Электронная библиотека
публикации о музее-заповеднике «Кижи»

Ареальный подход к изучению явлений и фактов традиционной культуры, давно принятый на вооружение этнографами и диалектологами, завоевывает все большее число сторонников и среди фольклористов, как филологов, так и музыковедов. Свидетельства тому – региональный принцип, положенный в основу серии «Былины» «Свода русского фольклора» [1] , проблематика «Рябининских чтений-2003» («Локальные традиции в народной культуре Русского Севера») и название данного серийного издания («Кижский вестник»), большое количество новейших научных публикаций разного рода [2] . Учет ареальных аспектов особенно важен в эпосоведении, о чем «сигнализируют» сами названия большинства классических сборников: «Онежские былины» А.Ф.Гильфердинга, Ю.М.Соколова – В.И.Чичерова, «Беломорские былины» А.В.Маркова, «Печорские былины» Н.Е.Ончукова, «Архангельские былины и исторические песни» А.Д.Григорьева; «Олонецкий фольклор. Былины» Н.С.Шайжина, «Былины и исторические песни из Южной Сибири» С.И.Гуляева и др.

Нет нужды доказывать, что и в содержательном, и в стилистически-языковом плане основу вербальных текстов былин составляют общерусские элементы. Но с ними сосуществуют еще два пласта – компоненты, отражающие менталитет местных жителей, реалии их недавнего исторического прошлого, особенности их быта, севернорусской природы («отпечаток местности», по терминологии А.Ф.Гильфердинга), и проявления «личной стихии», «личного вклада певца» [3] . Локальные «приметы» проявляются в репертуаре исполнителей, в бытовании оригинальных версий и редакций конкретных сюжетов, в былинном лексиконе, наборе типовых мотивов и образов, эпических формул – от развернутых описаний и монологов до постоянных эпитетов и синонимичных словосочетаний. На своеобразие индивидуального стиля исполнителей одним из первых обратил внимание П.Н.Рыбников: «У каждого истинного сказителя заметно его личное влияние на склад былины: он вносит в нее свой характер, любимые слова, поговорки». Аргументируя этот тезис, собиратель привел обширную подборку «любимых слов и оборотов» Т.Рябинина, К.Романова, Н.Прохорова и других прионежских певцов [4] .

В данной статье мы сосредоточим внимание на тех элементах былинных текстов, которые можно рассматривать как «отпечаток местности», верхний хронологический слой русских эпических песен, напрямую не связанный с эпохой их формирования. Предпочтение будет отдаваться старинам лучших певцов в записях Рыбникова и Гильфердинга, поскольку они полнее и точнее отражают более ранний этап в эволюции олонецкой былинной традиции, практически свободны от книжного влияния.

При анализе географического распространения тех или иных сюжетов и частотности их записей возникает соблазн объявить уникальные или редкие эпические песни творчеством местных сказителей. Но это лишь одно из возможных объяснений, нуждающееся в дополнительной аргументации. Как правило, современные исследователи не располагают исчерпывающей информацией о том, как выглядели эпические традиции соседних районов; отсутствие в них записей какой-либо былины не исключает возможного ее бытования в недалеком прошлом. Сошлемся на несколько показательных примеров. В «Своде русского фольклора» былины Кулоя займут целый том. Но если бы А.Д.Григорьев летом 1901 года не поехал с Пинеги прямо на Мезень, этот регион остался бы белым пятном на фольклорной карте Русского Севера. Многие кусты деревень, целые волости и уезды практически не обследованы собирателями эпических песен или они появлялись там слишком поздно (верховья Мезени, среднее течение реки Онеги, Ундозеро и Шардозеро – к северу от знаменитого Кенозера, огромные пространства между Онегой и Северной Двиной, Вытегорский уезд и т.д.). Из всей Вологодской губернии, по территории, сопоставимой с крупнейшими государствами Западной Европы, исследователи эпоса располагают сегодня двадцатью текстами [5] , половина из них – прозаические пересказы былин или варианты сюжета «Илья Муромец на Соколе-корабле», который в этих местах бытовал в качестве рождественской песни. Между тем П.Н.Рыбников в переписке с П.А.Бессоновым дважды упоминал рукописный сборник вологодских старин, который он намеревался купить у его владельцев. «Имею в виду приобрести сборник былин, записанный еще в прошлом столетии [то есть в XVIII веке. – Ю.Н.] в Вологодской губернии, но пока идет переписка, а потому не хочу ничего говорить неверного» [4 марта 1861 года]. «О рукописном сборнике былин пока не получал ответа» [22 апреля 1861 года] [6] . Если справедлив афоризм М.Булгакова «рукописи не горят», то не исключено, что вологодский сборник не утрачен бесповоротно и со временем будет обнаружен. Определенную надежду на это вселяет недавняя находка В.М.Гацака – в одном из архивов Финляндии хранится более полутора десятка былин, записанных в предреволюционные годы на северном побережье Кенозера, на Почозере и упоминавшемся выше Ундозере. Можно не сомневаться в том, что публикация этих материалов заставит внести существенные коррективы в наши представления об эпической традиции Олонецкого края.

