпизодов «более привычными сюжетными звеньями, заимствованными из традиционных фольклорных жанров», замена «реалиями, более близкими местному быту и укладу жизни» [32] .

Линии и направления фольклоризации освещены нами конспективно. Привлечение большего количества фольклорного материала, очевидно, должно скорректировать наши выводы – по крайней мере, в частных аспектах. Более внимательного рассмотрения заслуживают и книжные источники: в отличие от текстов литературы нового времени, древнерусские жития распространялись в многочисленных списках, которые необходимо учитывать при сопоставительном анализе. Определенное влияние на духовные стихи могла оказать также лубочная традиция.

Мы привлекли для аналитических операций преимущественно духовный стих «Алексей, человек Божий». В качестве материала для сопоставлений использовался древнейший известный список одноименного жития, опубликованный в серии «Библиотека литературы Древней Руси». В качестве контрольного материала выступил список, опубликованный в сборнике «Четьи Минеи» святителя Димитрия Ростовского. Разумеется, этого недостаточно для широких обобщений, однако этого вполне достаточно для формулировки важнейших закономерностей фольклоризации, для выработки основных параметров, на которые можно ориентироваться в дальнейшем.

Итак, поздние экспедиционные записи, во-первых, дают возможность судить о состоянии традиции исполнения жанра в соответствующий период, во-вторых, снабжают исследователей достоверным, качественным материалом для постановки и решения теоретической проблемы фольклоризации книжного текста. Благодаря этому материалу можно выявить основные пути фольклоризации, проследить семантические и структурные изменения, которые претерпевает книжный образ в фольклорной среде.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] См.: Русские эпические песни: Каталог рукописного фонда Научного архива КНЦ АН СССР / Сост. В. П. Кузнецова, науч. ред. Н. Ф. Онегина. Петрозаводск, 1990.
• [2] См., например: Мороз А. Б. Святые Русского Севера: Народная агиография. М., 2009; «Народная Библия»:Восточнославянские этиологические легенды / Сост. и ком. О. В. Беловой; отв. ред. В. Я. Петрухин. М., 2004 и др.
• [3] НА КарНЦ РАН. Кол. 80. № 47, 49, 98. Тексты опубликованы: Духовные стихи Русского Севера / Сост. В. П. Кузнецова. Петрозаводск, 2015. № 210, 213.
• [4] Адрианова В. П. Житие Алексия человека Божия в древней русской литературе и народной словесности. Пг., 1917. С. 376.
• [5] Новиков Ю. А. К вопросу об эволюции духовных стихов // Русский фольклор. Л., 1971. Вып. 12: Из истории русской народной поэзии. С. 213.
• [6] Федорова С. В. Региональные особенности севернорусских вариантов духовного стиха об Алексее человеке Божием // Художественный текст: Опыты интерпретации: Сб. науч. статей к 75-летию Карельского государственного педагогического университета / Сост. и отв. ред. А. В. Пигин. Петрозаводск, 2007. С. 20.
• [7] Пропп В. Я. Мотив чудесного рождения // Пропп В. Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1976. С. 205-240.
• [8] Там же. С. 205.
• [9] Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение. Л., 1979. С. 24.
• [10] Пропп В.Я. Мотив чудесного рождения. С. 232.
• [11] Там же. С. 230-231.
• [12] Хлыбова Т. В. Пояс в традиционной эпической поэзии и духовных стихах (к вопросу о жанровых особенностях поэтического образа) // Традиционная культура. 2005. № 3. С. 46.
• [13] См. об этом также: Адрианова В. П. Житие Алексия человека Божия... С. 399-400; Хлыбова Т. В. Пояс в традиционной эпической поэзии... С. 47.
• [14] НА КарНЦ РАН. Кол. 130. № 13. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 89.
• [15] Там же. Кол. 79. № 646. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 132.
• [16] Там же. Кол. 107. № 50. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 315.
• [17] Путилов Б. Н. Русские и южнославянские эпические песни о змееборстве // Русский фольклор. М.; Л., 1968. Вып. 11: Исторические связи в славянском фольклоре. С. 36.
• [18] Путилов Б. Н. Указ. соч.
• [19] Пропп В. Я. Змееборство Георгия в свете фольклора // Пропп В. Я. В свете фольклора. М., 2007. С. 88.
• [20] Криничная Н. А. Мифологема перевоплощения персонажей в карельских эпических песнях: предпосылки, ситуации, образы // «Калевала» в контексте региональной и мировой культуры: Материалы Междунар. науч. конф., посвящ. 160-летию полного издания «Калевалы». Петрозаводск, 2010. С. 118-128.
• [21] НА КарНЦ РАН. Кол. 28. № 125. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 70.
• [22] Житие Алексия человека Божия // Библиотека литературы Древней Руси. М., 1999. Т. 2: XI-XII вв. С. 245.
• [23] Житие Алексия... С. 245.
• [24] НА КарНЦ РАН. Кол. 28. № 125. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 70.
• [25] Житие Алексия... С. 245.
• [26] НА КарНЦ РАН. Кол. 28. № 125. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 89.
• [27] 22Новиков Ю. А. К вопросу об эволюции... С. 216.
• [28] НА КарНЦ РАН. Кол. 36. № 162. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 58.
• [29] Там же. Кол. 145. № 31. В сборнике В. П. Кузнецовой текст не опубликован, но упоминается в примечаниях (см.: Духовные стихи Русского Севера. С. 596. Прим. к № 155).
• [30] НА КарНЦ РАН. Кол. 145. № 42. См.: Духовные стихи Русского Севера. № 153.
• [31] См. об этом: Петров А. М. Фольклорный текст в диахронии: архивные материалы как источник для исследования проблемы жанровой эволюции русского духовного стиха // Кижский вестник. Петрозаводск, 2011. Вып. 13. С. 121-128.
• [32] Кузнецова В. С. Устное бытование библейской легенды об Иосифе Прекрасном: фольклоризация сюжета // Сибирский филологический журнал. 2010. № 4. С. 9.