Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Изучение повседневной жизни крестьянских сообществ и, в частности, взаимоотношений прихожан и белого духовенства является одной из труднейших задач, стоящих перед историком. Дело в том, что исследователь прошлого в большинстве случаев располагает комплексом документов, отражающих стандартные и, чаще всего, законодательно регламентированные ситуации. Выборы или назначение духовенства, строительство церквей и исполнение «мирских треб», обеспечение клириков более или менее обстоятельно отражены в источниках. Все, что выходит за рамки приведенного круга проблем, с большим трудом поддается изучению.

Между тем взаимоотношения прихожан и белого духовенства не исчерпывались исполнением «мирских треб» и обеспечением клира. В XVIII-начале ХХ в. сохранялась еще одна, весьма существенная, сфера, в которой соприкасались интересы церковников и прихожан. Подобно тому, как церковное здание использовалось и для мирских, и для богослужебных целей, клир оставался существенной частью институтов власти сельской общины, выполняя порой самые сложные и деликатные поручения. Здесь мы имеем дело с единственным, пожалуй, веским доказательством авторитета священно- и церковнослужителей в крестьянской среде.

Значительная роль клира в решении сугубо светских вопросов видна из законодательного материала конца XVII-XVIII в., в котором заметен двоякий подход к проблеме участия клира в жизни крестьянских общин. С одной стороны, как отмечает М.М.Богословский, законодатели уже в конце XVII в. стремились запретить священно- и церковнослужителям участвовать в составлении документов сугубо светского характера [1] . С другой стороны, в начале XVIII в. священники было щедро наделены далекими от богослужения — скорее, полицейскими — функциями. Так, согласно указу от 17 мая 1722 г., священники получили предписание доносить об открытых на исповеди «преднамеренных злодействах» в том случае, если исповедывающиеся «в них не раскаялись и намерения своего совершить не отложили» [2] .

Законодательство второй половины XVIII в. также содержит двойные нормы в вопросе о роли духовенства. Священно- и церковнослужителям, согласно указу от 15 января 1767 г., строжайше запрещалось «прикладывать руки» к крестьянским прошениям и «пашпортам», но в то же время разрешалось участвовать в светских делах по требованию начальства [3] . Таким образом, законодательство XVIII в. вовсе не было нацелено на то, чтобы вынудить священно- и церковнослужителей отказаться от мирских дел и заняться исключительно заботой о душах прихожан. Наоборот, предполагалось, что участие клириков в решении административных задач станет еще более активным. Конечно, круг этих задач был невелик, а привлечение белого духовенства к их решению в идеале должно было ограничиваться теми случаями, когда это считали необходимым представители светской власти.

Позиция прихожан аналогична: жизнь вынуждала крестьян обращаться к церковникам при разнообразных обстоятельствах, в том числе — и далеких от богослужения. Речь, таким образом, шла не о том, будет ли духовенство заниматься исключительно церковными делами, не обращая внимания на проблемы, далекие от богослужения или таинств. Проблемы заключалась совсем в ином. Предстояло согласовать две тенденции: традиционное привлечение духовенства к участию в деятельности институтов власти сельской общины и возрастающую роль церковников в решении тех проблем, которые стояли перед чиновниками разных уровней.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Имеющиеся источники убедительно свидетельствуют о том, что власти апеллировали к авторитету духовенства в разнообразных затруднительных случаях. Порой роль священно- и церковнослужителей оставалась несложной: им надлежало довести до сведения населения важнейшие указы, необходимые для урегулирования конфликтов. Так, судя по рапортам церковников, во время Кижского восстания приписных крестьян, в 1769 г., заводское начальство поручило клирикам «при старостах и при всех мирских людях» читать указ, содержащий требование оставить «противности» и приступить к работам [4] .

