Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

В августе 1853 года Императорское Русское географическое общество выслало Архиепископу Олонецкому и Петрозаводскому Аркадию письмо, в котором предлагалась новая Программа исследования русской народности. 40 экземпляров этой программы общество просило разослать «тем лицам городскаго и сельскаго духовенства … которыя … могли бы доставить Императорскому Географическому Обществу желаемыя сведения» [1] . В епархии сразу же составили основной (37) и дополнительный (18) списки адресатов. Вскоре после рассылки программ Владыка Аркадий получил 44 священнических «репорта», в которых говорится о содействии инициативе РГО. Среди них был ответ Василия Иоаннова Плотникова, священника Шунского села: «Вашему Высокопреосвященству … благоугодно было поручить мне заниматься Этнографическим описанием здешнего края … я с полной охотою и особенным усердием соглашаюсь заниматься этим делом…» [2] Пока нам не удалось найти собранные материалы о. Василия Плотникова, но известно, что впоследствии над программой работал сын священника Аполлоний Васильевич Плотников (1854–1917) [3] . Лев Аполлонович Плотников (1883–1980) вспоминал об отце: «Был корреспондентом, не знаю только какой газеты. Собирал и записывал песни, былины, сказки, причитания. Помню, хранился у него особый документ «Отпуск» для пастухов, что–то вроде молитвы» [4] . Сам Лев Аполлонович в конце жизни написал интересные воспоминания, названные им «Я и моя деревня». Таких семей, считавших своим долгом участвовать в изучении и сохранении культурных традиций края, было немало в Олонецкой губернии.

Задачей данной статьи является изложение краткой истории трех поколений семьи священников Плотниковых, частичное восстановление их родословной. В статье использованы неизвестные документы из Национального архива РК и устные «семейные» рассказы (семейный фольклор), представляющие данную семью как некую «духовную» общность. Всякая память о священнических семьях последовательно искоренялась на протяжении 20 века, поэтому материал о частной жизни духовенства 19 – начала 20 вв. собран буквально по крупицам. Неоценимую помощь в подготовке статьи оказали внучки священника Аполлония Плотникова (правнучки о. Василия) Татьяна Львовна Козлова, Тамара Николаевна Волкова (1923 г.р.), Юлия Николаевна Матвеева (1924 г.р.), Таисия Дмитриевна Григорьева (1932 г.р.). Они рассказали автору десятки семейных историй, преданий, высказали суждения о происшедших событиях, попробовали осмыслить общую «семейную судьбу». Сочетание устных повествований и точных архивных сведений – таков стиль статьи. Фольклорный текст проясняется и высвечивается документальным контекстом, «семейное мифотворчество» обретает устойчивость и упорядоченность.

В тексте статьи публикуются семейные фотографии, а в приложении – фрагменты воспоминаний о Лижме священников Аполлония и Льва Плотниковых (1901, 1973 гг.)

Василий Иоаннов Плотников (1829-1901) [5]

Село Лижма расположено к северо–востоку от Петрозаводска, в 90 верстах по Повенецкому тракту. Лижемский приход в устье реки Лижемки — это чуть более 50 домов с одною деревянною церковью во имя Святителя и Чудотворца Николая. Вокруг живописная местность со скалами, озерами, на правом берегу реки лесопильный завод, принадлежавший полковнику А.П.Лачинову. Священник Аполлоний Васильевич Плотников называл это место «второй Швейцарией». «Начало поселения, – писал он в 1901 году, – по народному преданию, положено было Кижскими рыболовами, приезжавшими в устье реки для ловли рыбы, преимущественно лососей, а впоследствии и поселившимися здесь. Первые поселенцы … буквально шли по рыбе: «по ним [лососям] можно было перебежать чрез реку». На месте селения Лижмы в древности была корба (чаща), «на одном из деревьев, будто бы, была найдена икона Святителя Николая, что и дало мысль первым временным поселянам устроить сперва часовню, а потом… церковь». По словам старожилов, приход начал существовать с ХVII в. Правда, документов об этом не сохранилось, так как в 1838 году сгорела старая церковь Св. Николая Чудотворца вместе с письменными источниками основания церкви и прихода.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Деревянная церковь в селе Лижма, построенная на месте сгоревшей в 1860 г., имела три придела: в честь Живоначальной Троицы, в честь Николая Чудотворца и в честь Успения Божией Матери. Еще одна церковь во имя Святых Флора и Лавра, освященная в 1878 году, находилась в деревне Илемская Сельга. До 1868 года существовала церковь в Лижемском погосте в честь преподобного Нила Столбенского, также деревянная, строилась и поддерживалась она владельцами завода и называлась потому заводской, но и она сгорела. В Лижемском приходе было 7 часовен, «приличныя по внешности… обшитыя все тесом и окрашенныя маслянной краской» [6] .

Первый известный нам документ, характеризующий семью Плотниковых, относится к 1854 году: в Шунском селе служит Василий Иоаннов Плотников 25 лет, у него жена Авдотья Ефимова 22 лет и сын Аполлоний 2 месяцев [7] . В Лижму о.Василий вместе с семьей переехал в конце 1850–х годов.

«Почему Плотниковы? Мой прадед любил плотничать», – правнучка В.И.Плотникова рассказывает по этому поводу семейное предание.

«По словам моего папы, когда–то проезжал архиерей через Лижму. Он засмотрелся, очень был поражен изделиями деревянными интересными и сказал: »Ну, теперь тебе будет фамилия… (а были мы раньше Власовы, мои прадеды – выходцы из Новгорода) … тебе будет фамилия не Власов, а Плотников за твои такие дела»».

До середины ХХ века в доме сохранялись бюро, шкафы и стол, сделанные прадедушкой:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«…бюро очень красивое, оно имело форму пианино, окрашено в черный цвет. Это бюро открывалось, наверх откидывалось, там письменные принадлежности дедушка хранил. И в этом же бюро был такой потайной сделан, для особо ценных вещей, ящичек. Когда нас раскулачили, кто–то купил это бюро, оно исчезло с нашего поля зрения. Это прадед делал, Василий Иванович. Так мне говорил папа мой.

…У дедушки был токарный станок. У нас дом с мансардой в Лижме, мы ее чердак называли. На этом чердаке дедушка и столярничал больше всего. Там тоже был шкаф черный, похожий на деревенские посудники. Когда открываешь, на дверке этого шкафа все было аккуратно расписано, где какие инструменты, стамески, сверла… Там все заветное прадеда хранилось, а потом досталось моему дедушке Аполлону» [8] .

В 1859 году Василий Иоаннов Плотников основал в Лижме церковно–приходскую школу, помещение школы было «в квартире священника, и он же… вместе с женой безмездно вел дело обучения детей до 1875–го года» [9] . Жена о. Василия Евдокия (Авдотья) Евфимиева (1832–1897) [10] была дочерью священника Андомского погоста Вытегорского уезда. В 1875 году школа была преобразована в земское училище, и первой учительницей, приехавшей в Лижму, была Любовь Федотовна Велеславова, ставшая через несколько лет Плотниковой.

У Василия и Авдотьи Плотниковых было много рожденных детей, но выросли только трое: Аполлоний, Антонина и Виктор.

Виктор Васильевич Плотников (1872-1937)

25 октября 1872 года в Лижемском приходе родился Виктор Васильев Плотников, будущий епископ Кронштадтский Венедикт [11] .

По окончании Олонецкой духовной семинарии в 1893 г. он был определен псаломщиком к Петрозаводскому кафедральному собору и назначен учителем пения в Петрозаводское духовное училище. 20 июля 1894 года Виктор Плотников женится на 17–летней дочери умершаго учителя Петрозаводского духовного училища Льва Львова Малиновского – Лидии [12] . 13(20) июня 1895 года в семье Виктора Плотникова, рукоположенного во священника, рождается дочь Таисия. Восприемниками на крещении были инспектор Олонецкого епархиального училища Василий Федоров Соколов и родная сестра матери Клавдия Львова Малиновская, окончившая курс епархиального женского училища [13] .

Род церковнослужителей Малиновских был известен в Олонецкой губернии. Родоначальником его стал поступивший в 1834 году в пономари Воезерского погоста Каргопольского уезда ученик Белозерского училища священнический сын Лев Петров Малиновский (1816 г.р.).

«… в семье мы его звали дядя Виша, после семинарии он был направлен в Питер и кончал духовную академию. Как говорила мама, его туда направили за красивую внешность, за красивый голос и за образованность …» [14]

В 1902 г. Виктор Плотников заканчивает С.-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия, становится законоучителем Павловского женского института, настоятелем церкви при нем, а затем ключарем Исаакиевского собора [15] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«До революции дядя Виша жил в Аптекарском переулке и имел там квартиру, которая состояла из пяти комнат, … у него была такая табличка металлическая «Священник Плотников» … После революции, конечно, квартиру национализировали и сделали ее коммунальной, оставив им только одну комнату» [16] .

«Виктор Васильевич служил в Петербурге, имел большой священнический сан. Он, по–моему, архиепископом был, не буду врать, а его дочь кончала Смолянку, Институт благородных девиц, к ним императрица приезжала, опекала их там. Вот этот дедушка был настоятелем Исаакиевского собора, и ему было пожаловано дворянство… Брат дедушки Виктор, у которого печальная–печальная судьба» (Т.Л.Козлова).

В 1918 году Виктор Васильевич Плотников был назначен настоятелем Никольского кафедрального собора в Петрограде, через год пострижен в монашество. 15 августа 1920 года хиротонисан во епископа Кронштадтского викария Петроградской епархии. В 1922 году арестован по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей. Приговорен к расстрелу вместе с митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским), но ВЦИК заменил расстрел заключением на 10 лет. В конце 1923 года Виктор Васильевич был освобожден по амнистии, временно управлял Ленинградской епархией. В январе 1924 года постановлением Святейшего Патриарха Тихона и Святейшего Синода епископу Кронштадтскому Венедикту поручалось временное управление Олонецкой епархией (29.01.1924–18.12.1925).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

По постановлению особого совещания при коллегии ОГПУ НКВД от 29.04.1926 за хранение и распространение антисоветской религиозной литературы епископ Венедикт был подвергнут высылке в Казахстан сроком на три года. В 1927–1928 годах он временно управлял Вологодской епархией, 04.04.1933 был возведен в сан архиепископа. С 16.06.1933 – архиепископ Вологодский, 05.10.1933–05.09.1936 – архиепископ Новгородский, 20.12.1936 – архиепископ Казанский и Свияжский. 28.02.1937 арестован. 16.08.1937 епископ Венедикт был расстрелян в Ленинграде. Погребен в Левашовской пустыни под Ленинградом [17] .

«Мой брат Аполлон принес мне маленькую брошюрку: «Татьяна, – говорит, – мы живем в страшные времена, посмотри, что написано про дедушку Виктора». Там написано: «Плотников архиепископ, — я не буду врать, – шпион, расстрелян в тридцать седьмом году» (Т.Л.Козлова).

«… могу только случай рассказать, папа рассказывал, они были в Петрозаводске, мама пошла к своим знакомым Ржановским. И когда пришла в дом, увидела: лежит газета свежая. И газета была открыта там, где было напечатано, что дед Виктор – шпион, немецкий шпион. Да–да, ее дядя – враг советской власти. И мама рассказала, что, когда увидела эту статью, она сразу же ушла оттуда домой…Папа же партийный работник был. И они ждали буквально каждую ночь, что постучатся и придут за отцом. Но не пришли. Знакомые ничего не сказали … Но боялись они очень! Папа, партийный работник, женат на женщине, у которой такое родство!» [18]

«Дядю Вишу впервые я встретила, когда он ехал из Вологды в Ленинград. А ехал он тайно… мое–то впечатление, что он был в ссылке. Это было летом, думаю, что году … тридцать шестом что ли… Встречали его я и отец, но встречали не на той станции, где обычно сходят к нам в Селифонтово, а мы встречали его в Кудрявцеве … деревня была в стороне Кудрявцево – это усадьба Плещеева, мимо усадьбы шли, тайно встречали.

Ну, он вышел из поезда, отец подошел под благословение к нему. Вышел он в подряснике в сером, высокий, седой, такой прямой, и отец мне велел подойти под его благословение. И мы пошли в Селифонтово, то есть в ту деревню, где жили. Там мать готовила обед и торжественно его приняла. Жил он у нас недолго, несколько дней. Почему? Потому что под его благословение, как узнали люди, что епископ, все эти старушки, пожилые люди, верующие шли получить его благословение. Находился он большей частью в огороде, в саду под яблоней. Ну, мать тогда заплакала и говорит: »Крестный, уезжай! Ты–то один, а вот у меня трое детей, и что они с Колей сделают, что мы тебя приняли, я ведь не знаю». Ну, и он уехал. И как уехал, так и пропал.

То есть его арестовали где–то в Петербурге и расстреляли. Но что его расстреляли, Таисия Викторовна не знала. У нее были сведения, что его выслали в Сибирь, он ехал в поезде, с ним очень грубо обращались, и ему выхлестнули глаз. У него одного глаза не было смолоду: ему осколок стекла попал в глаз. Вот ему выхлестнули второй глаз, и он якобы в поезде умер. А что его расстреляли, она этого не знала» (Т.Н.Волкова).

Таисия Викторовна Плотникова после ранней смерти матери воспитывалась в Павловском институте в С.-Петербурге, окончив его в 1912 году с серебряной медалью. Обучение было разносторонним (языки, рисование, танцы, рукоделие и т.д.). Рядом был замечательный отец, умный и любящий.

«Она знала французский язык, ездила на практику в Париж, так мама мне рассказывала, во всяком случае» (Т.Д.Григорьева).

«Она знала пять языков. Французский она знала очень хорошо, как родной язык. Английский еще знала… у нее были дипломы из Берлина по немецкому языку. Таисия Викторовна окончила Павловский институт иностранных языков, над которым шефствовала Мария Федоровна, наша императрица.