Даже в районах, тщательно обследованных многими собирателями, позднее удавалось находить не зафиксированные ими былинные сюжеты. В частности, на Пудоге, где работали П.Н.Рыбников, А.Ф.Гильфердинг, Н.С.Шайжин, А.С.Лесков, после революции впервые были записаны былины «Камское побоище», «Добрыня и Василий Казимирович», «Иван Гостиный сын», «Святогор и тяга земная», «Суровец-Суздалец», «Хотен Блудович». Поэтому статистические данные о наличии или отсутствии тех или иных сюжетов, количестве их записей нельзя абсолютизировать.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Подавляющее большинство независимых от книги вариантов «Вольги и Микулы» записано в Прионежье [7] , но есть также один кенозерский текст, содержащий редкие детали и подробности [8] . Имя Волга сказитель использовал в другой своей былине [9] . На Пинеге и Мезени этот сюжет не записан, но пять исполнителей заявили А.Д.Григорьеву, что знают или слышали его от земляков [10] . Некоторые мотивы в других эпических песнях, вероятнее всего, являются перенесениями из былины о чудесном пахаре или же свидетельствуют о генетическом родстве с ней. В частности, характеристика главного героя в «Волхе Всеславьевиче» идентична той, которая доминирует в олонецких записях «Вольги и Микулы»: князь – предводитель дружины, обладающий магической способностью принимать облик зверей и птиц; в обеих старинах употребляется одно и то же имя – Вольга / Волга / Ольга [11] . В былине «Дюк Степанович» сказители из разных регионов иногда использовали эпизод, аналогичный богатырской скачке Микулы и Вольги: герой едет ступью бродовою, а его спутники (князь Владимир или киевские богатыри) – во всю рысь лошадиную [12] .

Основной ареал бытования редкой былины «Чурила Пленкович и князь Владимир» – несколько церковных приходов в северной части Кенозера и ближайших деревнях, но отдельные ее варианты (правда, фрагментарные или в контаминации с сюжетом «Чурила и Катерина») записаны и в других географических пунктах – как неподалеку от Кенозера [13] , так и на значительном расстоянии от него [14] . В данном случае, как и в предыдущем (былина о Вольге и Микуле), можно говорить лишь о том, что в одной из локальных традиций вплоть до начала ХХ столетия сохранился достаточно архаичный сюжет, забытый в других эпических регионах.

Такой же вывод напрашивается при анализе географического распространения былин «Сухман» и «Наезд литовцев». Большинство вариантов первой старины записано на Пудожском берегу и в устье Шалы, единичные тексты зафиксированы собирателями в разных областях России – от Карельского Поморья до Алтая и Ангары [15] . Богатырь Сухман / Сухан упоминается в Сборнике Кирши Данилова [16] и в одной из колымских былин [17] . О былой популярности этого героя свидетельствует также средневековая «Повесть о Сухане». Зона активного бытования «Наезда литовцев» охватывает почти все Прионежье. Еще в двух регионах зафиксирована краткая редакция этого сюжета [18] .

Гораздо больше оснований связывать с творчеством олонецких сказителей оригинальные версии и редакции отдельных сюжетов. В первую очередь это относится к эпической песне «Илья Муромец, Ермак и Калин-царь». В Кижах и западной части Пудоги уже к середине XIX века эта версия почти полностью вытеснила более древнюю – «Илья Муромец, Самсон и Калин». За пределами данного ареала записан лишь один такой текст, но в нем сохранились некоторые элементы, характерные для более ранней версии [19] . О вторичности этой модификации сюжета свидетельствует не только ее узкая локализация, но и имя главного героя Ермак, которое не могло закрепиться в фольклоре ранее конца XVII столетия. Характерно, что в ХХ веке в этих же местах имя покорителя Сибири начало проникать и в былину «Чурила и Катерина», заменяя близкие по звучанию формы имени одного из персонажей – Пермята, Бермес, Бермен, Верба [20] . Первым зафиксировал эту тенденцию П.Н.Рыбников [21] .