В ряде случаев священно- и церковнослужители давали необходимые для расследования запутанных дел показания. Именно их свидетельства при этом нередко становились решающими. Источники по данному вопросу, связанные с Заонежьем, отсутствуют. Однако пробел может быть восполнен за счет привлечения документов, отражающих ситуацию, которая сложилась в других частях Олонецкой епархии. Так, в 1784 г., как видно из журнала Каргопольского нижнего земского суда, в этот орган власти для утверждения явились несколько претендентов на одну должность старосты, каждый из которых предъявлял «выбор» от крестьян и считал себя единственным избранником. Суд постановил обратиться к местному священнику, который сразу прояснил ситуацию. Оказалось, что «все «выборы» написаны большей частью пьяными крестьянами, которые даже до такого непорятка доходили, что кричали вслух: «кто больше даст вина, тот и будет старостою»» [5] . Определить, кто же дал больше, после того, как все было выпито, оказалось непросто, поэтому на всякий случай желанные документы получили все претенденты.

Однако в большинстве случаев священник становился не пассивным участником событий, а наоборот — главным действующим лицом, призванным контролировать принятие решений, которые относятся к числу наиболее существенных в жизни крестьян. Иногда чиновники поручали духовенству заверять решения сходов. Например, директор Экспедиции домоводства А.Ушаков приказывал подведомственным крестьянам «при разделении пашенных земель и сенокоса всех без изъятия крестьян принудить землю, данную им для пашни, обсеять и […] в экспедицию прислать немедленно при рапортах ведомости, приобща при том мирской приговор, с засвидетельствованием священника(курсив здесь и далее мой. — М.П.), что все общество разделом довольно» [6] .

В XIX в. аналогичная роль священника сохранялась. Так, Олонецкое земское о временных повинностях присутствие в 1877 г. обращало внимание губернатора на существенную трудность, возникающую при допросе обвиняемых, из-за отсутствия чиновников, знающих карельский язык. Вопрос стоял чрезвычайно остро: местные жители «будучи сами участниками в преступлении или желая скрыть истину из боязни преследования переводят показания при следствии по произволу». В качестве временной меры власти рассматривали привлечение к судебным разбирательствам священников, однако это не могло продолжиться долго: «хоть при некоторых следствиях переводчиками бывают священники и церковнослужители, на кого можно б положиться, но требовать их постоянно к сему невозможно» [7] .

Гарантом законности священник становился и при решении болезненного вопроса о «взятии» рекрута. Возможно, здесь играла роль некоторая дистанцированность клирика, отсутствие у него личной заинтересованности, позволяющие выполнять посреднические функции. Так, олонецкий губернатор Г.Р.Державин в 1785 г., как видно из указа Олонецкого наместнического правления, предписал крестьянам собраться на «мирской скоп» и, в присутствии священника, «назначить общими голосами беспристрастно: кого в нынешний набор в рекруты представить надлежит» [8] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Впрочем, по мнению неизвестного автора записки о «Примеченном образе правления в деревнях всякого рода государственных крестьян», участие духовенства в сходах являлось в России широко распространенной традицией. «Случается, — говорилось в записке, — что на сходы приглашаются той же волости священники или другие из церковных служителей, к которым крестьяне доверенность имеют. На сих сходах определяются прошении о завладении земель, споры и самые драки за земли, наказываются законопреступления, как то: в воровстве и тому подобное, которые еще в канцелярии неизвестны» [9] .

Таким образом, привлечение священно- и церковнослужителей к исполнению обязанностей, далеких как от «мирских треб», так и от богослужения, далеко не всегда происходило по инициативе чиновников. Мирские институты власти также нуждались в помощи духовенства. Участие священно- и церковнослужителей в крестьянских делах было, несомненно, точной копией того содействия, которое церковники оказывали местной администрации, и самому священнику, вероятно, было непросто разобраться в том, в качестве кого он присутствует на сходе: в облике «агента бюрократии» или уважаемого члена крестьянского сообщества.