Дядя Виша взял к себе экономкой генеральскую вдову с дочерью для воспитания Таисии Викторовны. Эти девочки были как родные сестры. Татьяна Павловна поехала в Вологду сопровождать дядю Вишу в ссылку. А потом она жила у тети Таси до самой смерти, вела хозяйство. Так они день говорили на немецком языке, день – на французском, день – на русском, вот так» (Ю.Н.Матвеева).

«Ее фотографировали в журнал русских красавиц. Моя тетка – русская красавица. В старости она говорила: «Во мне течет только словенская кровь, без никотина, без алкоголя!» (Т.Н.Волкова).

«Образ ее, внешность – кудрявые пепельные волосы, огромные голубые глаза, черные брови, и она удивительно длинные реснички имела. И когда она возмущалась, она так глазками своими хлоп–хлоп–хлоп! (Ю.Н.Матвеева).

Таисия Плотникова вышла замуж в апреле 1919 года, в разгар Гражданской войны. Ее мужем стал Константин Родионович Иванов – уроженец Рязанской губернии Пронского уезда деревни Большое Фролово, 27 лет, разведенный после первого брака.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«У нее муж был офицер царской армии. До революции она была замужем, но потом она с ним разошлась. Почему?

Вышла замуж против воли отца. Не то было сословие. Но они любили друг друга. Любил он с ней гулять по Невскому проспекту. Она спрашивала: «Почему ты гуляешь со мной всегда по Невскому проспекту?» – «Я хочу показать всем, какая красивая у меня жена!» Так они вроде жили счастливо, нормально. Когда произошла революция, он перешел на сторону советской власти, стал советским офицером. Она как–то уехала в Крым или куда–то на юг, в общем, там ей не понравилось, вернулась домой внезапно и застала его с женщиной. В доме в своем. И она сказала: «Ты мне больше не муж, от меня уходи!» Вскоре он заболел туберкулезом и слег в больницу, перед смертью врачи попросили ее навестить Иванова, бывшего мужа. Он очень просит. Пошла его навещать, купила розы, как она говорила, все белые и одну красную и пришла с передачей, положила ее на стол. Он сказал: «Останься! Задержите эту женщину!» Она ушла. Она была очень принципиальная» (Т.Н.Волкова).

«Мама рассказывала, когда приезжала Таисия к ним отдыхать в Лижму, она жила на чердаке, там была комнатка, и когда она оттуда спускалась к завтраку, она в одном платье спускалась, а к обеду она спускалась, уже другой наряд был. Она была, говорит, такая …церемонная…» (Т.Д.Григорьева).

«Тетя Тася любила сервировку стола, придавала ей очень большое значение. Она не могла есть на одной и той же тарелочке кусочек рыбы, а потом мяса, ей надо было сменить и вилочку, и ложку. И обязательно салфеточка рядом, и правильно разложить приборы» (Ю.Н.Матвеева).

«А ела она очень простую пищу. Она питалась очень просто, без затей, как их научили в институте благородных девиц, там утром каша, в обед обязательно первое, часто постный суп. Готовила она сама и любила готовить. Но готовила очень долго, очень медленно, без конца пробовала, чего не хватает, чтобы сделать деликатес» (Т.Н.Волкова).

«Да мы никто не пьем! Вина очень–очень вкусные должны быть! Тогда мы по рюмочке выпить можем. А моя мама, тетя Тася, они только пригубляли вот так, чуть–чуть на губы, и никогда рюмочку не могли выпить, половиночку не могли выпить. Но это дальние корни, у нас не пил ни дядя Виша, не употреблял ни наш дед, ни наша бабушка, ни прабабушка. Так говорила мама, что корни уходят очень далеко – люди, не потребляющие спиртного» (Ю.Н.Матвеева).

Во время Великой Отечественной войны Таисия Викторовна пережила ленинградскую блокаду.

«…когда был такой серьезный голод в Ленинграде, ей какой–то военный дал карточки! Она одна в квартире осталась. Не уехала. В угол ее комнаты попал снаряд, разбил все французские статуэтки… Был дождь, был снег, был лед в квартире. И она так жила. Она не могла даже на ногах двигаться, на спине ползала. И выживала, очень трудно выживала. Она была как шестнадцатилетняя, все наряды шестнадцатилетней ей были как раз» (Т.Н.Волкова).

«Наденька Ильинская, наша троюродная сестра, на фронте была на Ленинградском. И как–то она смогла перейти через все мосты, разыскала Таисию Викторовну и стала приносить ей кашу в бумажке. Так она благодаря этому выжила. Она вся в фурункулах была, когда ко мне приехала, вся завязанная. Я спросила: «Тетя Тася, а что это такое?» Она говорит: «Я вся проросла фурункулами». Она еле–еле выжила, у нее дистрофия была, конечно» (Ю.Н.Матвеева).

Таисия Викторовна была человеком многосторонне одаренным и образованным.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«Удивительная, конечно, женщина. Очень образованная, она работала в Доме книги редактором – и художественным, и техническим. Рядом с нею работали такие люди, как Зощенко, Саянов, Михаил Дудин, Александр Розен. Она раньше была в редакции журнала »Звезда». Но он был закрыт. И она перешла в журнал «Ленинград», и та же участь и этот журнал постигла. Она осталась работать в Доме книги и до пенсии там доработала. У нее был свой круг писателей и художников. К ней ходили Зощенко, Миша Дудин ходил, потом еще кто из писателей. Ольга Берггольц, с Ольгой Берггольц она очень хорошо была знакома. Дружила с Анной Ахматовой. Вообще это очень образованный человек, но с очень сложным характером. С очень сложным» (Ю.Н.Матвеева).

«Она вообще любила помогать людям. Вот и Татьяну Павловну она взяла жить к себе, Талечку, нашу старшую сестру. Потом, значит, она приглашала меня, но я уже вышла замуж, не могла, она Юлю взяла. Несмотря на то что она одинокая была, и привыкла к одиночеству, но помогать она любила … Кроме Ольги Берггольц была очень хорошо знакома с Анной Андреевной Ахматовой…они как–то поддерживали друг друга, помогали друг другу. Она хорошо, близко была знакома» (Т.Н.Волкова).

«Тетя Тася очень любила музыку и была постоянным посетителем консерватории. У нее был абонемент, ей присылали персонально. Она играть умела, конечно, хорошо рисовала, вышивала. Перед смертью попросила Чехова. «Съезди, Юся, туда на квартиру и привези мне Чехова. Ты меня поняла?» Она строга была ко мне. «Поняла, тетя Тася!» Только мне совсем некогда ехать, у меня ребенок на руках. И я работаю, мне надо расплатиться за кооперативную квартиру. «Дам я вам своего Чехова!» «Нет, мне нужен мой, и я хочу читать свою книгу!» Я привезла ей. Действительно, я пришла, а там на полу беспорядок, и среди этого книжного беспорядка, Господи, Чехов! Думаю, какая я счастливая, выполнила просьбу тети Таси. Она требовательная очень была» (Ю.Н.Матвеева).

«Умерла в возрасте 88–ми лет, в 1984 году пятнадцатого апреля … Похоронена в Гатчине, там ее и отпевали в Никольском соборе. Перед смертью я просила ее написать воспоминания. Но она так категорично мне ответила: «Ни–ког–да!» (Ю.Н.Матвеева).

«А у меня молитвенник есть, сто лет молитвеннику. Дяди Виши молитвенник» (Т.Н.Волкова).

Аполлоний Васильевич Плотников (1854-1917)

Аполлоний Васильевич Плотников, старший брат Виктора Васильевича, родился 5 июля 1854 года в селе Шуньга. Отец его в то время был священником Шунгской Богоявленской церкви, крестил Аполлония священник Челмужского погоста Николай Плотников, очевидно, родной дядя [19] . Аполлоний Плотников окончил Олонецкую духовную семинарию, стал учителем Лижемского земского сельского училища и в 25 лет женился на дочеридьячка Толвуйского прихода Федота Григорьева Велеславова Любови Федотовой в 1879 году [20] . Умер о.Аполлоний в Лижме 3 ноября 1917 года от порока сердца [21] .

«Дедушка Аполлон, я вам покажу, у меня есть его свидетельство о смерти, и бабушкино свидетельство есть. Могилы их около церкви, я помню эти могилки под мраморными плитами, серый такой мрамор. Они исчезли после войны, там вдоль церкви вырыты траншеи, и папа всегда приходил на это место и стоял у этой траншеи и молился, говорил, здесь похоронены родители …» (Т.Л.Козлова).

Всю жизнь Аполлоний Плотников прожил в Лижме, в отличие от головокружительной карьеры брата, вел размеренную жизнь сельского пастыря. В 1895 году он построил дом, сохранившийся до сих пор.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«Вот мой отец – Плотников Лев Аполлонович, когда ему было двенадцать лет, они переехали с казенного, церковного, дома, который был на берегу Лижемской губы построен. Дедушка переехал в свой собственный дом … еще говорили, что он с очень хорошего материала построен, заготавливали его в Мянсельге. Лес был такой строевой, кондовая сосна» (Т.Л.Козлова).

«Там, знаете, были изба и горница. Горница – это северная сторона, для гостей, то есть там семья не жила, там был всегда порядок, и пианино стояло черного дерева, вещи редкие из посуды. Был книжный шкаф стеклянный. Большой фикус стоял, до потолка был. Прямо дерево! Говорили, что его все бабушка Любовь Федотовна … фукала. А герань она не любила, герань считалась простонародным цветком» (Т.Н.Волкова).

«Наша интеллигенция немного так снисходительно относилась к простым цветам, у нас было, я помню, восковое дерево. Оно вроде лианы, у него толстые листья яйцевидные, темно–зеленые и с прожилками. А при входе стояла филадендра. С резными листьями. Тропические растения, как в ботанических садах.

Ой, из–за книг я, наверное, потеряла все глаза. Я до четвертого класса в Лижме училась, потом приезжала из Петрозаводска на летние каникулы и всегда забиралась на чердак, там масса была книг, но все сваленные в кучу. Был журнал «Нива», приложения к этому журналу, Библия была» (Т.Л.Козлова).

«Зала, называлась почему–то зaла… В этой зале было шесть окон. Налево, значит, столик бильярдный, который раздвигался. Там собиралась знать, играли в бильярд, может, в карты поигрывали иногда. Там зеркало стояло над этим столиком в темной оправе, может, прадед делал? В углу, конечно, иконы, много–много икон в окладах и под стеклом. Только перед иконой главной лампада вставлялась. Она горела вечерами перед праздниками, зажигали ее перед воскресеньем» (Т.Л.Козлова).

Соседство лесозавода, одного из крупнейших в Олонецкой губернии, накладывало определенный отпечаток на жизнь священнической семьи. В начале ХХ в. завод принадлежал Брандту.

«К Брандту приезжали в гости княгини из Петербурга. Эти княгини пололи в огороде грядки … в перчатках, а мужчины приезжали в смысле охоты, их охота интересовала. Мужики лижемские приметят, где медведь завалился на зиму, и уже точно везут этих князей на берлогу, значит, на медведя. Останавливались они не все у Брандта, часто останавливались у нас, в нашем доме в деревенском, у дедушки. Тогда бабушка вынимала самые лучшие кузнецовские сервизы, кормила и поила их. И дядя Лева рассказывал такой случай. Он говорит, трудно было с ними есть–сидеть, очень трудно, мы не были научены. Говорит, один раз князь в эту тарелку–то из сервиза хлеб крошит, крошит, крошит. Ну, и я также стал крошить, крошить, крошить хлеб. Когда он накрошил много хлеба, рукой позвал собаку и собаке этой на пол поставил тарелку из сервиза, из прекрасного, с крошонками с этими. А мне, говорит, хоть пропадай со стыда! Самому есть?! Но, говорит, мать выручила» (Т.Н.Волкова).

Жизнь складывалась из ритмически повторяющихся трудовых дней и вкрапленных в них яркими точками праздников.

«…Дядя Лева вспоминал, как в торжественные дни – в Пасху, в Рождество – хоры пели в церкви. Значит, женский хор, мужской хор из мужчин среднего возраста, больше сорока лет, и молодые парни. Как пел торжественно хор! Как готовились к этому! Готовились очень долго с псаломщиком. Знаете, раньше в церквях были фисгармонии, и псаломщики вывозили эту фисгармонию прямо на улицу, собирался народ, и все пели под фисгармонию. Обучал псаломщик нотам… Ведь в церкви без фисгармонии пели, только под дирижерство псаломщика. Все деревенские пели и любили петь» (Т.Н.Волкова).

«Были они очень хлебосольная семья. Они любили принимать гос–тей … обязательно в Пасху был окорок свиной. У бабушки было две или три коровы, так что недостатка продуктов не ощущали. Троица – очень торжественный праздник. В Троицу всегда навещали усопших. Почему–то в праздник самый, я не знаю, всегда ходили на кладбище. Мать вспоминала очень часто ярмарку во Фролов день, осенью была в Сельге, когда приезжали туда все коней продавать. Кони были украшены, гривы были заплетенные, кудрявые. Ухоженные лошади. В нарядных колясках, нарядные сбруи. Любо–дорого было посмотреть на этих животных, вот продавали или менялись там конями на ярмарке. Она любила чего–то вспоминать про Фролов день» (Т.Н.Волкова).

«Да, мама рассказывала, что в Лижме в доме священника ставили елку. И елку ставили не только для своих детей, приглашали всех детей из деревни. Елка стояла у них в большой комнате, и детей никого не пускали, пока елку не украсят, и дети прямо сгорали от любопытства. И были приготовлены для всех подарки. Причем мама рассказывала, так как она была маленькая, ее ставили на стул, на табуретку и она рассказывала стихи про «А у овечки хвостик…» И говорила, что у ней было такое платьице, из–под платьица выглядывали панталончики в кружевах. И когда елку зажигали, только тогда открывали дверь и впускали детей. Песни пели, танцевали, играли, и каждом, обязательно какой–то подарок – хлопушки там, но, может быть, дешевые подарки» (Т.Д.Григорьева).