В 1927 году от кенозерки А.Т.Артемьевой была записана старина «Чудь белоглазая» [22] . Через три с лишним десятилетия ее сын И.П.Артемьев смог лишь кратко пересказать ее содержание. В.И.Чичеров считал эту былину уникальной и связывал ее происхождение с духовными стихами [23] . Небольшой по объему текст Артемьевой действительно богат нестандартными мотивами и деталями: действие приурочено ко временам библейского царя Соломона Давыдовиця; былинный Киев заменен Ерусолимом; среди названных поименно богатырей нет ни одного киевского; необычна мотивировка оживления вражеской силы – защитники города отказались от благословения Богородицы и Божьей помощи, после чего стали мертвыи да тела от земли. И все же это не самостоятельная былина, а оригинальная версия «Камского побоища», зафиксированного в Прионежье в контаминации с былинами о татарском нашествии на Киев [24] . Важнейшее отличие кенозерского варианта от других записей – замена традиционного этнического противника татар чудью белоглазой. Этот этноним широко распространен на всем Европейском Севере России, так обобщенно называли финно-угорские народы, с которыми русские столкнулись при колонизации этих мест. Чудь белоглазая упоминается в былине «Добрыня чудь покорил» («Добрыня и Алеша») из Сборника Кирши Данилова [25] . Предания о чуди, о чудских могилах и курганах широко бытовали и на территории Олонецкой губернии [26] , причем большинство текстов записано в Кенозерско-Каргопольском регионе. На фоне этих фактов включение А.Артемьевой (или кем-то из ее предшественников) чуди белоглазой в былинное повествование выглядит вполне естественным. Видимо, это была не единственная попытка олонецких певцов увековечить в эпосе историю своего края. В декабре 1861 года П.Н.Рыбников сообщал П.А.Бессонову: «Добиваюсь я теперь былины, рассказывающей о борьбе Корел и Чуди с Русскими: на днях достану ее» [27] . Как известно, надежды собирателя не сбылись, но его свидетельство подтверждает бытование этой старины в Олонецкой губернии.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Наиболее вероятно местное происхождение поздних былинных новообразований. Они опознаются по целому ряду признаков. Ареал бытования таких произведений невелик по площади; как правило, в них используются типовые сюжетные ситуации, мотивы и формулы, много заимствований из классических былин. Большинство новообразований не оригинально и по тематике.

Эта характеристика полностью приложима к старине «Калика-богатырь», записанной всего в двух вариантах – от Т.Иевлева, внука знаменитого кижского сказителя Ильи Елустафьева, и от водлозера Т.Суханова [28] . В обоих текстах описание похищения татарина и его допроса каликой почти дословно совпадает с аналогичным эпизодом одной из пудожских редакций былины «Илья Муромец и Идолище» [29] . Поэтому не исключено, что сюжет «Калика-богатырь» сложился на основе обособившегося фрагмента этой старины, которое было дополнено сценой разгрома татарского войска, позаимствованной из «Ильи и Калина». Подчеркнутая героизация калики соответствует тенденциям, присущим общерусской традиции, особенно часто она реализовывалась в былине «Сорок калик со каликою». В текстах Иевлева и Суханова калика – пеший, а не конный богатырь – скачет через башню наугольнюю; от его громогласного крика с теремов вершочики посыпались и т.д., а во время битвы с татарами ему доверяют самое почетное и ответственное место: калика шла середочкой [30] . И все же в обоих вариантах герой так и остался безымянным, что не соответствует нормам классического эпоса и служит косвенным свидетельством сравнительно позднего создания этого сюжета.

В былине «Добрыня и Настасья» единственная оригинальная формула связана с проверкой богатырем своей силы – он палицей разбивает сырой дуб по ластиньям и сетует:

Видно, сила у Добрынюшки по–старому,Видно, смелость у Добрыни не по–прежному!