Нередко от церковников требовалось лишь минимальное, ни к чему не обязывающее, участие в деятельности «мирского» выборного управления. Священники, как грамотные люди, в случае необходимости могли быть привлечены к исполнению разнообразных поручений. Грамотность крестьянина, по замечанию А.В.Камкина, никогда не оставалась его личным достоянием: она «волей-неволей выводила его на пути общественного служения» [10] . Этот вывод вполне применим к церковникам. Убедительные, на мой взгляд, доказательства этого суждения содержатся в документах — картах и планах генерального межевания. В соответствии с «Инструкцией землемерам к генеральному всей империи земель размежеванию», «к достоверному и точному свидетельству» крестьяне избирали понятых, которым надлежало подписывать документы. Мною изучено 16 планов и карт, все они подписаны священно- и церковнослужителями, которые «прикладывали руки» вместо своих «неумеющих грамоте» прихожан [11] .

О широком распространении именно такой формы привлечения священно- и церковнослужителей к общинному управлению можно судить по данным «ведения», присланного в 1791 г. олонецкому губернатору из Олонецкой духовной консистории. Последняя «усмотрела из многих дел», что дьячки и пономари, служащие в епархии, «у крестьян в земских избах писменные мирские дела за некоторую от крестьян определенную плату исполняют, от чего в праздничные дни, в которые по большей части крестьянские дела исправляются, те дьячки и пономари от церквей своих отлучаются и более с ними общаются, нежели при церквах и при своих должностях» [12] .

Однако далеко не всегда священно- и церковнослужители оставались при решении мирских дел на второстепенных, подчиненных ролях. Ряд документов позволяет утверждать, что церковники становились свидетелями при совершении разного рода сделок и заключении соглашений. Это обстоятельство, безусловно, говорит об их высоком статусе. Иногда, например, священно- и церковнослужители присутствовали при передаче залога от жениха родителям невесты незадолго до свадьбы. Этот залог, как утверждал в «Поденной записке» Г.Р.Державин, «выдавался с договором, чтобы в случае несогласия невесты отдать ему (жениху. — М.П.) оный обратно» [13] . Например, в 1783 г., как явствует из прошения рекрута Михайлы Иванова, состоялось «согласное сватовство» его к дочери крестьянина деревни Исаковой Пидемской волости Мартина Антонова Меншого. По этому случаю, в соответствии с обычаем, будущий тесть забрал у Михайлы 33 рубля. В качестве свидетелей при передаче денег присутствовали священник, пономарь и два крестьянина той же волости. После того, как выяснилось, что Михайла Иванов стал рекрутом, Мартин Антонов ему «совсем от совокупления законного браку отказал». Иванов потребовал возместить все расходы в размере 50 рублей [14] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Аналогичным, но в значительно больших масштабах, было участие духовенства в подготовке челобитчиков к отправке в Санкт-Петербург в 1769 г., во время восстания приписных крестьян. Как видно из «ведения» Сената в адрес Олонецкой духовной консистории, перед уходом крестьяне зашли в церковь, чтобы дать клятву Климу Соболеву — главному «возмутителю» — «во всем слушать, и друг за друга умереть, ни в чем никово не выдавать, и от нево, Соболева, из Петербурга никому не бегать». Перед клятвой священник Захарий Ефимов отозвал Соболева в алтарь и «увещевал, что присяга — дело великое, и в чем оную иметь, в том должно быть и справедлив». Убедившись в серьезности намерений крестьян, священники (это была Кижская Преображенская церковь с двойным клиром) «вынеся из алтаря Евангелие и крест положа на налой, сами стояли в ризах по краям налоя, и все как в показанном между собою заговоре к Евангелию и кресту прикладывались, то в тот намеренной путь их и благословляли» [15] .