По рассказам внучек вырисовывается характер о. Аполлония Плотникова.

«Мой дед Аполлон, так мама говорила, он больше всего любил ее и всегда называл Катюшей. Она же самая младшая! Никогда голоса не повышал, скажет тихо, тихо: «Катюша!», и Катюша сразу бежит к нему. А мама, говорит, может десять раз сказать, Катюша может и не пойти. Мама была более строгая, более жесткий человек, она могла взять вицу, вицей ударить, приструнить детей, а папа очень мягкий человек был и всегда говорил тихо и ласково…» (Т.Д.Григорьева).

«Мама рассказывала, что к дедушке моему приходили по всем вопросам. Даже включая здоровье, как к врачу, как к учителю, что–нибудь написать, какую–нибудь жалобу, все шли к священнику. Она рассказывала случай, зимой было дело, и один из крестьян поехал за дровами, приехал, ну, замерз там сильно и на печку завалился, его там разморило, он зевнул так широко–широко, и у него скулы зашли одна за другую, и рот закрыть не может. Прибегает его жена к моему деду, и говорит, что муж открыл рот, а закрыть не может. И мой дед туда пошел, как–то помассировал, потом «раз» и поставил скулы на место» (Т.Д.Григорьева).

«Дедушка мой, небогатый дедушка, наши же северные священники небогато жили по сравнению с теми, которые там, по рассказам, в средней полосе России. У дедушки была лошадь и был один работник. Потом была кухарка. Вот все, весь его наемный труд» (Т.Л.Козлова).

Бабушка отличалась строгим, требовательным характером.

«Любовь Федотовна – это наша бабушка. Мама говорила, что воспитывали их строго, очень строго. Лишнего ничего не разрешалось ни в нарядах, ни в еде, ни в поведении, ни в чем. Особенно строгая была Любовь Федотовна. Она имела большую семью, но сама она с семьей не полностью справлялась, у нее была кухарка … Улита. Она пекла пироги и помогала вести хозяйство» (Т.Н.Волкова).

«Перед праздниками бабушка ездила из Лижмы в Петрозаводск за покупками в бричке к одному и тому же купцу. Как только она подъезжает к магазину, сразу выскакивал приказчик, подавал ей руку, вел в магазин, сразу на стульчик садили ее, под ноги давали стульчик, чтобы ноги отдохнули. Ставили самовар, поили чаем, и она отдавала список продуктов, которые должна закупить, по этому списку уже приказчики взвешивали, упаковывали и все складывали в бричку. Она только сидела и отдыхала, а когда все упаковано, садилась в бричку и уезжала» (Т.Д.Григорьева).

Семья священника занималась крестьянским трудом.

«Работали они очень много, у них был свой остров, на острове их земля, и до сих пор этот остров называется официально »Попов остров». И на карте так: Попов остров. Оттуда они вывозили змей, там они лишний лес вырубали, чтобы пашня не зарастала, сажали картошку, охотились на тетеревов и рябчиков, это мальчики – дядя Лева, дядя Силя, дядя Сева …» (Т.Н.Волкова).

«Попов остров принадлежал дедушке, красивый такой остров. Там еще следы были пахотной земли. Прадед мой, наверно, занимался этой землей. Сколько же гектар? Километр, не больше. Но на карте есть – остров Попов называется» (Т.Л.Козлова).

В отличие от семьи Плотниковых, чья ранняя родословная для нас пока загадка, история семьи Любови Федотовны во многом известна. Ее девичья фамилия Велеславова. Фамилия, распространенная среди духовенства в Олонецкой губернии, ибо в конце XIX в. священниками, дьячками, пономарями, дьяконами служили десятки потомков этой плодовитой семьи. Родилась Любовь Федотовна в Толвуе 1 октября 1854 года. Родителями ее были пономарь Толвуйского погоста Федот Григорьев Велеславов и его жена Евфимия Петрова [22] . Умерла Любовь Федотовна в Лижме 15 ноября 1922 года.

Жизнь ее предков прошла в Толвуе. Прадед, дьячок Федот Михайлов, рожденный в начале 1740–х годов в семье священнического сына Вытегорского погоста Михайлы Семенова, был отправлен в 1760 году пономарем в Палеостровский монастырь, а оттуда в 1791 году – в Толвуйский приход. В 1802 году уже его сын, тоже дьячок Григорий Федотов, переведен из Лижемского прихода, в котором служил с 1795 года, в Толвуйский приход. На момент записи в клировых документах ему 22 года, он женат на девице «крестьянского роду» Марье Артемьевой, по службе характеризуется следующим образом: «Мало умеет. Не знает на память. Штрафован не был» [23] . В 1825 году Григорий Федотов имеет трех сыновей: Ефима 25 лет, Ивана 16 и Федота 12. Федот обучается в Петрозаводском духовном приходском училище. Четвертый, Федор, как и дочери Анна (19 лет) и Наталья (7 лет), находится на попечении отца [24] . В 1834 году двадцатилетний Федот Григорьев начинает служить пономарем в Толвуйском приходе, продолжив судьбу деда и отца [25] . В 1851 году пономарь Федот Григорьев Велеславов, женатый на Евфимии Петровой, отец большой семьи: дочери Настасье 10 лет, Петру 8, Анне 6 лет, Михаилу 4, Трофиму 3 года [26] . К 1854 году появятся Василий 3 лет и Любовь 3 месяцев [27] . Прослужив тридцать лет пономарем, а затем несколько лет дьячком в Толвуйском приходе, в конце жизни Федот Велеславов уходит в послушники Палеостровского монастыря и умирает в 1869 году 57 лет от роду [28] . Прошло 100 лет с тех пор, как его дед пришел из Вытегры в Толвую, в Палеостровский монастырь. Круг завершен.

Если отец Любови Федотовой прожил жизнь достаточно тихо, то имя матери прогремело на всю Олонецкую губернию. В 1859 году указом от 28 октября за обучение детей грамоте Евфимия Петрова получила благословение Святейшего Синода с выдачею 120 рублей серебром за усилия, «которым доселе не было примеров в Епархии». В документах сохранилась ее роспись в получении денег: «…наставница и содержательница толвуйскаго училища крестьянских девиц причетническая жена Евфимия Велеславова». С 1856 по 1859 год она по собственной инициативе, «без всяких внешних побуждений», обучала девочек, а потом и мальчиков при Толвуйской церкви. Иеромонах Иерхий, проводивший испытания крестьянским девицам 12 июня 1859 года в присутствии 2 толвуйских священников (А.И.Машезерского и В.Г.Соловьева) и толвуйского волостного головы Ивана Захарьева докладывал в епархию: «…обучение детей идет очень успешно».

Это событие имело исключительный характер, потому что в середине XIX в. в Олонецкой губернии существовало только одно девичье училище в Каргополе, но в него принимали девочек из духовного сословия. Училищ для крестьянских девиц не было нигде: « …опыт такого училища первый в заонежском крае».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

По–своему исключительной являлась и судьба наставницы: крестьянка по происхождению, с детства и до выхода замуж она воспитывалась в женском Лексинском раскольническом монастыре. Толвуя, как и Шуньга, представляла собой сильно «зараженный расколом» приход: «богатейший толвуйский крестьянин лесопромышленник П.Захарьев никогда не был у св. Причастия». В своих донесениях священники–миссионеры подчеркивали огромное влияние Палеостровского и Даниловского монастырей на крестьян, писали о том, что толвуйцы, «за неимением способов обучать грамоте детей своих дома, давали их для учения в Выгорецкое общежительство». «Наставница Евфимия Велеславова … образованием даниловка», потому родители, особенно как–то связанные с расколом, с доверием отдавали ей своих детей для обучения» [29] . Евфимия Петрова была очень талантлива: способна к рукоделию, умела вышивать шелками, гарусом и золотными нитками, пела «по крюкам»… Ее разносторонние способности также привлекали к ней учеников. Через несколько лет последовало повторное награждение Е.Велеславовой: указом от 15 марта 1865 года ей было преподано благословение Святейшего Синода с выдачею 40 рублей серебром.

Возможно, что Любовь Федотовна Плотникова унаследовала от матери ее способности, став учительницей и хозяйкой большой семьи. У Аполлония Васильевича и Любови Федотовой было семеро детей – 4 дочери и 3 сына: Юлия, Параскева, Лев, Анна, Всеволод, Семен и Екатерина.

«Мама младшая, чуть старше Сеня был, с которым они вместе росли, вместе с одной тарелки ели суп, как мама говорила, а начинали драться, бабушка лучину положит посередине и говорит: »Ты с этой стороны ешь, а ты с этой!» А на дне тарелки была нарисована деревня. И вот, когда съест, кричит уже Катя, моя мама: »Деревня появилась, я быстрее съела!» (Т.Д.Григорьева).

«Их родители ограждали от деревенской простой жизни … они не ходили ни на беседы, ни прясть. Мать не любила, чтобы к ним ходили деревенские дети. Они учились в Петрозаводске в епархиальном училище. Тогда возили в Петрозаводск на »волокушах», были волокуши такие, типа лодок … дорога была плохая, каменистая, натрясет, это было мучение, пытка – ехать до Петрозаводска …» (Т.Н.Волкова).

«Но когда за ними приезжали, мама рассказывала, забрать на каникулы, это были самые радостные дни — ехать на каникулы домой, на Рождество. А когда нужно было уезжать, мама, бывало, говорила: »Мы уже начинали плакать. Заранее» (Т.Д.Григорьева).

Все сестры окончили епархиальное училище и работали учительницами: Юлия Аполлоновна в Кяппесельге, Параскева Аполлоновна в Ватнаволоке, Екатерина Аполлоновна в Заонежье, а Анна Аполлоновна учительствовала и на Волкострове, и в Михеевой Сельге, и в Горках.

Старшая дочь Юлия Аполлоновна замуж вышла поздно, лет сорока. Ее мужем стал дежурный по вокзалу на станции Кяппесельга Федор Титович.

«Жили душа в душу, очень любили друг друга. Мы с папой ездили к ним в гости. У них в большой комнате на полу была разостлана шкура медвежья – медвежья голова и глаза. И дядя Федя мне подарил коготь медвежий.

Дядя Федя разводил кур. Когда он шел с работы вечером, с железной дороги, куры все бежали к нему, все садились ему на плечи, на голову… А у тети Юли была такая чистота везде. Такая чистота! Детей у них не было. Так они в Кяппесельге прожили, никуда не уезжали» (Т.Н.Волкова)

Самый младший сын Семен Аполлонович (1897–1927) [30] умер рано.

«Он заблудился в лесу, три дня и три ночи там пробыл в лесу с ружьем на охоте. Была сырая погода, простудился и умер. Приехал, он все–тки нашел железную дорогу и попал домой. Он еще не был женат. Работал он у Брандта» (Т.Н.Волкова).

«Дядя Сеня, самый молодой из них, где–то на Севере простудился, заболел скоротечной чахоткой. Помню в Лижме его уже умирающего, Силька за ним ухаживал, тетя Паша еще учительствовала, а папа все боялся, чтобы мы не заболели. Он телеграфистом был» (Т.Л.Козлова).

Параскева Аполлоновна (1884–1962) [31]

замуж не выходила. Жизнь свою посвятила братьям, племянникам.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«Моя тетя Параскева Аполлоновна работала учительницей, но не помню, в Мяндусельге или Илемсельге, недалеко от Лижмы. И зимой этапом этапировали осужденного М.И.Калинина, его везли дальше на север, мимо Лижмы. На ночь остановились в школе, потому что нигде в другом месте не могли остановиться… конечно, был переполох, учеников распустили, все подготовили, а утром рано они продолжали свое путешествие на север. М.И.Калинин сидел в возке, был укрыт шубой, во всяком случае, так мама рассказывала, по бокам шли два жандарма, так что он ехал в возке, а жандармы шли, ну, так чуть–чуть бежали, конечно, по сторонам. Такое было правило. Так что осужденный сидел в возочке, а охранники бежали за ним» (Т.Д.Григорьева).

«Тетя Паша замуж не выходила… а к ней сваталось много женихов, ей все не нравились. Потом тетя Паша воспитывала детей дяди Левиных. Дядя Лева овдовел, и у нее четверо детей оказалось. Жениться–то нельзя священнику второй раз. И вот тетя Паша ему и помогала воспитывать детей, кормить, поить и готовить. И шила на них, и в бане мыла. Она выбрала себе такую жизнь, так получилось» (Т.Н.Волкова).

Всеволод Аполлонович (1891–1946) [32]

был человеком «странным», звали его и дома, и по деревне Силька.

«Дядя Силя был слабоумный, но очень талантливый. Однажды был такой случай. Приехал архимандрит проверять церковь, нужно было служить службу, а псаломщик был пьян, не мог. Тогда дедушка говорит: «Силька! Давай замени ты!» Этого вот Логинова, псаломщика. Он все точно скопировал: и пел, и всю службу провел, все точно так же, как псаломщик настоящий. После этого архимандрит сказал, что тебя надо послать на настоящий приход в Карелии, что ты – прекрасный псаломщик, имеешь хороший голос, артистизм есть в тебе, и ты знаешь очень хорошо службу. И послали его. Куда послали, я не знаю, но пробыл он там немного. Ему не понравилось, и он приехал обратно домой. Знал очень много историй, рассказывал, был очень сильный, здоровый человек, владел хорошо ружьем, охотился и так далее» (Т.Н.Волкова).