Все остальные эпизоды и мотивы позаимствованы из старины «Святогор и Илья Муромец» (герой безуспешно пытается выбить из седла наездника–великана, тот называет богатырские удары комариными укусами, кладет своего противника в карман вместе с конем) и из второй части «Дуная–свата» (женитьба богатыря на полянице удалой). Первые записи «Добрыни и Настасьи» сделаны на восточном побережье Онежского озера в деревне Пудожская Гора от А.Чукова и П.Калинина. Тексты сказителей–односельчан настолько близки по композиции и стилю, что их генетическое родство не вызывает сомнений. Все остальные варианты (а их более 20 и записаны они в разных областях России) вторичны по отношению к пудожгорским и, вероятнее всего, усвоены исполнителями из книг [31] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Повышенный интерес исполнителей и слушателей к сюжету «Добрыня и Настасья» объясняется не только несомненными художественными достоинствами текстов Чукова и Калинина, но и усилившейся в XIX–XX столетиях тенденцией к циклизации эпических песен об одном герое. Обобщая свои наблюдения над бытованием былин, А.Д.Григорьев писал: «Некоторые из моих певцов […] стараются пропеть старину, повествующую о более ранних, по их мнению, подвигах богатыря, раньше старины, повествующей о более поздних подвигах богатыря; таким образом они […] стараются связать их в своем сознании, систематизировать их» [32] . Стремлением заполнить пробелы в эпических биографиях любимых богатырей продиктованы попытки в песенно–стихотворной форме рассказать о женитьбе Добрыни, о любовной связи Ильи Муромца с бабой Златыгоркой, неоднократно предпринимавшиеся сказителями из разных регионов Русского Севера [33] . Олонецкие певцы тоже осознавали этот сюжет как важный компонент биографии героя. В варианте Чукова «Добрыня и Настасья» контаминируется с «Добрыней и змеем» [34] , а от Калинина А.Ф.Гильфердинг записал целую поэму об этом богатыре, состоящую из четырех сюжетов – «Добрыня и Маринка», «Добрыня и змей», «Добрыня и Настасья», «Добрыня и Алеша» [35] .

Так, новообразование сказителей из Пудожской Горы отвечало веяниям времени и потому получило такой широкий резонанс. Эти варианты и в полном виде, и в виде пересказов печатались в антологиях русских былин и хрестоматиях по фольклору, десятки раз тиражировались в популярных изданиях.

Непродуктивным оказался самый непритязательный способ создания новых эпических песен – оформление в самостоятельные произведения фрагментов более сложных по структуре былин, иногда с заменой имен главных героев. Такие попытки не приводили к сколь–нибудь значительным творческим удачам, а сами новообразования, как правило, не закреплялись традицией. В Поморье, на Зимнем берегу, Кулое и Печоре некоторые варианты старины «Илья Муромец и разбойники» генетически связаны с сюжетом «Три поездки Ильи Муромца» (в них сохранился мотив трех дорожек, упоминается придорожный камень с надписью на нем). В разных регионах первую часть былины «Дунай–сват» иногда исполняли как былину о женитьбе князя Владимира; в Поморье и некоторых казачьих областях в песню балладного типа превратился запев о турах из «Василия Игнатьевича и Батыги». На этом фоне предпочтительнее других новообразований выглядит сюжет «Непра и Дон», зафиксированный собирателями только на Купецком озере (Пудога). Он представляет собой переработку заключительной части «Дуная» (хвастовство на пиру, состязание супругов в стрельбе из лука, гибель богатыря и его жены). Традиционные имена героев заменены – место Дуная Ивановича занял Дон Иванович, а Настасьи–королевичны – Непра–королевична; сохранен и даже усложнен мотив протекания одноименных рек от крови погибших супругов (в «Дунае» фигурирует только «Дунай–река»). Первые записи былины «Непра и Дон» сделаны П.Н.Рыбниковым и А.Ф.Гильфердингом от Никифора Прохорова [36] , к текстам которого восходят варианты пяти его учеников. Следует отметить, что былина о Дунае на Пудоге не пользовалась особой популярностью, а на Купецком озере, славившемся своими мастерами эпической поэзии, она вообще не зафиксирована собирателями.

Восточное побережье Онежского озера и примыкающие к нему волости были основным центром бытования былины «Рахта Рагнозерский». Здесь записаны 5 стихотворных вариантов; знали эту старину и в Кижах [37] . Основой для ее создания послужили предания о местном силаче Рахте, первонасельнике деревни Рагнозеро, чрезвычайно популярные в Восточном Прионежье (сюжеты «Рахта и неверная жена» и «Рахта–борец»). Соотношение былин и преданий о Рахте, черты великана в его облике, типологическое сходство этого героя с другими исполинами в русском эпосе рассмотрены нами в статье «Былины и предания о Рахте Рагнозерском» [38] . Там же приведены аргументы, позволяющие усомниться в справедливости устоявшегося мнения о зависимости сюжета «Рахты–борца» от исторической песни о Кострюке (образ героя–великана восходит к преданиям о силачах, которые гораздо древнее этой «старшей» исторической песни). Еще раз подчеркнем два важных момента. Во–первых, былинные образования такого рода, генетически связанные с местными преданиями и даже реальными событиями, изредка возникали и в других регионах («Лука, змея и Настасья» и «Данила Борисович» на Печоре, мезенско–кулойская стилизация под старины «Проделки Васьки Шишка» [39] ). Во–вторых, несмотря на то что среди исполнителей были такие известные сказители, как П.Калинин, Г.Якушов и Н.Ремизов, ни одному из них так и не удалось довести старину о рагнозерском силаче до уровня классических эпических песен.