В некоторых случаях священно- и церковнослужители, наряду с основной деятельностью, становились помощниками выборных должностных лиц сельской общины. Конечно, свидетельства о такой неожиданной роли духовенства появлялись в источниках лишь в тех случаях, когда сами события принимали непривычный оборот. Так, свидетельства об участии церковника в сборе налогов сохранились только благодаря тому, что пономарь и староста в одной из деревень обнаружили раскольников, готовых к самосожжению. Староста Сидор Артемьев на следствии по делу о массовом самоубийстве старообрядцев, показал: «в бытность ево ведомства своево в деревне Фофановской для збору казенных податей оного ж погоста с пономарем Евсеем Егоровым, кой исправлял тогда мирские дела […] усмотрели раскольническое зборище» [16] .

Ненамного больше свидетельств о следующей форме участия священно- и церковнослужителей в повседневной жизни крестьян — избрании представителей белого духовенства приходскими поверенными. Наиболее подробные сведения об этом изложены в «ведении» Сената Олонецкой духовной консистории. Следственная комиссия по делу о восстании приписных крестьян установила в 1771 г., что священник Толвуйского прихода, по его собственному признанию, был послан крестьянами «проведать: естьли они зделаются послушными, будет ли им прежняя противность прощена». Но члены комиссии, как видно из того же документа, подозревали, что на самом деле священник приезжал «для разведывания, что об их (крестьян. — М.П.) ослушностях по комиссии происходит». За это «разведывание», судя по показаниям старосты Васильева, священник получил от крестьян «денежную плату» [17] .

Приходскими поверенными священно- и церковнослужители становились и в тех случаях, когда было необходимо собрать средства на ремонт или строительство храма. Как видно из указа Олонецкой духовной консистории, в 1797 г. в Санкт-Петербурге был задержан прибывший из Немжинского прихода Каргопольского уезда священник Афанасий Иванов. В «подписке», данной священником архимандриту Александро-Свирского монастыря Парфению, говорилось, что «деньги и купленные в бытность ево, священника, в Санкт-Петербурге вещи были собираемы на ту церковь, при которой он ныне находится». Консистория распорядилась прислать в монастырь, где находился священник, крестьян и причетников «для принятия тех вещей» [18] .

Итак, в положении священно- и церковнослужителей заметна двойственность. Эта двойственность состоит не только в амбивалентном — светском и церковном — предназначении их в приходе. Она, что не менее важно, заключалась в посредническом, промежуточном положении клира между властями, с одной стороны, и крестьянами — с другой. Едва ли возможна обобщенная оценка симпатий духовенства, вытекающая из этого своеобразного статуса церковников. Они делали свой выбор исходя из конкретной ситуации, помня о том, что любое четкое обозначение своей позиции чревато наказанием. В наиболее бесспорном виде позиция белого духовенства могла проявиться только в периоды крестьянских волнений.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Известно, что многие священно- и церковнослужители оказались на стороне восставших прихожан в период крестьянской войны под предводительством Е.И.Пугачева [19] . Аналогичной была позиция клира Олонецкой епархии и во время восстания приписных крестьян 1769-1771 гг. Из «ведения» Сената Олонецкой духовной консистории явствует, что следствием были установлены многочисленные факты участия церковников в волнениях. Так, священники Кижского прихода служили молебен за победу своих вооруженных рогатинами прихожан над правительственными войсками. Священник Типиницкого прихода в ответ на требование оказать содействие в подавлении восстания, сказал офицеру «грубо, что ему нет дела ни до чево». В дальнейшем, на следствии, он заявил, что специально «острегал себя, дабы после крестьяне за то на нево не злобились и не щитали бы, что он, священник, имел с ним, капитаном-исправником, какой совет».

Это объяснение, на мой взгляд, можно признать вполне универсальным. Священники остро ощущали свою зависимость от крестьян и боялись потерять их «доверенность». Об этом говорят и другие примеры. Священник Тубозерского прихода подписался под рапортом, «наполненным грубостию». Дьячок Иван Данилов из Кижского погоста лично участвовал в столкновениях с правительственными войсками и даже на поле брани отобрал у офицера кушак. Вывод, сделанный в «ведении» на основании всех приведенных фактов, однозначен: «Оказалось, что живущие в противящихся погостах священно- и церковнослужители одного с ними, крестьянами, согласия» [20] .