«Он какой–то был ущербный, но, по–моему, он был не дурак. Он такой был прекрасный рассказчик, в те длинные холодные вечера, когда мы с братом Аполлоном забирались на печь, а Силька, наш дядя, на другой половине печи в другой комнате лежал. Мы всегда лампу зажигали и стучали в стенку, и говорили: «Силька, расскажи нам что–нибудь!» Силька кашлял так многозначительно и говорил: «А дайте закурить тогда». А папа нам оставлял на этот случай всегда папирос, мы две цигарки туда в щель пихали, и начинался рассказ, такой увлекательный, как его красные расстреливали и перед смертью спрашивали, что тебе надо, говорил он напоследок: «Дайте закурить». Ну, потом уже разбирались, что это не тот человек, который им нужен, что он был в плену даже в Польше где–то. Такой занимательный рассказчик был и в плену на самом деле был. И при красных его терзали, и при белых… Он не был женат. Не было у него потомства, всю жизнь с тетей Пашей, со своей сестрой, она его опекала всю жизнь, он, как крест, ну, куда его денешь? А потом его устроили в инвалидный дом на Бараний Берег, и, говорят, он пробирался сюда к нам, в Лижму приходил, а на обратном пути, говорят, утонул» (Т.Л.Козлова).

Только трое из детей Плотниковых имели потомство: Лев, Анна и Екатерина.

Лев Аполлонович Плотников (1883–1980)

«1973 г. 23 февраля в день Красной армии мне исполнилось девяносто лет, – вспоминал Лев Аполлонович Плотников. – В дневнике отца я прочитал запись: «10–го февраля 1883 г. в пятницу в 10 ч. утра родился сын Лев». Родина моя с. Лижма, по старой записи, Олонецкой губ., Петрозаводского уезда Кондопожской волости. Лижма расположена на берегу залива Онежской губы (Черги). В залив впадает неширокая порожистая сплавная река Лижма» [33] . Родился Лев в семье учителя Лижемского сельского училища Аполлония Плотникова, крестил его дед священник Василий Плотников с псаломщиком Ильей Остречинским в Никольской церкви. В то время церковь была главным украшением села: «Особенный красивый вид на церковь и село откры–вался в летнее время при в''езде на лодке или пароходе в лижемский залив… Церковь на берегу, как белая лебедь, возглавляла и украшала село, и дополняла красивую панораму окружающих гор и лесов. Все здание церкви делилось на две половины. Первая половина зимняя — Никольская церковь в честь св. Николая. Имела два придела — слева алтарь в честь св. Николы, справа в честь Успения Божией Матери. Живопись в древнем стиле. Между алтарями был проход во второе отделение в Троицкую церковь. В честь св. Троицы. Это было прекрасное светлое помещение с большим куполом и с 3–хярусным иконостасом с иконами, написанными на полотне в итальянском стиле, и, насколько я помню, передавали, что иконы написаны нашим карельским художником Машезерским. Так вспоминал мой отец.

Лев Аполлонович Плотников закончил духовную семинарию. С детства был очень музыкален, играл на скрипке, его посылали в Петербург учиться дальше. Учиться он не поехал, зато любовь к музыке сохранил на всю жизнь.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«А в семинарии с ними сурово обращались, строго. Ну, и шалости свои были, тоже вспоминал. Обманывали иногда своих наставников. Ну, тоже холодные эти одеяла суконные, кормежка неважная …» (Т.Л.Козлова).

«Когда он маленький был, проверяли голос, чтобы принять в хор церковный, сидела комиссия из священников, а его поставили посередине собора, и он пел. И он, значит, рассказывал, как он, маленький, худенький, дрожащий от холода и от страха, пел. Его приняли в хор. Бесплатно его учили, родители не платили деньги» (Т.Д.Григорьева).

«Он в соборе, который взорвали, ему было двенадцать лет, меня, говорит, выставят, он был солистом, я, говорит, пою, а там такой резонанс, у меня голос, говорит, звенит…» (Т.Л.Козлова).

«Он очень любил приезжать в Ленинград, и мы с ним ходили всегда в Кировский театр. В театре его не интересовало то, что идет на сцене – балет или опера, а его интересовали оркестр, музыка! Поэтому я ему всегда билеты покупала над ямой, это боковые ложи, они дорогие были, а вообще–то, это ложи для артистов. Я одевала бархатное черное длинное платье, он тоже прекрасный костюм одевал. И он все время смотрел, как дирижирует дирижер оркестром, как играют, как расположен оркестр – правильно, неправильно, он мне объяснял: здесь первые скрипки, здесь то–то, здесь вольторна. Арий он знал очень много» (Т.Н.Волкова).[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

После окончания семинарии Лев Плотников был отправлен в Шустручей, близ Вознесенья, учителем. Женился на Капитолине Ефимовне Звероловлевой (1885–1924 гг.), дочери священника Шустручейской церкви. Тоже широко распространенная священническая фамилия. Известно, что в 1834 году дед Капитолины Иоаким Афанасьев служил пономарем Шокшинского погоста, в котором священником состоял прадед – Афанасий Иванов. По окончании Олонецкой духовной семинарии отец Капитолины Ефимий Иоакимов Звероловлев стал священником Оштинского прихода Лодейнопольского уезда, ему было 24 года, жена на Александра Афанасьева, 19 лет, обучавшееся в Уфимской духовной гимназии, у них сын Николай 5 месяцев. Поведения «весьма хорошего» [34] . В 1910–е годы Николай Евфимиев Звероловлев служил священником в кафедральном соборе г. Петрозаводска, Екатерина Ефимиева была фельдшерицей–акушеркой в Вознесенье, а Мария Ефимиева там же, в Вознесенье, замужем за священником Федором Крыловым. Владимир Ефимиев Звероловлев работал главным инженером на конном заводе в Уфе. Погиб в 1937 году, как и зять Марии Ефимовны священник Лесков и ее дочь.

«Мамины родители были священнослужители. Дедушка Ефим священником в Шустьручье, это Ленинградская область. В Вознесенье на Свири были знаменитые купцы–миллионеры Миронковские, занимавшиеся судоходством, мы дружили с ними. Миронковские дали моей маме приданое. Дедушка всю жизнь прожил в Шустручье, там и похоронен. Дом его во время войны Отечественной забрали на укрепления, дома–то и не осталось. Я всем говорю, что дедушка у меня был с материнской стороны вепсом, а бабушка башкирка из Уфы. Ей Шестакова фамилия. Бабушка Александра, тоже учительница» (Т.Л.Козлова).

Лев Аполлонович 14 лет прослужил учителем в Шустручье.

«Потом отец стал настаивать, ведь семья, уже четыре человека детей было. Зарплата у учителя меньше была, чем у священника, и отец посоветовал ему перейти в священники. Я родилась в Каскеснаволоке, в Пряжинском районе, папа там священником служил. Он говорит: «Тебя в ушате крестили». Мне было полтора года, когда привезли меня в Лижму. Я там росла, папа где–то в двадцать втором году начал в Лижме служить, так надо понимать» (Т.Л.Козлова).

До 1929 года служил отец Лев в Лижме.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«Я помню, маленькая я была, в Троицу как раз была в церкви. Служил службу дядя Лева. А потом все пошли крестным ходом на озеро. И все купались, все купались и прямо в одежде. И я купалась: в платье, во всем. А потом пошли опять в церковь, и с нас все текло. А мы стояли и не простудились, и ничего с нами не было. Вот такой торжественный праздник. Всегда перед домом стояла березка срубленная» (Т.Н.Волкова).

«Помню, папа взял меня, у нас Лукин остров был, и там как раз часовенка была, и он на требы ездил, меня взял маленькую. Лукин остров от нас в двух километрах.

И мы на лодочке приехали и шли лесом, и вдруг я увидела там репу, синюю репу красивую, я обрадовалась и начала ее рвать. Папа говорит: »Нельзя, это чужая!» Но потом, видно, ему стало жаль меня, и он мне разрешил. И я, помню, платок сняла с головы и собрала эту репу, и шла с узелком довольная. Вот это называлось репище» (Т.Л.Козлова).

Первое горе – ранняя смерть жены в 1924 году. «Папа за маму жил. Девяносто семь лет», – так считает его дочь Татьяна Львовна.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«… росла без мамы, я и три брата. Старший был Василий, он десятого года. Потом Николай, пятнадцатого года рождения и затем Аполлон восемнадцатого года, а я двадцатого. Вот столько нас было. Мальчики всегда были при папе, а меня теткам подкидывали» (Т.Л.Козлова).

«Папа был в Каскеснаволоке священником, там он дружил с фельдшером, мой крестный был фельдшер. Конечно, это основные фигуры – учитель, фельдшер, священник. Отношение, какое же? Уважительное отношение. А уж потом–то, в мои–то годы – одна ненависть, одно презрение. Думаешь, Господи, почему не такая, как все?!» (Т.Л.Козлова).

Церковь была закрыта в 1929 году, священника выслали на лесоповал.

«Страшная судьба, папа – это святой человек, это мученик. Да, спасибо им, что они его не послали, куда на кулички, когда выселяли всех! …они решили отца с детьми не выселять, а лучше уж пусть на лесозаготовки да пусть к ребятам приезжает, оставили его. Он грузил эти баржи. Все на тяжелых, на страшных работах. Там они жили в этих землянках в таких, представляете себе, лесных избушках.

…когда в Петрозаводск приехал, счетоводом только мог. Так что он получал по двести пятьдесят рублей! Еще куда–нибудь пойдет, на самых, на самых низких должностях, низкооплачиваемых. Но потом во время войны сын Русанова, по–моему, устроил его в артель «Кузпромметалл». Делали там всякие разные работы для фронта, времянки, буржуйки для отопления. Папа вместе со мной в артели работал, он был кладовщиком.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

А потом уже пошел в священники. И отречения у него не было, и он поступил обратно в Екатерининскую церковь настоятелем» (Т.Л.Козлова).

«Три брата у меня было. Младший брат Аполлон Львович погиб в начале войны, в ноябре сорок второго года. Он блестяще учился, он был бы ученым. Отличник был, ушел добровольцем на фронт. Четыре курса университета физмата окончил. Аполлошка, он даже с фронта писал: жаль, говорит, оставленных книг и своей маленькой лаборатории. Он все занимался, и меня всегда в свидетели призывал – вот, Татьяна, смотри, это ионы. Две лампочки электрические возьмет в темноте, а там огни синие. Он всегда что–то изобретал, у него всегда бродили мысли разные в голове.

Николай был лирик, любил петь. Ему хотелось быть артистом. У папы был великолепный голос, тенор, Коле хотелось быть, как папа. Перед смертью папа бредил, ему было плохо, он пел. Я никогда не думала, что у него такой силы голос, необыкновенный, он пел что–то церковное. Коля хотел быть похожим на папу, хотелось ему петь. Коля был награжден орденом Красной Звезды. И погиб он в Венгрии за три месяца до окончания войны.

Васю в тридцать седьмом году арестовали, расстреляли, а потом в пятьдесят шестом году извинились, реабилитировали. Вася прекрасно знал финский язык. Вначале техноруком работал большой базы, механизированной, там финны работали, потом его перевели начальником Падозерского лесопункта. Можно сходить в КГБ, переписать это дело и познакомиться, что и как. Не могу, сил нет.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Я всегда говорила: »Папа, ты любил больше сыновей! Ты меня не любил». – «Да, – говорит, – тебя тетки, а парни были только со мной». И когда он был без сознания, накануне смерти своей, он ясно произнес: «Я с сыном рядом. Я рядом с сыном!» Сыновей он любил. И все неженаты.

Вася из–за нас не успел. Вася нас учил, Вася нам помогал. По тем временам тысяча двести – это было много, когда папа двести пятьдесят получал. Все говорил, что «ребят выращу, женюсь» (Т.Л.Козлова).

«Он заезжал к нам в ссылку, в Пасхальную ночь как раз, отец с матерью были в церкви, Вася приехал. Он был очень нарядный, хорошо одет, он тогда ездил в Финляндию, из Финляндии привез нам подарки: свитер шерстяной такой, как мохеровый, рейтузы, шапочку, шарфик. А после он в Петрозаводск, его арестовали и расстреляли. Дядя Лева ходил туда, хотел носки шерстяные передать, а ему сказали: «А ему, отец, уже не нужны носки, он в расход пущен». Вот так сказали» (Т.Н.Волкова).

«Льва Аполлоныча я, конечно, помню хорошо. Лев Аполлоныч очень интересный человек, очень мягкий человек! Никогда никого не обидит, никогда никому не скажет плохое слово, не знаю, повышал ли он когда–нибудь голос на кого–то? Всегда приходил к нам, когда мы приезжали в Лижму, с мамой обязательно должен был поздороваться, приходил, снимал шляпу, здоровался и мама …приглашала, только тогда он садился. Это родная сестра вроде, да?» (Т.Д.Григорьева).

«Мама о детях Льва Аполлоновича очень много хорошего рассказывала. Младший – Аполлон – такой умница! Он учился чудесно, в университете занимался, по–моему, даже вопросами телевидения в то время еще. И пошел добровольцем, и в первом же бою его «кукушка» — снайпер убил.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Николай погиб, сгорел в танке, я помню, мы были тогда в эвакуации, в Свердловской области, и мама получила письмо из госпиталя, написанное медсестрой, о том, что ваш племянник умер от ожогов. Я помню треугольное такое письмо.

Ну, а Василий репрессирован был, да. Да, репрессирован. Мама очень всех любила и очень жалела … Лев Аполлонович просил Николая Угодника, чтоб он оставил ему хотя бы одного сына – Николая. А он не оставил! Тогда он, говорит, был в обиде. На Николая Угодника был в обиде» (Т.Д.Григорьева).

Сана Лев Аполлонович никогда не снимал. В середине 1940–х годов стал настоятелем Екатерининской церкви в Петрозаводске.

«Это, наверное, было в сорок четвертом году. Он долго служил, лет десять. Я все настаивала: «Папа, уйди!» До конца жизни ходил в церковь, в хоре пел, все в церкви, с церковью… Он не расставался, он все время там» (Т.Л.Козлова).