Былины о неожиданных встречах разлученных татарами родственников по времени возникновения близки к рассмотренным выше новообразованиям. Если они и древнее их, то не намного, поскольку эта тема актуализировалась в русском фольклоре уже в эпоху Московской Руси. Современные исследователи справедливо относят эти сюжеты к позднему воинскому эпосу. Сохраняя многие приметы эпических песен, некоторые произведения частично смыкаются с балладами на исторические темы. На первый план в них выдвигаются семейно–бытовые проблемы; в «Козарине» главным героем иногда оказывается безымянный добрый молодец [40] . Весомым аргументом в пользу регионального происхождения этих былин является география имеющихся записей. А. М. Астахова отметила, что близкие по тематике старины «Козарин» и «Королевичи из Крякова» бытовали в разных регионах. Первый сюжет, популярный в Архангельско–Беломорском крае, зафиксированный на Северном Урале и в Сибири, не обнаружен в бывшей Олонецкой губернии, а второй, напротив, не записывался за ее пределами [41] . Два сказителя с Почозера (к северу от Кенозера) спели А.Ф.Гильфердингу еще одну былину такого же типа – «Братья Дородовичи» [42] , их земляк использовал отчество Дородович в старине «Илья Муромец и Сокольник» [43] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Обобщая изложенные наблюдения, можно констатировать, что возникновение новых былин – явление достаточно редкое, быть может, связанное с личной инициативой отдельных сказителей. Как правило, в этих новообразованиях использовался общерусский арсенал сюжетных ходов и поэтических формул, они бытовали на ограниченной территории и не закреплялись в местном репертуаре. Тем не менее само наличие таких сюжетов еще раз подтверждает, что былинная традиция – это динамичный процесс, в котором сосуществовали разнонаправленные тенденции и неизбежные утраты частично компенсировались созданием новых произведений, новых версий и редакций классических сюжетов.

В районах с развитой былинной традицией сказители обогащали ее оригинальными мотивами и постоянными формулами. Сопоставительный анализ текстов показывает, что жалоба Добрыни на свою участь (сюжет «Добрыня и Алеша», реже – «Добрыня и змей») имеет ярко выраженную олонецкую «прописку». Только в Прионежье зафиксирована формула быстротекущего времени: День за днем, будто дождь дождит… и т.д. Некоторые эпические стереотипы отмечены собирателями лишь в двух–трех соседних деревнях. Кенозерские певцы П.Воинов и А.Гусев использовали необычную формулу для характеристики особо ценной ткани: На денежку места дак рублем купить [44] ; На денежку места рублем не купить [45] . К.Романов, Д.Сурикова и Е.Суриков из Кижей с помощью одной лаконичной детали «расставили» по рангу и возрасту киевских богатырей: Алеша Попович втыкает возле своего шатра деревце с одной кисточкой золоченой, Добрыня Никитич – с двумя, а старый казак Илья Муромец – с тремя [46] .

Однако картографирование подобных фактов и интерпретация полученных данных требуют предельной точности. В каждом конкретном случае могут быть «переходные зоны», в которых сосуществуют элементы разных локальных традиций. Так, в одном из кенозерских вариантов «Сорока калик» упомянуто озеро Маслово [47] – гидроним, характерный для записей с Печоры, Мезени и Кулоя (озеро Маслеево). В кенозерских записях былины «Святогор и Илья Муромец» [48] встречаются мотивы, свойственные северо–восточной редакции этого сюжета. Святогор не пытается извести Илью Муромца; часть своей силы он передает ему через пар или пену; богатыри видят работников, делающих гроб именно для Святогора. Ю.И.Смирнов и В.Г.Смолицкий отметили [49] , что выгозер А.Батов [50] использовал обе иронические формулы по поводу неудавшейся женитьбы Алеши Поповича – и ту, которая бытовала в Олонецкой губернии и в Поморье (Только Олешенька женат бывал, […] с женой сыпал), и ту, которая фиксировалась в северо–восточных районах – от Зимнего берега до Северного Урала (Скоро женился, да не с ким спать…).