Итак, нельзя не заметить ту существенную роль, которую играло сельское духовенство в жизни крестьянского «мира». Но эта роль лишь отчасти обусловлена авторитетом священно- и церковнослужителей. Во многом участие священников в мирских делах объяснялось их отстраненностью, отсутствием у них личной заинтересованности, которые и проявлялись при разбирательстве возникающих среди крестьян конфликтов. Определенную роль играло законодательство: его влияние было двояким. Во-первых, священно- и церковнослужители были оставлены на полное попечение самих крестьян, которым предоставлялось право решать все важнейшие вопросы, связанные с повседневной жизнью духовенства. Нельзя забывать (и любой церковник помнил об этом), что избрание на должность в составе клира, и даже личная безопасность клириков зависели от прихожан. Во-вторых, существующая практика привлечения священно- и церковнослужителей к участию в светских делах по инициативе чиновников разных уровней закрепляла в сознании крестьян образ священника — непременного участника мирских мероприятий.

• [1] Богословский М.М. Земское самоуправление на Русском Севере в XVII в. М., 1913. Т.2. С.32.
• [2] Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. (далее - ПСЗ-1). Т.6. №4012.
• [3] Там же. Т.21. № 15 143.
• [4] Национальный архив Республики Карелия (далее - НАРК). Ф.455. Оп.1. Д.253. Л. 147, 150, 153.
• [5] Отдел рукописей Института русской литературы (далее - ОР ИРЛИ). Ф.96 (Державин Г.Р.). Оп.3. Д.2. Л.303.
• [6] Российский государственный исторический архив (далее - РГИА). Ф.1400. Оп.1. Д.691. Л.91.
• [7] НАРК. Ф.1. Оп.24. Д.6/13. Л. 6-6, об.
• [8] ОР ИРЛИ. Ф.96. Оп.3. Д.14. Л. 8, об.
• [9] Архив Санкт-Петербургского филиала Института российской истории (далее - АСПбФИРИ). Ф.36. Оп.1. Д.380. Л.148.
• [10] Камкин А.В. Общественная жизнь северной деревни в XVIII в. Вологда, 1990. С.27.
• [11] НАРК. Ф.4. Оп.35. Д.4/84. Л. 2, об., 7; Там же. Д.2/25. Л. 2, 6; Там же. Д.5/87. Л. 2, 7; Там же. Д.2/39. Л. 1, об., 4. Там же. Д.11/211. Л. 2, 8; Там же. Д.10/192. Л. 1, об., 9; Там же. Д.10/176. Л. 1, об. 6; Там же. Д.12/241. Л. 1, об., 8.
• [12] Там же. Ф.165. Оп.2. Д.2/3. Л.103.
• [13] Державин Г.Р. Поденная записка, учиненная во время обозрения губернии правителем Олонецкого наместничества Г.Р.Державиным // Пименов В.В., Эпштейн Е.М. Русские исследователи Карелии (XVIII в.). Петрозаводск, 1958. С.179.
• [14] НАРК. Ф.642. Оп.1. Д.28/335. Л.1.
• [15] РГИА. Ф.796. Оп.52. Д.254. Л.1.
• [16] Государственный архив Архангельской области (далее - ГААО). Ф.29. Оп.9. Д.14. Л.262.
• [17] РГИА. Ф.796. Оп.52. Д.254. Л. 3-3, об.
• [18] АСПбФИРИ. Ф.3. Оп.1. Картон 32. Д.5. Л.27.
• [19] Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. М., 1992. Т.2. С.541.
• [20] РГИА. Ф.796. Оп.52. Д.254. Л. 1-3, об.