Анна Аполлоновна Плотникова (1890–1975)[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Анна Аполлоновна родилась в Лижме 31 января 1890 года. В то время отец ее был учителем Лижемского сельского земского училища, дед – священником Лижемского прихода. Крестным отцом Анны стал воспитанник Олонецкой духовной семинарии, будущий архимандрит Виктор Плотников [35] . По примеру своей тети Антонины Плотниковой, в 1878 году ставшей женой священника Челмужского прихода Матфея Афанасьева Туманова [36] , Анна, единственная из дочерей о. Аполлония, вышла замуж за священника. Ее мужем стал Николай Васильевич Матвеев (1889–1941), сын земского фельдшера Василия Федорова Матвеева, из крестьян Шенкурского уезда Архангельской губернии. Мать Николая – священническая дочь Наталья Спиридонова Партанская, после смерти мужа с 1901 года до самой смерти служила просвирней в Кижском приходе [37] .

Свадьба учительницы Михеевосельской церковно–приходской школы Анны Плотниковой и учителя Александро–Свирской церковно–приходской школы, студента Олонецкой духовной семинарии Николая Матвеева состоялась в Лижемской церкви 19 августа (ст.ст.) 1912 года. Поручителями со стороны жениха были брат – псаломщик Вырозерского прихода Константин Матвеев и дядя – священник Карасозерского прихода Николай Дикаревский [38] . В 1913 году Николай Матвеев после безвременной кончине местного священника Василия Шежемского становится священником ближайшего к Лижемскому Горского прихода. В мае 1913 года рождается первый сын Константин [39] , в 1914 году – дочь Наталия (в семье – Талечка, крестными ее были брат и сестра отца – диакон Вырозерского прихода Константин Матвеев и учительница Горского прихода Кулмукской церковно–приходской школы Серафима Матвеева) [40] , в ноябре 1915 года – Анастасия [41] .

И хотя брак был счастливым, в целом судьба семьи сложилась трагически.

«Дед наш происходил не из духовной семьи, он происходил из семьи фельдшера. Отец очень рано остался сиротой, дети были умные очень, церковь послала учиться их в семинарию в Петрозаводск – дядю Костю, Константина Васильевича, и папу, Николая Васильевича. А сестру, Серафиму Васильевну, послала в епархиальное училище. После семинарии отец был отправлен в Колгостров работать учителем в школу. А Лижма находилась не так далеко от Колгострова, из Колгострова молодежь ездила в Лижму веселиться, танцевать. И отец присмотрел нашу мать. А дедушка Аполлон Васильевич ему сказал, что если он примет сан священника после женитьбы, то отдаст дочь, а если нет, то не отдаст. Отец, конечно, дал согласие, женился на маме, принял сан священника и был отправлен служить в церковь в Горки. И отец там долго служил в церкви до смерти деда. Почему после смерти деда не его сын родной, дядя Лева, принял приход, а наш отец? Почему? Потому что дядя Лева служил в глухой Карелии, его там очень–очень любили. И он оттуда не поехал, а отец из Горской губы поехал в Лижму» (Т.Н.Волкова).

Аполлоний Плотников умер в переломное для России время – в 1917 году. Священником Лижемского прихода стал зять Николай Матвеев, которому вскоре пришлось пройти через тяжкие испытания. Во время гражданской войны в Лижме высадились моряки–красноармейцы.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

«И моряки ворвались сразу в наш дом, в доме этом висел портрет царя, иконы, они все это посбрасывали, все растоптали ногами. А отец спрятался в подвал. В подвал было два входа. Один вход с улицы, а второй был прямо из комнаты, из квартиры. Моряки хотели его расстрелять, но … не нашли его. Они побежали в подвал со стороны улицы и попали в пустую половину подвала, так как они были пьяные, они и не разобрали, что еще вход есть в комнате. Вот отец и отсиделся там, после этого он был очень испуган. Семья большая, и такое время смутное. И решил он почему–то ехать в Барнаул. Взял хлеб, взял детей, взял мать, билет купил и поехал. Доехал до Петрограда, тут его ЧК … отобрала хлеб у него ЧК, и куда же он без хлеба поедет? Он вынужден был выйти с поезда. Когда он вышел с поезда, он обратился к епископу, дяде Више Плотникову. Что мне делать? А епископ сказал, что у меня есть один приход. Приход – это Усть–Ижора. Туда отца и определил служить» (Т.Л.Волкова).

С 1919 по 1929 год Николай Матвеев служил священником в Усть–Ижорской церкви.

«…я родилась в Усть–Ижоре, ныне это город Ленинград, а тогда Слуцкий район, в 1924 году. В это время папа работал в церкви Александра Невского в Усть–Ижоре, там, где была битва Александра Невского со шведами в 1242 году» (Ю.Н.Матвеева).

«… там было два священника. Исполатов отец Вячеслав и наш отец. Там Исполатова не любили, отца нашего очень любили. Отец обладал хорошим даром речи, был проповедник хороший. Кроме того, он никогда не назначал цену за похороны или за венчания, или еще за что. Сколько дадут, сколько могут.

Там он был арестован, месяц находился в Крестах, я с матерью ездила, передачи ему возила. И вот когда мы сдавали в окошечко передачу, то куличи, пироги – все это разрезали, искали, нет ли там чего. Винегрет весь перевертывали. Оттуда отец был выслан в Ярославскую область в двадцать девятом или тридцатом году. Пасха как раз была, что–то к маю месяцу. Я провожала отца, так помню, он из вагона все нам махал рукой. Было очень солнечно, тепло, отец уехал, а мы приехали на следующий год зимой. К отцу. Мать приехала, я, сестра Юля и брат Коля» (Т.Л.Волкова).

«Я расскажу вам эту историю. Когда отца арестовали, его отпустили домой собраться. И прихожане узнали, пришли попрощаться с ним и попросили сфотографировать. Нафотографировали таких фотографий очень много и отдавали всем прихожанам. И каждый клал в божницу и молился за него. Папа на фотографии с крестом, по сану он был протоиерей, и вручал ему крест дядя Виша» (Ю.Н.Матвеева).

«Наша старшая сестра очень страдала оттого, что была дочерью священника. Во–первых, она была лишенкой, так называли раньше, не имела права ни голосовать, ни в каких выборах участвовать. Она проучилась семь классов, и больше ей учиться не разрешили, сказали: «Идите на черную работу!» Это значит или мыть посуду в столовую, или быть почтальоном. Она согласилась быть почтальоном, ей дали самый тяжелый участок – это Ижорский завод. Мать ей помогала разносить почту, они каждую ночь ходили к поезду, отправляли какую–то корреспонденцию, деньги. А нас оставляли одних, прямо на полу, на одеяле: меня, Юлю и брата младшего нашего Николая. А папа уже был выслан. Так мать мучилась! Дядя Костя, папин брат, сказал: »Давай мне Талечку, ко мне в семью!» А уже он был не священником … »Я, может быть, ее выучу». Так она с той семьей и жила. А к нам она приезжала в Селифонтово на место ссылки к отцу тайно» (Т.Н.Волкова).

«Талечка от тех детей, которые умерли у нашей матери от скарлатины. И в Ижоре похоронены, и в Лижме похоронены. Чудом осталась жива Талечка. Она меня на восемь лет старше. Мать говорила, одиннадцать детей у нее было. Выжило четверо» (Т.Н.Волкова).

«Папа все время отмечался, ежемесячно отмечался … в Гаврилов–Яме. Он каждый раз ходил туда с сухарями, со сменой белья, и мы не знали, придет он обратно или нет. Мама его провожала. Но они плохо с ним обращались» (Ю.Н.Матвеева).

«Отец был в ссылке в Ярославской области. В Селифонтове. Когда он ездил к дяде Више в Вологду, тогда было крушение поезда. Отца выбросило из вагона и как–то в сторону от людей, прямо на колени он встал и стал молиться Богу, как он рассказывал.

Ходил на отметку в Гаврилов–Ям ежемесячно, приходил очень подавленный, очень угрюмый. Он только сидел и все задумывался и говорил иногда: «Ах, ты Сталин, Сталин, Сталин, горевать ты нас заставил!» Вот такие слова он говорил. Потом он говорил матери, я как–то помню: «Меня, значит, назвали «Поп Матвеев, заходите!» А я сказал: «Пожалуйста, ко мне обращение сделайте повежливей! Или священником меня называйте, или гражданином Матвеевым. Я при таком обращении заходить не буду!» Так они его продержали двое или трое суток, не вызывали. Но потом он сказал, объяснил, он же грамотный был человек, кончал семинарию он с отличием, знал латинский, знал греческий. Он был живая энциклопедия. И сказал им там, что »поп» – это греческое … popus … но в настоящее время оно не употребляется в речи, употребляется или »батюшка», или »отец Николай», или священник, или как угодно, но »поп» не употребляется. Это он так говорил…

Отец работал на фабрике увлажельщиком, там ткали на фронт для палаток и для масхалатов полотно, и важно было сохранить влажность воздуха определенную для волокна. Это было очень опасно, потому что чуть пересохнет – вредитель был бы. Враг народа, если воздух чуть сухой. Или, наоборот, сырой. Но он человек был грамотный, он умел. Церковь была закрыта. Его на три года выслали, а это обозначало на всю жизнь.

Вдруг вызывают повесткой и заставляют служить. Потому что в церковь многие приходили, поминали умерших, проклинали Гитлера и так далее. И вот он стал опять служить, стал опять священником и в чине священника он умер. В сорок первом, конечно, в начале войны … Тридцатого октября он умер. Его отпевали все священники с округи, похоронили около алтаря на том месте, где должен лежать священник» (Т.Н.Волкова).

Сходная участь ждала брата и сестру Николая Матвеева. Константин Васильевич Матвеев, 1892 г.р., снявший сан священника и работавший бухгалтером, был обвинен в связях с финской разведкой и в 1937 году расстрелян. Основанием для ареста послужило его увлечение фотографией, посчитали, что он снимал не карельские пейзажи, а финскую границу. Муж Серафимы Васильевны Петр Федорович Миролюбов тоже был арестован и расстрелян.

«Мама получала пенсию за отца из … Александро–Невской лавры. Но пенсия была небольшая, сначала семь пятьдесят, а потом в конце жизни – тридцать один рубль.

Эту пенсию получала я, каждый месяц ездила, потому что Юлия Николаевна была партийная, она говорила: «Мне лучше пенсии не надо, вдруг меня засекут, вдруг узнают, что я туда езжу» (Т.Л.Волкова).

«До сих пор я люблю церковь, люблю. Верующей себя назвать я не могу, я верю в связь с мамой, потому что я у нее до сих пор спрашиваю совета, она мне не отвечает, но я знаю, как бы она ответила, поэтому для меня она живая.

Люблю я церковь Князь–Владимирскую потому, что моя мама посещала ее, и мне кажется, что дух ее там где–то витает. Мама очень любила эту церковь, и я, будучи партийной, ее туда возила, потому что боялась, что она не найдет дорогу. Она уходила в храм молиться, а я сидела на лавочке и готовилась к уроку» (Ю.Н.Матвеева).

Церковь в Усть–Ижоре в начале XXI в. восстановили, назначили священника. Он живет в Петербурге и приезжает оттуда служить.

Екатерина Аполлоновна Плотникова (1900-1974)

Младшая дочь, любимица семьи Екатерина, родилась в начале XX в., когда ее отцу и матери было около 50 лет.

«Она самая младшая. Говорят, я на нее чем–то похожа немножко. Она работала телеграфисткой в смутное время, но потом получила все–таки образование, потому что в годы советской власти в Заонежье, в Яндомозере она учительствовала вместе с мужем. После смерти первого мужа, он утонул, поехала работать в Кижи …» (Т.Л.Козлова).

«Мама рассказывала, как она тонула, когда была девочкой в Лижме. Там был сплав, много было бревен, и дети купались, и она как–то начала тонуть, и только благодаря тому, что на поверхности воды были видны волосы, женщина, полоскавшая белье, увидала, схватила за эти волосы и вытащила ребенка. Так она осталась жива.

Просто рассказывала однажды, как звонили в церковь, и ее сестра Юлия торопилась тоже, чтоб не опоздать, и нижнюю юбку одела, а верхнюю забыла и выбежала к церкви, церковь же рядом, и потом только обнаружила… Она такая веселая была, как схватилась, ой, бегом скорее обратно!» (Т.Д.Григорьева).

По характеру Екатерина Аполлоновна тоже была человеком веселым, к тому же одаренным во многих отношениях: артистичным, музыкальным…

«Моя мама Екатерина Аполлоновна все умела делать. Она шила нам игрушки, помню зайца с морковкой, слона… Обшивала нас, вязала. Золотые руки. Умела она играть, изображать.

Когда мама работала в Пустом Берегу, ликвидировали неграмотность, и мама должна была ходить через озеро тропинкой к одной женщине, учить ее грамоте. Она была продавцом, работала, а была неграмотная. Говорит, я так боялась: ветер, темно, ну, зимой и метель иногда, она говорит, мне казалось, что волки за мной гнались … Но самое интересное – результат этой работы. Она женщину выучила грамоте, и поблагодарили кого? Поблагодарили эту женщину. Ей в подарок за то, что она ликвидировала свою собственную неграмотность с помощью моей мамы, ей выписали, я уже не помню сколько, ситца на платье. Так мама говорила: «Вот поблагодарили меня … Я ходила – работала в свое ж время, нерабочее. А спасибо сказали тому, кто выучился. Не тому, кто учил» (Т.Д.Григорьева).