Любые неточности в подсчетах, пропуски единичных фиксаций того или иного мотива, формулы, детали могут спровоцировать исследователя на ошибочные выводы. Так, П.Д.Ухов посчитал былину повенецкой певицы М.Котовой [51] зависимой от мезенской традиции, сославшись на три чисто «мезенские», по его мнению, детали повествования [52] , однако все они изредка обнаруживаются в старинах других олонецких сказителей, что разрушает систему доказательств автора данной монографии [53] . Подобные совпадения в эпических традициях удаленных друг от друга районов не обязательно связаны с заимствованиями. Это могут быть элементы более древней общерусской традиции, сохранившиеся в отдельных регионах и утраченные в других. Например, завет Ильи Муромца, отправляющегося в свою первую поездку, не использовать оружие и не кровавить руки богатырския зафиксирован на Пудоге, Зимнем берегу, Мезени и Кулое, в отдельных текстах из Кижей, с Северного Урала и Западной Сибири. А во многих случаях мы имеем дело с типологией мышления сказителей: столкнувшись с аналогичными художественными задачами, они независимо друг от друга приходили к одинаковым решениям. Стремясь заполнить хронологические лакуны в былине «Добрыня и Алеша», певцы из Архангельско–Беломорского края нередко включали в нее рассказ о битве богатыря со змеем; такой же вставной эпизод находим в одном из пудожских текстов [54] . В некоторых вариантах старины «Илья Муромец и Соловей–разбойник» жители осажденного татарами русского города воспринимают свое освобождение как ниспосланное с небес чудо и сравнивают Илью Муромца с ангелом [55] . Следует оговориться, что предложенные выше интерпретации не являются единственно возможными; в каждом конкретном случае для выяснения места создания оригинальных мотивов, деталей и формул нужны дополнительные исследования.

Для русских былин характерно обилие имен собственных, в том числе и топонимов. Их можно разделить на три группы. Первую группу составляют названия реальных географических объектов, функционировавшие в Древней Руси: города Киев, Новгород, Ростов, Суздаль, Галич, Углич, Опсков (Псков) и Ярославль [56] , Царьград, Кряков (от «Кракова», древней столицы Польши), Корсунь – греческая колония в Крыму [57] ; моря Хвалынское (Каспийское), Веряйское / Варяжское (Балтийское), Черно море; реки Волга, Непра (Днепр), Волхов, Елисей (Енисей?)-река [58] ; гора Сионьская; королевства Политовское, Ляховинское (Польское), Золотая Орда, земля Камская [59] и т.д. Во вторую группу входят условные топонимы эпического мира: Индея Богатая, Корела Проклятая, Каменна Орда, города Красный, Крестяновец, село Косы Улицы, Сафат–река, речка Смородинка, море Дунайское [60] , гора Сорочинская и др. Третья, самая малочисленная группа – топонимы, напрямую связанные с местами записи былин или сопредельными районами. Почти все они сосредоточены в развернутых юмористических концовках или запевах былин, чаще всего – в старине «Василий Игнатьевич и Батыга». В них содержатся шутливые характеристики отдельных городов, волостей, церковных приходов и их жителей. Порой сказители обнаруживают прекрасную осведомленность не только о близлежащих поселениях, но и об отдаленных районах. Калика из Красной Ляги (село неподалеку от Каргополя) завершил былину о Василии Игнатьевиче такими строками:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Сильные–могучие богатыри во Киеве;Церковное пенье в Москве городе;Славный звон во Нове–городе;Сладкие поцелуи Новоладожанки;Гладкие мхи к синю морю подошли;Щелье–каменье в Северной стороне;Широкие подолы Олонецкие;Дубяные сарафаны по Онеге по реке;Обо… подолы по Моше по реке;Рипсоватые подолы Почезерочки;Рядные сарафаны Кенозерочки;Печеглазыя молодки Слобожаночки;Толстобрюхия молодки Лексимозерочки;Малошальский поп до солдатов добр… [61]

(Моша – правый приток Онеги; Почозеро – погост севернее Кенозера; Лекшмозеро, Малошальский погост находятся в Каргопольском уезде.) В других вариантах использованы формулы тертые колачики валдайские; дешевы поцелуи в Белозерской стороне; широки подолы Пудожаночки [62] ; худые сарафаны в Каргопольской стороны [63] ; мхи да болота в Поморской стороны [64] и т.п. Отсутствие таких элементов в записях из других регионов, насыщенность былинных запевов и концовок местными географическими названиями – прямое свидетельство сравнительно позднего их сложения. Обращает на себя внимание, что они очень популярны на юге Пудожского района, в Каргополье и почти не встречаются в текстах из Заонежья, Повенца, Выгозера, Водлозера, Кенозера. Резонно предположить, что эти балагурные «припевки» были созданы сказителями из юго–восточных деревень бывшей Олонецкой губернии.