«Она окончила епархиальное училище. И рассказывала, как училась. Например, она мне рассказывала, что в классе была обязательно классная дама. Учитель вел урок, а сзади сидела классная дама, в ее обязанности входило смотреть, как сидят, за осанкой следить девочек. И вот, она говорит, если немножко я сгорблюсь или опущу плечи, сижу, говорит, еле–еле голова моя видна была из–за парты, но классная дама сразу же оттуда шла, у ней в руках была линейка, она линейкой по плечу, и говорила: «Госпожа Плотникова, спинка!» А мама говорит: «А госпожа еле из–за парты видна!» Она уже смертельно была больна, а сидела за столом ровно, ровно» (Т.Д.Григорьева).

«Мама симпатичная была. У меня много фотографий есть, она на Кавказ ездила, когда учительницей работала, очень много путешествовала, у нее такое задорное личико, в платьице таком модном, она всегда любила красиво одеваться.

У нее был очень хороший голос, она умела играть на гитаре. А романсы она пела – ой, сколько романсов! Много очень романсов знала и под гитару пела. В юности, когда у нее отец умер, а осталась на руках мама, она участвовала в самодеятельности, и эти спектакли оплачивали. Она говорила, что я таким образом и маму кормила, и саму себя. Все изображала мадам Мерчуткину. По Чехову: «Я женщина бедная, несчастная, кофе пила сегодня без всякого аппетита!» И требовала, чтобы ей дали пенсию за мужа» (Т.Д.Григорьева).

В двадцать девятом году Екатерина Аполлоновна во второй раз вышла замуж, избранником ее стал Дмитрий Степанович Богданов (1901–1996). Появились дети: в тридцатом году первый сын – Альберт, потом – Таисия, а в тридцать девятом – Владимир.

«Богданов Дмитрий Степанович родился в Заонежье в деревне Кургеницы, он умер на девяносто пятом году жизни в городе Ильичевске, в предместье Одессы. Там он проживал у дочери, Григорьевой Таисии Дмитриевны, последние шесть месяцев, а до этого постоянно проживал в Петрозаводске. Он был мужем сестры моего отца, Плотникова Льва Аполлоновича. Он мой дядя. О своей жене – Екатерине Аполлоновне, – Дмитрий Степанович вспоминает в книге «Лазурное Заонежье». [42]

В детстве, когда мне было двенадцать лет, я провела летние каникулы в Заонежье, в деревне Лахта, которая расположена рядом с деревней Кургеницы. Мне запомнился каменный мост, метров пятнадцать был этот мост. Только сплошные камни, монолитный мост, но камни уложены ровненько–ровненько, и причем одинаковые по размеру камни.

Там я нянчила его дочь – Таисию. Качала ее в люльке, зыбка еще называли ее. Зыбка крепилась к деревянной жерди, просунутой в кольцо, кольцо крепилось на потолке, и жердь качала люльку. Дом Дмитрия Степановича был расположен на самом берегу Онежского озера. Двухэтажный, с множеством окон, дом на две семьи, с братом Александром Степановичем, который работал бухгалтером на Оленеостровских известковых разработках. Дмитрий Степанович меня возил на этот остров, показывал, как в старину добывали известь. Возил меня на лодке на Кижский погост. Побывала с ним в Уймах, ловила сетями рыбу. Возил он меня на лодке под парусом в Сенную Губу. Волновалось тогда озеро, и мне было страшновато, Сенная губа – большущая губа, в моем была понимании, такая вроде нашей Черги, как в Лижме.

Позднее мне пришлось с ним встретиться в Кондопоге. Он работал замдиректора по политчасти при Кондопожской МТС. Тогда у него была жена и трое детей – два сына и дочь. Тетя не работала, у них было свое хозяйство, держали корову и теленка.

В сорок четвертом году я была в отпуске на Соловках, где Дмитрий Степанович служил заведующим парткабинетом при школе юнг, в чине капитана. Семья была при нем, он ее увез с Урала, они там бедствовали во время эвакуации. Он был хорошим семьянином, радушным хозяином, меня принимали хорошо, он с удовольствием знакомил меня с окрестностями Соловков, монашескими обителями, кремлем.

«Я запомнила, деревня называлась Кобяшево, и все фамилии были Кобяшевы. А отец за нами приехал тогда. А к нам приезжали тогда, помню, менялы из города. Мы их называли «менялы». Меняли вещи на продукты. И как раз папа приехал, а там такая деревня – одна улица и чтоб въехать в улицу, надо открыть ворота. И там дети открыли ворота и кричат: »Меняла еще приехал, меняла!» Потом смотрят, о, моряк приехал! Погоны, такой красивый! А я … посмотрела на него и папу не узнала. И кричу: «Меняла приехал, меняла!» А он кричит: «Тася, Тася!» И только тогда смотрю – это … папа … побежали дети звать, кричат: «К вам приехал муж!» И она оттуда бежит в лаптях … развязались лапти …

…А вывезти нас не мог, потому что одеть нечего было. Раздеты были – везти не в чем было нас. Пришлось ему идти – просить в ателье военном в городе, чтобы сшили хоть по одежонке. И сшили. Привез в Рабочеостровск …, потом взял к себе на Соловки. Там уже легче стало немножко» (Т.Д.Григорьева).

«О папе, Богданове Дмитрии Степановиче … Когда он работал в МТС, у него брата репрессировали, в связи с этим его хотели судить. А для того чтоб судить, его нужно было исключить из партии … А для того чтоб исключить из партии, нужно было собрать собрание в МТС. Когда из Кондопоги приехал представитель райкома, папа говорил, и провел это собрание, никто не проголосовал за исключение папы из партии. А он думал, что каждая машина едет, наверное, за ним. Наган у него был, им выдавали. Положено было, вот он говорил, спрятался там в лесу, а проходила машина, ему казалось, что это кэгэбэшники приехали за ним. И он сказал, что я не сдамся, я не пойду в тюрьму, я себя застрелю. Ну, слава Богу, не случилось этого. А сам про себя говорил, что он никого не погубил. Никого не выдал…

Папа похоронен в Ильичевске, и я ему поставила памятник из темного габро. На памятнике я написала: «Как много нашего ушло с тобой, как много твоего осталось с нами». И …две гвоздички. И вверху крест выбитый» (Т.Д.Григорьева).

«Человек был су–ро–вый! Тете Кате трудно было с ним. Но она с ним имела троих детей, двоих сыновей и дочку. Дочка до сих пор живет в Одессе, а сыновья умерли. Вообще–то он был человек очень сложный» (Т.Н.Волкова).

«Для меня мама задавала тон … папа всегда на работе, в 10 часов приходил. Я закончила Одесский педагогический институт. И работала в Одессе все время учителем. Учитель физики.

Помню, мама ко мне приезжала, хотела пойти в Успенский собор, там прекрасный хор, артисты Оперного театра пели там. И она всегда меня просила, я же комсомолка была, я говорю: »Мама, мне же нельзя идти!» Она говорит: »Никто там тебя не увидит, пойдем!» Обратно возвращаться нужно было поздно, трамваи не ходили, но она хотела, и мы туда ходили, и когда она возвращалась, то была прямо в приподнятом настроении!

Она мне все говорила, мама: «Надо помнить. Корни, свои корни надо помнить!» (Т.Д.Григорьева).

Интерес к генеалогии и родовым корням, характерный для россиян в 1990–е годы, усилился в начале XXI века. Поиск и обретение «наследственности» сопровождались осознанием родства не просто как биологического, но и культурного феномена. История священнической семьи Плотниковых свидетельствует о родственном сходстве ее представителей – это общность внешности и поведения, некоторых черт характера, увлечений и профессий. При этом в рассказах четко выражена специфика именно священнической семьи. Частная жизнь семьи в XX веке, ее прохождение через муки двух войн, нескончаемых репрессий, в миниатюре явилась историей страны, историей России. Несмотря на определенную семиотизацию реалий быта и личных свойств, допущенную рассказчиками (в случае семьи Плотниковых в минимальной степени!), осмысленная родственниками «семейная история» – это фундамент внутрисемейной традиции. Семейный фольклор, заметно актуализированный в настоящее время, в конечном счете функционально направлен на объединение и сохранение родственного клана, на упрочение его «общности». Сбор и изучение семейных мифологических историй, меморатов, преданий и т. д. представляет интереснейшую и перспективную тему исследования, многие выводы которой впереди.

Приложение 1. Лижемский приход Петрозаводского уезда. 1901 г. (фрагмент) [43]

А.В.Плотников. МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ ПРИХОДА

«Местоположение селения и особенно окрестностей представляет много живописнаго для любителя красивых местностей. С северо–востока и юго–запада от селения находятся скалистые горы, с юга водное пространство губы с виднеющимися островами и проливами, с севера небольшая возвышенность с пахотами, а с северо–запада долина покосов с протекающею по ней речкою, на правом берегу которой находится лесопильный завод, принадлежащий полковнику А.П.Лачинову. В окрестностях на каждой версте являются новые разнообразные виды местности: то озеро, то гранитная скала с отвесною почти покатостию, а на верху растущий сосновый лес, то зеленеющая лужайка и молодой березовый лесок с протекающим чрез них ручейком, то вдруг корба с сумрачным ельником и болото… С вершин соседних скал пред глазами разстилается большое пространство разнаго рода леса, растущего на скалах и возвышенностях, изредка пересекаемаго пахотами озерами (ламбами) и залив онежский Черга, а вдали синеющая полоска большого Онега, только, к сожалению, не представится взору наблюдателя ни белеющей церкви вдали, ни раскинутаго селения и даже деревушки – они далеко и в укромных уголках!.. Таков в общем характер местности и окрестностей селения Лижмы, да такова в общем и вся площадь прихода: скалы, горы, лес, озера».

«… да и вообще как Лижемская губа, так и соседние селения изобиловали рыбой, что и побуждало заонежан переезжать сюда для рыбной ловли) [44] .

«По преданию старожилов сгоревшей церкви считалось тогда около 200 лет и говорилось, что она была первая. Основываясь на этом предании, можно предполагать, что приход существует уже третье столетие…»

«Население в приходе коренное русское, хотя очень недалеко от прихода начинается корела (в д.Кавгоре, в 18 вер.) Причиной этому служит то, что первые поселенцы Лижемскаго и других приходов были заонежане, говорящие исключительно по–русски и корельский язык остается только в некоторых названиях местностей, захваченных у корелов и небольшом числе слов, заимствованных от корелов, напр. Кондопога от сл. конди – медведь и пока – берлога, жилище, сельги – хребет, высокое место, лембой – черт, парма – овод, рипак – пеленка и т. п.».

СВЯТКИ

В Лижемском приходе во время святок «как молодые, так и женатые, ходят хухляками (ряжеными). Наряжаются большей частью парни в женское платье, а девицы в мужское; ходят из дома в дом и пляшут под звуки гармонии… Девицы ходят слушать на перекрестки дорог и если в которой стороне услышат лай собаки или звон колокольчика, там (в той стороне) и быть замужем. Смотрятся в зеркало поодиночке в пустой — отворенной избе, при этом является образ будущаго суженаго. Льют олово в снег и в воду и по очертаниям вылившихся фигур усматривают счастливую или несчастную будущность; берут из костра поленья дров – если полено вынуто гладкое и красивое, то будущий муж будет красивый, если же полено суковатое, то суженый будет некрасивый, мочат девицы в проруби лучину – если потом лучина загорится и загорится светло, то и житье будет в замужестве хорошее, богатое, а если будет гореть лучина тускло, то жизнь будет не красна; обдаются для »славы», »чести» холодной водой до утренняго звона церковного колокола; сор из домов в ночь на Рождество выносят на перекрестки дорог, чтоб не засидеться долго в девицах и т. п. Вообще. Святки проходят незаметно; разнообразно и весело. Деревенские дети играют в ладыжки (кости из овечьих суставов)».

КРЕЩЕНИЕ

«Купание в иордани в день Богоявления Господня… В этот день, после водосвятия на иордани, при погружении св. креста в воду все ходившие во время святок ряжеными (хухляками) считают своим долгом выкупаться, несмотря ни на какой мороз. Купанье производится для того, чтобы смыть с себя бесовский образ и очистить себя от содеянных грехов во время хождения хухляками» «… всякая девица, погрузившаяся в воду первою после погружения св. креста (по понятию крестьян), непременно выйдет замуж прежде других девиц. Поднявшись из воды купающиеся бежат к церкви впереди крестнаго хода, обегают ее кругом, всходят на колокольню и ударяют хотя один раз в колокол; а потом уже входят в церковь, прилагаются к кресту и, наконец, идут домой переменить платье и обогреться». «Год от года купающихся зимою становится все меньше и большая часть отлагает это действие до Макавеева дня (1 августа)».

МАСЛЕНИЦА

«На мясной неделе, называемой зятьицей, женатые люди (зятевья) ездят в гости к родственникам жены. На масляной катаются с гор, пляшут посреди деревни, катаются по улицам на лошадях. Особенно много веселится молодежь в последние три дня. Родственники, по обычаю, ходят друг к другу в гости. Если в Рождественский мясоед ни одна девица не вышла замуж, то оне (девицы), чтобы отгнать худую от них славу, в последнее заговенье, вечером, орут сохой некоторое пространство снега».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

ВЕЛИКИЙ ЧЕТВЕРГ

«В великий четверг некоторыя девицы стараются до зари или в зарю, обдаться холодною водою для чести и хороших женихов. Мужчины считают деньги, чтобы оныя водились постоянно; в долг в этот день не дают, а если дать в долг, то дающий в продолжение года будет терпеть недостатки. Хозяйки домов пекут колобки (лепешки) из ржаной муки для скотины; в эти колобки запекают часть шерсти от коровьяго хвоста. Половина испеченных колобков в тот же день кормится коровам, а другая остается до выпуска на пастбище: в день выпуска и остальныя колобки скармливаются, чтобы коровушки лучше помнили хозяек и не оставались в лесу на ночь».