Особенности быта и хозяйственной деятельности северян тоже занимают в былинах весьма скромное место. Вряд ли можно связывать с творчеством олонецких певцов упоминание в текстах печного столба, силочков и пасточек, сенной кучи неподъемной [65] , калачей, которые печены […] на листочиках капустныих [66] , шубы–кошули или рукавичек барановых. Эти реалии крестьянского быта свойственны не только Русскому Северу. По той же причине вызывает сомнение устоявшееся в русской науке представление о том, что усеянное камнями поле Микулы Селяниновича отражает севернорусский хозяйственный опыт. Таких полей немало и в более южных губерниях; не случайно вопрос о камне в популярной песне–загадке формулируется так: Что растет без корня? Даже упоминание северного лосося (ловите рыбу семжинку) рискованно считать проявлением местного колорита, поскольку сказитель назвал и другие ценные породы рыб, обитающих в бассейнах Каспийского и Черного морей (белужинка, дорогая рыбка осетринка) [67] . А вот рассказ о том, как Катерина, встречая Чурилу–любовника, скатны саночки взяла – на сараець сволокла [68] , скорее всего, связан именно с севернорусским типом двужирного жилого дома с просторным сараем, где хранится хозяйственная утварь, включая телеги и сани. В этой же былине прионежские певцы нередко упоминали костыч–сарафан [69] – архангельско–олонецкий вид женской одежды (сарафан с кистями или обшитый внизу позументом; «носят его более старухи или староверки» [70] ). Видимо, реалиями местного быта навеяно сравнение перебитого татарского войска с «подсекой»: Народу прибито, […] привалено, будто в лисях как нива присичена» [71] . Подсечным земледелием занимались и в более южных широтах, но на севере оно практиковалось гораздо дольше; к тому же ни в одном другом былинном тексте нам не встретился этот оригинальный поэтический образ. Новациями олонецких сказителей правомерно считать и некоторые формулы, позаимствованные из популярных в этом регионе похоронных плачей и свадебных причитаний (дороженька путистая, круглая неделюшка, бедная горюша [72] ).

На языковом уровне региональное и локальное своеобразие былинных текстов прежде всего проявляется в использовании диалектизмов и просторечий. Отклонения от общерусских норм в фонетике, словообразовании, морфологии и синтаксисе, как правило, не приводят к «затемнению» смысла сказанного и не нуждаются в пояснениях. На всем Русском Севере эпические певцы называют гусли яровчатыми, а не яворчатыми (сделанными из явора), баню – байной или баенкой, юношу – вьюношей, нередко употребляют слова верех (верх), выстать (встать, подняться), долонь (ладонь), ножище–чинжалище, охвота (охота) и др. Даже сравнительно редкие диалектные формы и конструкции обычно не вызывают затруднений, поскольку предстают перед нами во всем богатстве своих контекстуальных связей: втопить (утопить) очи ясны во сыру землю; да не смел я в супор слова молвити (возразить [73] ); колыблется земля, погибается; ни где силы край есть [74] ; Бог знает, куда у его топерь уехано [75] ; и закаменевши конь его богатырский [76] ; зарычал он во всю голову [77] ; жрала [кобыла] по возу сена к выти [78] ; соколу лететь на упрягу ему [79] ; пошли братцы крестовые за полесьицем [80] ; калачики […] пахнут на серу на сосновую [81] . В последних пяти фрагментах восприятие былинного текста затрудняют не особенности синтаксиса местных говоров, а употребление диалектной лексики. Чтобы правильно понять смысл этих фраз, надо знать, что глагол рычать в Олонецком крае означает также «орать, вопить, кричать» (когда речь идет о человеке [82] ); выть – это «количество пищи, которое человек съедает за один раз» [83] ; упряга – «рабочий уповод, срок от роздыха до роздыха» [84] ; что слово полесьице образовано от глагола полесовать (охотиться); что серой на Севере и в Сибири называют смолу хвойных деревьев [85] .

Использование лексических диалектизмов в фольклорных произведениях, в том числе и в былинах, – явление естественное и закономерное, однако лингвисты, приступившие к составлению «Словаря языка русского фольклора», справедливо начинают свою деятельность с создания словарей по жанрам [86] . Лексикон каждого жанра во многом зависит от специфики произведений, их функций, времени создания, стихотворно–песенной или сказовой формы исполнения. При исследовании эпических песен «важно обратить внимание на проницаемость былинного языка со стороны бытовой, диалектной речи при активной тенденции к окказинальному словотворчеству исполнителей» [87] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Необходимость лексического комментария к эпическим текстам, без которого неподготовленный читатель может просто не понять смысл некоторых строк, первым осознал П.Н.Рыбников. Он составил специальный словарь «Объяснение непонятных и областных слов, встречающихся в сборнике», включив в него без малого 1000 лексем [88] . В сборнике А.Ф.Гильфердинга подобного словаря нет; скорее всего, это связано с ранней кончиной собирателя (первое издание «Онежских былин» вышло в свет уже после его смерти). Но этот пробел заполнил Н.В.Васильев, опубликовавший в 1909 году «Указатель к «Онежским былинам» Гильфердинга» [89] . Начиная с 30–40-х годов ХХ века словари старинных и областных слов стали непременным атрибутом большинства научных изданий русского эпоса, продолжена эта традиция и в «Своде русского фольклора» [90] .