ПАСХА

«На пасхальной неделе девицы и парни ежедневно играют (пляшут) в гумне, так как срок найма беседной избы оканчивается масленицей … «Купанье на второй день Св. Пасхи ведет свое начало с глубокой древности. Оно производится уже не по собственному желанию и простирается только на мужчин, и вот почему: всякий мужчина, не явившийся к утрени в этот святой день, подвергается купанью. После утрени бывшие в церкви мужчины держат совет на площади – кого не было в церкви и, припомнив (что не трудно), отправляются в дом того; если он спит – будят, накидывают на него какую–либо верхнюю одежду и ведут к реке. Там предлагают раздеться и »окунуться»; в случае нежелания, раздевают наготово и сталкивают в воду. Если же Пасха ранняя, то подводят к проруби и обливают из ковша. Ныне выводится и этот обычай… большая часть ленивых к посещению в этот день церкви Божией, откупается, давши на водку осаждающим. Все–таки во второй день Св. Пасхи за утренним богослужением бывают почти все мужчины селения Лижмы, чего не бывает ни в какой другой праздник в году».

ОТПУСК СКОТА

«Накануне Георгиева дня (23 апреля) с самаго ранняго утра деревня оглашается звоном коровьих колоколов. Это бегают ребята с навязанными на шее колоколами, – предвещают скотине лето и скорый выпуск на пастбище». Ребята бегают весь день, «… а вечером за это берутся хозяйки домов: они трижды позванивая колоколами, обходят вокруг дома, и всякий раз, подходя к воротам двора, спрашивают: »Дома ли коровушки?» Кто–нибудь отвечает со двора: »Дома, все дома». Вопросы и ответы по большей части произносятся одним и тем же лицом.»

»Домашний обряд» «Отпуск скота на пастбище совершается при такой обстановке: хозяйка дома (большуха) берет образ (чаще св. Георгия Победоносца), зажигает пред ним восковую свечу и молится; потом, взявши свечу, хлеб, сковородник и клещи, отправляется во двор, где свечу ставит над воротами, чрез которыя должна проходить скотина. (Здесь же у многих находится маленький дворовый образок.) Взявши сковородник и клещи, хозяйка трижды обходит вокруг скотины говоря: »Как медведь боится этого железа, так бы он боялся приступиться к сей скотинке»… потом полагают клещи и сковородник в ворота, кормят хлеб с запеченною в него коровьей шерстью, и прогоняют чрез ворота скот, творя крестное знамение. Кроме сего, берут вербы, хранящиеся за образами, и ими гонят коров до пастуха, а затем их передают пастуху. Пастух, взявши вербы со всей деревни, уносит их в лес целой ношей и там топит их в воде».

ПОСЕВ ЯРОВАГО ХЛЕБА

«… есть обыкновение никому не давать ничего взаймы: даже милостыни нищему. Отказывают обыкновенно так: »Бог даст – мы начали сегодня сеять»».

БЕСЕДЫ

Начало с 1 октября (Покров Богородицы). Помещение «нанимается холостыми сообща на всю зиму» (у бобылихи или бедного крестьянина). Собираются девицы прясть пряжу, приносят понемногу лучин для освещения, потом приходят»холостяги»». Начинаются шутки–прибаутки, пение песен, понемногу работа бросается, «пляшут под звуки гармонии: кадриль, лансье (редко «шестерку»), наконец начинается «круг». Кругом танцы оканчиваются. Холостые, выбрав себе «игральниц» садятся с ними на лавку, беседуют, обнимаются и целуются. «… целоваться с игральницей считается почти непредосудительным; грубыя и циническия шутки вызывают одобрительный, задушевный смех». Женатые люди и пожилые женщины приходят посмотреть «с кем кто »играет» (они не возмущаются нравственным безобразием молодежи, изредка услышишь от них слово осуждения и предостережения)». После круга опять песни, гармоника, танцы часов до 10–11–ти, потом понемногу все расходятся по домам. «Нужно заметить, что такая беседа в деревне – это школа бесстыдства, школа прогрессивно развивающегося нравственного растления…»

Приложение 2. Я и моя деревня (фрагмент)

Воспоминания Л.А.Плотникова

«1973 г. 23 февраля в день Красной армии мне исполнилось девяносто лет. В дневнике отца я прочитал запись: «10–го февраля 1883 г. в пятницу в 10 ч. утра родился сын Лев». Родина моя с.Лижма, по старой записи, Олонецкой губ, Петрозаводского уезда Кондопожской волости. Лижма расположена на берегу залива Онежской губы (Черги). В залив впадает неширокая порожистая сплавная река Лижма. Откуда берет начало река Лижма, не знаю. Быть может, из озера Лижмозера, расположенного недалеко от деревни Кяппесельги?

От областного города, или столицы Карелии, Петрозаводска Лижма находится приблизительно в 100 км и в 30 км от нового города Кондопоги.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В то дальнее время Кондопога была не городом, а большим селом, длинной лентой тянувшимся по берегу Кондопожской губы. Главным гражданским учреждением было волостное правление, которое возглавлял волостной старшина, а канцелярские работы выполнял волостной писарь. Это »генеральный секретарь», от которого много зависело, так как часто избирались старшиной люди малограмотные. Ну, были еще начальники гражданские: урядник, земский начальник, становой пристав и сельский староста. Земский начальник и становой пристав больше проживали в губернском городе.

В революционное время Кондопога была местом политических ссыльных. Из Петрозаводска шел почтовый тракт до г.Кеми. Назван »почтовым» потому, что по нему везли почту. Но не одна почта проезжала по указанному пути. Им пользовались и все, кому нужно было ехать в Петрозаводск и из Петрозаводска в Повенец, Кемь и обратно.

Железной дороги не было. Она начала строиться во время империалистической войны в 1914 г. Строили ее военнопленные немцы, а больше австрийцы среди болот и непроходимых лесов, в северных условиях. Многие из них не вернулись домой и погибли. Почту с почтальоном, вооруженным саблей и пистолетом, везли на паре запряженных лошадей и обязательно с колокольчиком. »Колокольчик дар Валдая гудит уныло под дугой», чтобы все встречные проезжие или пешеходы безоговорочно, своевременно сворачивали с пути. Проезжающих, важных чиновников, состоятельных людей, купцов везли и на тройках лошадей, особенно в зимнее время. Для смены лошадей были организованы в деревнях почтовые станции, а в селах – почтовые отделения. Заведующий почтовым отделением назывался »смотритель станции».

Содержатель станции обязан был держать необходимое количество лошадей. Некоторые содержатели станции имели десятки лошадей. Лошади были выкормленные, выхоленные. Как выведут ? »плясали лошади». Содержатель станции должен был предоставлять помещение для проезжающих, для этой цели в доме отводилась особая чистая комната.

Были при станции и особые, отдельные от дома помещения, так называемые арестантские. Они предназначались для остановки репрессированных по суду людей, следующих под военным патрулем к месту назначения ссылки. В одной из таких арестантских в деревне Мянсельга в 15 км от Лижмы была обнаружена запись Михаила Ивановича Калинина. Он как политический ссыльный направлялся для местоприбывания в город Повенец, »всему свету конец». Так характеризовало этот город общественное мнение. Город тогда по внешнему виду мало походил на город, скорее, на большую деревню. Заброшенное место, дальше уж, казалось, ехать было некуда.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

От Мянсельги почтовый тракт шел на Лижму. Лижма расположена в низине среди гор [45] . Отец называл ее «второй Швейцарией», и пока не уткнешься носом в деревню – не увидишь деревни. Так с горы неожиданно откроется красивый вид на Лижму и ея окрестности.

Большой креж спускается к месту через шумящую реку. А вот и самое село или деревня Лижма. О времени существования Лижмы точных сведений не имеется, но, помню, когда мне было лет 15–14, во время прокладки рельсов узкоколейной дороги, для подвозки из залива бревен к лесопильному заводу фирмы Бранта, был найден горшочек с мелкими серебряными монетами в виде ромба времен царствования Алексея Михайловича, а на берегу недалеко от дома Пулькина (Еликина) стоял с вырезанными надписями древний крест. Помещался он под небольшой крышей, упирающейся на четыре столбика и с небольшими ступеньками.

Тогда еще мне отец говорил: «Старики предполагали, что он поставлен с основания деревни и ему насчитывается около 200 или 300 лет». Отсюда можно предположить что Лижма существовала раньше Петрозаводска. Крест до настоящего времени не сохранился. Метров 200 от креста на запад к верху устья реки стоял причтовый двухэтажный дом для духовенства, а дальше в метрах 20 церковная ограда, окружавшая большое здание, бывшую Никольскую церковь.

В переходное время помещение для клуба, но ввиду бесхозяйственности запущенное и, наконец, заброшенное. В таком жалком положении оно находилось сравнительно долгое время, а после было переоборудовано и приспособлено для пекарни. В настоящее время пекарня не работает. Хлеб предоставляет Кондопога, а часть здания использована для магазина.

Здание церкви довольно обширно. Раньше с большим куполом и колокольней, окрашенными в белый цвет.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В свое время было украшением села и окружающей окрестности. Особенный красивый вид на церковь и село открывался в летнее время при в''езде на лодке или пароходе в лижемский залив… Церковь на берегу, как белая лебедь, возглавляла и украшала село, и дополняла красивую панораму окружающих гор и лесов.

При входе в Никольскую церковь небольшие сени. Слева вход на колокольню и рядом на стене громадная икона старинной живописи изображение »Страшного суда». Нельзя пройти мимо и не обратить внимания. Каких только мук не придумано бедным грешникам: тут и черти с весами, а на весах грехи, и люди жарятся на раскаленных плитах и варятся в большущих чанах и, наконец, огненная пасть животного, похожего на крокодила, пожирает грешников. Икона довольно древняя и в свое время имела ценность и воспитательное значение, в настоящее время была бы как археологическая древность и образец старинной живописи, но в переходное время, как и многие другие ценности, не сохранилась. Отец, между прочим, говорил, что в то время приезжали старообрядцы из Москвы или Ленинграда и предлагали за икону большие деньги. Конечно, икону не продали. Так она и хранилась, как древность.

Все здание церкви делилось на две половины. Первая половина зимняя – Никольская церковь в честь св. Николая. Не так обширная. Имела два придела – слева алтарь в честь св. Николы, справа в честь Успения Божией Матери. Живопись в древнем стиле. Между алтарями был проход во второе отделение в Троицкую церковь. В честь св. Троицы. Это было прекрасное светлое помещение с большим куполом и с 3–ярусным иконостасом с иконами, написанными на полотне в итальянском стиле и, насколько я помню, передавали, что иконы написаны нашим карельским художником Машезерским. Так вспоминал мой отец. Слева на иконостасе левые клиров икона в большой золоченой раме »Сошествие св. Духа на апостолов» а справа в нижнем ряду иконостаса правый клирос «Явление трех странников прав. Авраама у дуба Маврикийского» тоже в золоченой раме.

Прекрасное помещение в акустическом отношении.

Исключительно удачный был подбор колоколов. Их мелодичное звучание, казалось бы, слушал и слушал без конца. Может быть, потому что он был родной. И не одному мне нравился этот звон. Обыватели частенько говорили звонарю И.В.Архипову, артисту своего дела, «церковному звонарю»: «Ты Ив.В. звони, звони, мы в церковь мало ходим, а слушать звон мы очень любим».[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Древние церковные ценности не сохранились. Были оловянные сосуды церковные и серебряные времен XVII–XVIII вв. и многое другое. Были и подлинные церковные записи исторического значения. Ничего не сохранилось. Все погибло.

Чай в то время мало пили. На завтрак подавали горячий рыбник лососевый, картофель в мундирах с рублеными солеными волнушками, а часто кашу »загусту» из ржаной или овсяной муки. В середине поданной каши на блюде делали ложкой лунку для масла. Брали на ложку кашу, опускали в лунку, круг каши сокращался постепенно, пока не подошли к самой лунке, где помещалось масло. А то с кашей подавали горячие весьма тонкие овсяные блины. Прямо со сковороды хозяйка сбрасывала на стол или на рундук, который закрывал вход в подполье. Потребитель свертывал блин в куклу, опускал в горшок с маслом и так до тех пор, пока хозяйка не заканчивала свою работу.

Хлеб пекли в русской печи. После того как печь истопилась, выгребали угли. Горячий под печи опахивали помелами из свежих сосновых ветвей. Сажали хлеб в печку и снимали деревянной лопатой. Так поступали и с другой стряпней.

Хлеб, испеченный из домашней муки, получался очень вкусный и душистый. Пекли «пыхканники» из овсяной и житной муки. Это небольшие хлебцы по форме в виде ромба, запеченные в тонкий сканец. Такой же формы »волнушники» – пироги из ржаного теста с мелко высеченными волнушками. «Сырники» из ржаной муки с сырной начинкой. В воскресенье и праздничные дни приготовлялась особая стряпня. Пекли калитки с разной начинкой – картофельной, ячневой, пшеничной, толокняной. Колобы тоже с разной начинкой. Вся стряпня обильно намазывалась маслом и убиралась до обеда в широкую без крышки берестяную корзину. Корзина водворялась на высокую полку «воронец». «Воронец» – длинная широкая обструганная доска, проходила через всю избу от одной стены до другой, упиралась в прилавок у печи. К обеду корзина с фабрикатами опускалась, снималась хозяйкой. На стол постилали чистый точивник–скатерть. По числу членов семьи, по порциям распределялась стряпня. К обеду подавали еще сканцы и тонкие овсяные блины, начиненные молочной кашей. Сканцы обильно намазывались маслом. Иногда блинный пирог «рядовик» из толстых ячневых блинов вроде фабрично–кондитерского слоеного пирога. Каждый блин намазывался маслом, посыпался сухим сыром и складывался друг на друга. Получался слоеный пирог. За обедом разрезывался по частям. Кушали »рядовик», захлебывая молоком. Из кушаний к обеду в праздничные дни подавали «рыбник» – рыбный пирог из разной рыбы. Колебаку из мяса. Мясные щи, такие жирные, что ложка стояла. Мясные щи кушали из общей миски. Мясо раскрошивалось на общей деревянной тарелке. Из этой общей посуды брали мясо не вилками, а прямо пальцами. Так проходил праздничный обед.

После обеда старшие из семьи отдыхали, »удневали», а девушки и молодухи занимались рукодельем. В пялах вышивали.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

В памяти стариков сохранилась фамилия Образцовых. По преданию, самые древние жители Лижмы. Деревня начиналась на «Домашке». Так называлась улица по зимнему пути в деревню Колгостров. Помню, когда я был подростком, на Домашке среди ржаного поля стоял одинокий домик старушки Меланьи. В одну осеннюю ночь домик сгорел. Старушку чуть живую из горящей избы вытащил почтовый конторщик чиновник Куликовский. Точно ли деревня начиналась с Домашки, это только предположение. При моей памяти домов в деревне насчитывалось 60–70. Дома были одноэтажные и двухэтажные, иногда с чердаком. Одноэтажный дом делился на две половины – избу и горницу. Большее количество времени люди проводили в первой половине. Большая русская печь занимала часть комнаты. С одной стороны печи пристраивался прилавок. На прилавке старики иногда отдыхали и грелись от зимнего холода. Внизу под прилавком был рундук. Ход в подполье. «Воронец», я уже об этом говорил, – длинная широкая полка от одной стены через всю избу – упирался в прилавок. В некоторых избах вверху под потолком устраивались нары – «полати». Жердочи еще пристраивались около печи, для сушки лучины. Лучина имела важное значение в домашнем обиходе.

В зимнее время освещалась изба почти исключительно лучиной. Этот световой аппарат заменял керосиновую лампу и электричество. Правда, были керосиновые лампы, и временами пользовались ими, но с керосином было трудно. Приходилось экономить керосин. В удобном месте недалеко от печки ставился »свитец» ? железный стержень на деревянной подставке, вверху заканчивался пластинкой с железными зубами, куда вкладывалась лучина. Угли с горящей лучины падали в поставленное ведро или лохань с водой. Лучины хватало, было бы только терпение следить и раскладывать лучинку за лучинкой. Лучина, лучинушка. Помнится, пели песню про лучину, которая заканчивалась словами: »Догорай, моя лучина, догорю с тобой и я». Никуда без лучины… Пойво ли снести скотине, корму ли дать, подоить ли коров. Всюду и везде с горящей лучиной, частенько в зубах, когда руки заняты.

Кроватей в избе не было. Каждый устраивался на ночлег где удобнее: кто на печи, кто на прилавке, ребята больше на полатях, а кто прямо на полу. С холодных сеней приносилась постель, набитая соломой, постилалась чистым льняным настилальником, покрывались ноги шубкой–одевальницей, иногда домотканым одеялом.

Из избы вела дверь в другую половину дома – горницу. Это была чистая, светлая комната с накрашенными полами. Оклеенными обоями стенами. На стенах фотокарточки близких родственников. Иногда лубочные картины или часы с кукушкой. Мне приходилось один раз ночевать в такой комнате и всю ночь слушать неугомонную кукушку.

Немало было и домов с двумя этажами. Дома Фокина и Гадова с чердаками и разукрашенными балконами. Балконы с выточенными колонками и узорами, искусно раскрашенными, но на балконах в то время люди не отдыхали, не угощались. На балконах часто можно было видеть развешенные туши мяса, покрытые рыболовными сетями от птиц. Мясо вялилось в запас. Вяленое вареное мясо с особым запахом было очень приятно на вкус.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Холодильников не было и в помине. Был у некоторых хозяев ледник. В ледниках хранили свежую рыбу, молоко и другие продукты. В двухэтажных домах хозяева почти все время жили внизу, а верх с просторными и раскрашенными комнатами пустовал.

Были при моей памяти в деревне две «курные избы» с деревянными трубами. Одна на задворках у Фокина. Старушка жила, называли «Шабаниха». Вторая изба к берегу реки, позади дома Ивана Прохорова, «Чугунихой» звали старушку. Это избы, похожие на деревенские бани, с дымной печкой. Труба закрывалась деревянной задвижкой. Стены необтесанные черные от дыма. Большинство в деревне дома новые. Лесу было кругом достаточно, но вот удивительно ни один дом не был обшит тесом.

Мне приходилось проезжать по реке Свири. По сторонам реки много деревень с обшитыми и кругом окрашенными домами, несмотря на то что с материалами там было трудно, а у нас был рядом и работал лесопильный завод фирмы Бранта, и досок можно было брать из бракованных материалов сколько угодно, и не один дом не был обшит. Дома строили без фундамента, на деревянных столбах, а то и прямо на земле, кое–где с подложенными камешками. Естественно, дома преждевременно старели и кривились. Такое отношение об''яснить можно было нерадивостью моих соотечественников. К домам пристраивались сараи. По об''ему больше, чем жилое помещение. В сарай можно было по с''езду в''ехать на лошади с большим возом сена или соломы. Для удобства и хранения корма для скота строились такие сараи. Особенно удобно это было зимой, а летом они использовались для спанья и отдыха. Устраивались пологи из холста – от комаров и мух. Там люди спали и отдыхали, тем более что избы ежедневно топились, было душно и жарко в избах.

Вблизи от дома, напротив окон у некоторых домов стояли небольшие постройки – «амбары» для хранения зерна и муки и некоторых предметов домашнего обихода.

По берегу залива (губы) длинной вереницей тянулись деревенские бани, непохожие на городские и на бани «с белой» кирпичной печью. Печь слагалась из больших и малых камней, была похожа на сопку, называлась «каменкой». И в настоящее время такого типа бани частенько можно встретить по деревням. В средину печи вставлялся большой чугунный котел для горячей воды. Раньше в таких котлах во время сплава леса варили кашу для сплавщиков. Трубы не было. Дым во время топки выходил в открытые двери. Густым дымом невыносимо щипало глаза, когда надо было подкидывать дрова. Камни печи нагревались до белого каления, чтобы надолго хватало жару и пару для желающих помыться и попариться. Ну и парились, особенно любители попариться, до полного изнеможения, не жалея сил, с тылу и фронта настегивая себя душистым веником. А летом после такой процедуры в «костюмах» Адама и Евы выбегали на сходню и ласточкой плашмя бросались в озеро, чтобы привести себя в чувство. Быстро выскакивая из воды, направлялись в припереток (сени), раздевальню. А молодежь еще долго кувыркалась в воде, наслаждаясь и испытывая себя в искусстве плавания.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Деревенская русская баня с горячей водой, влажным паром и березовым веником: это не просто личное предприятие, а замечательная дань давней традиции, огромное удовлетворение, которое никакая ванна с душем никогда не заменит. Это целебная санатория для простого человека от всяких болезней. Веками русские люди верили и верят в целебные свойства русской бани.

Главное занятие жителей было сельское хозяйство. Сеяли рожь, ячмень, овес, лен, коноплю. Земля была суглинок, неплодородная, нуждалась в удобрении, к тому же каменистая, трудно обрабатываемая. Пахали землю деревянными сохами с железными лемехами. Боронили землю деревянными боронами из еловых сучковатых деревьев. В таких неблагоприятных условиях людям надо было выращивать хлеб насущный. Поля имели разные названия. Рядом с деревней «Поле». Дальше «Абрамовщина», «Гришевщина». За рекой – «Зарека», «Тарас наволок». Западнее наволока «Попов остров», «Щукин наволок»…

Из овощей садили картофель, лук, редьку и репу. Репу выращивали не в огородах, а в лесах. Мелкий лес весной вырубали и на месте валили. Летом он высыхал, а на следующий год весной его жгли. Выжженную землю пропахивали сохой и заплевывали семенами репы. Такое поле называли »репище». Сразу огораживали поле изгородью. К осени вырастала крупная сочная репа. Рвали репу, тут же частично парили репу раскаленными камнями в специальных вырытых ямах. Получалось вкусное славное блюдо, которое подавалось на сладкое к столу».

• [1] НА РК. Ф.25. Оп.2. №4/65. Л.14 (О поручении ключарю Антонию Нечаеву собрать географические и этнографические сведения). В цитатах здесь и далее сохранены орфография и пунктуация подлинника.
• [2] Там же. Л.35.
• [3] Плотников А.В. Лижемский приход, Петрозаводского уезда // ОГВ. 1901. №117-134.
• [4] Плотников Л.А. Я и моя деревня. Воспоминания. Рукопись. С.67. Передано автору статьи дочерью священника - Татьяной Львовной Козловой (1920 г.р.).
• [5] НА РК. Ф.25. Оп.22. №497. С.239-240 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1901 г.).
• [6] Плотников А.В. Лижемский приход... №117. С.2.
• [7] НА РК. Ф.25. Оп.21. №64/144. Л.751 (Исповедные ведомости Повенецкаго уезда. 1854 г.).
• [8] Беседа с Татьяной Львовной Козловой (урожденной Плотниковой) 24.04.2000, г.Петрозаводск. Отец Т.Л. - родной племянник В.В.Плотникова.
• [9] Плотников А.В. Лижемский приход... №. С.
• [10] НА РК. Ф.25. Оп.22. №464. Л.52-53 (Метрические книги Петрозаводского уезда за 1897 г.).
• [11] Там же. №280. Л. (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1872 г.).
• [12] НА РК. Ф.25. Оп.22. №. Л.112-113 (Метрическая книга Петрозаводскаго уезда за 1894 г.).
• [13] НА РК. Ф.25. Оп.22. №441. Л.202-203 (Метрическая книга Петрозаводскаго уезда за 1895 г.).
• [14] Беседа с Юлией Николаевной Матвеевой, 1924 г.р. 14.03.2002 г. С.-Петербург. Мать Ю.Н. была родной племянницей и крестницей В.В.Плотникова.
• [15] Епископы Олонецкие и Петрозаводские (1828-2000 годы) // Олонецкая епархия. Страницы истории. Петрозаводск, 2001. С.205-206.
• [16] Беседа с Тамарой Николаевной Волковой (урожденной Матвеевой), 14.03.2002, г.С.-Петербург. Мать Т.Н. была племянницей и крестницей В.В.Плотникова.
• [17] Епископы Олонецкие и Петрозаводские... С.205-206.
• [18] Беседа с Таисией Дмитриевной Григорьевой, 1932 г.р. 28.08.2000, г.Петрозаводск. Мать Т.Д. - родная племянница В. В. Плотникова.
• [19] НА РК. Ф.25. Оп.25. №58. Л.20-21 (Метрическая книга записей о рождении, браке и смерти Шунгского прихода за 1854 г.).
• [20] Там же. Оп.22. №318. С.612-613 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1879 г.).
• [21] Там же. Оп.22. №649 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1917 г.).
• [22] НА РК. Ф.25. Оп.22. №172. Л.481-482 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1854 г.).
• [23] Там же. Оп.22. №. Л. (Ведомости о церковных приходах за 1802 г.)
• [24] Там же. Оп.20. №16/142. Л.103-104 (Формулярные ведомости о церквах Петрозаводскаго и Повенецкаго уездов. 1825 г.).
• [25] Там же. Ф.4. Оп.18. №60/561 (Ревизская сказка о священнослужителях Олонецкой епархии. 1834 г.)
• [26] Там же. Ф.126. Оп.1. №3/36. Л. (Клировые ведомости Петрозаводского у. по Благочинию Св. Стефана Ржановскаго за 1851 г.)
• [27] Там же. Ф.25. Оп.20. №16/143. Т.1. Л.147-148 (Ведомости о церквах Петрозаводскаго и Лодейнопольскаго уезда за 1854 г.).
• [28] Там же. Оп.22. №265. Л.798-799 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1869 г.).
• [29] НА РК. Ф.25. Оп.1. №39/15. Л. 10, 13, 16, 18-20 (Об исходатайствовании денежного пособия в числе 120 рублей пономарской жене Велеславовой).
• [30] Там же. Оп.22. №464. Л 3-4 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1897 г.).
• [31] НА РК. Ф.25. Оп.22. №361. С.123-124 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1884 г.).
• [32] Там же. №414. С.239-240 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1891 г.).
• [33] Там же. №354. Л.97-98 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1883 г.).
• [34] НА РК. Ф.25. Оп.15. №86/1783 (Формулярные ведомости по Ладвинскому благочинию Петрозаводского уезда за 1869 г. Св. Федора Суперанского).
• [35] НА РК. Ф.25. Оп.22. №405. Л.157-158 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1890 г.).
• [36] Там же. №73/179. Л.26 (Книга брачных обысков Лижемской Николаевской церкви Петрозаводскаго уезда. 1877-1879 гг.).
• [37] Там же. Ф.699. Оп.1. №1/7а. Л.226 (Ведомости о Кижских церквах. 1895-1906 гг.) Там же. Ф.25. Оп.26. №134 (Метрическая книга Пудожскаго уезда за 1897 г.).
• [38] Там же. Ф.25. Оп.22. №585 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1912 г.).
• [39] Там же. Ф.25. Оп.22. №602 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1913 г.).
• [40] Там же. Ф.25. Оп.22. №616 (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1914 г.).
• [41] Ф.25. Оп.22. №621. (Метрическая книга Петрозаводского уезда за 1915 г.).
• [42] Отрывки из воспоминаний Д.С.Богданова "Лазурное Заонежье" опубликованы в "Кижском вестнике" №6. 2001. С.24-32.
• [43] Плотников А. Лижемский приход, Петрозаводского уезда // ОГВ. 1901. №117-134.
• [44] В заливе Черге были монастырские ловли и тони - Клименецкия и Палеостровския Старцев остров, в конце Черги, получил даже и название свое потому, что здесь в старину старцы (монахи) ловили рыбу, а соседние жители из деревни Михеевой Сельги приходили помогать им чистить ее.
• [45] Слово "Лижма" на финском языке "впадина".