Лексические диалектизмы из олонецких старин можно разделить на две категории. К первой относятся слова, встречающиеся в былинах целого ряда сказителей. Как правило, они фиксировались лингвистами в большинстве северных и северо–западных губерний России, многие из них до сих пор бытуют в Прионежье и Кенозерско–Каргопольском крае. Это глаголы малтать (понимать, разуметь [91] ), манить (лгать, обманывать [92] ), галиться (насмехаться [93] ); имена существительные воронец, воронечина (доска, привязанная на веревках поперек избы [94] ), домовище (гроб, особ. однодеревный, долбленый [95] ), пасть, пасточка (ловушка для зверей [96] ), слова порато (очень [97] ), бажоный (любимый [98] ), остатний (последний [99] ) и др. Частотность употребления областных слов резко возрастает, если они входят в состав стереотипных эпических формул – так называемых общих мест, повторяющихся в разных сюжетах. Так, имя прилагательное баской (красивый) и однокорневые слова басить, побасче того встречаются в былинах довольно редко, поскольку используются в составе «переходных мест», заметно отличающихся у разных исполнителей, а тем более в разных регионах. Зато в развернутом описании седлания богатырского коня, одном из самых употребительных «общих мест», у большинства олонецких певцов находим устойчивую формулу не ради красы, не ради басы, ради крепости богатырския [100] . В составе эпических стереотипов десятки раз повторяются также областные слова копать (выкалывать глаза – копать очи ясные [101] ); након (раз, прием [102] ): во первой / в другой / в третий након; лясы (лесть [103] ): и на тыи лясы […] приукинулся; росcтань (развилка, перекресток дорог): три дорожки наехал, три росстанюшки, на росстанях лежит там ведь бел камень [104] . Чуть реже, но тоже достаточно часто встречаются лексические диалектизмы налить (наполнить какой–либо сосуд драгоценностями): наливали чашу красна золота, а другую скатняго жемчугу, а третью чистого серебра [105] ; жаровый (мелкослойный, смолистый [106] ; с чистою лесиною [107] ): по–повыше лесу он жарового [108] ; щелье (голый камень, утесистый берег [109] ): ездить по горам да по высокиим, да по щелейкам по толстыим [110] .

Гораздо обширнее список диалектных слов, отмеченных у отдельных сказителей, иногда всего в одном–двух текстах, но из–за невысокой частотности употребления их общее количество сравнительно невелико. Обращение к этому лексическому пласту во многом предопределяется особенностями индивидуального словоупотребления. Некоторые сказители охотно использовали разговорную бытовую лексику, просторечия: Эта зла баба зубатая [111] ; а мелкая четь вприсядку пошла [112] ; пихнем его в реку Волхову [113] ; дверь отворяитсе, Олешенька Поповиць в полатушку пихаетсе [114] . Традиционный эпический лексикон пополняется и за счет наиболее употребительных областных слов: божатушка (крестная мать [115] ), казак, казачиха (в значении «батрак, наемный работник» [116] ), пабедье (второй завтрак [117] ), мандера (материк, берег [118] ), затупывать (затыкать [119] ), кошель (котомка из бересты [120] ). Особую группу составляют слова, находящиеся на периферии областных лексиконов; некоторые из них отмечены диалектологами только в былинных текстах. Кижские сказители А.Сарафанов и Д.Сурикова использовали слово мыза (дача): Чим тебя нынь мне пожаловать? Мызами тебя, али дачами? [121] По мнению В.И.Даля, в этом значении слово бытовало в окрестностях Санкт–Петербурга [122] . Пудожане Н.Прохоров и Т.Романов включили в описание свиста Соловья–разбойника глагол мызгать (лаять [123] ). Встречаются в олонецких былинах и такие редкие в живой диалектной речи лексемы, как залячить (задрать высоко голову – о коне [124] ), дребь (топь, трясина [125] ; чаща, лесная трущоба [126] ), облочкать (расщепить [127] ), стегно (бедро [128] ), пропетаться (провозиться [129] ), кунная рыба (ценная, дорогая [130] ), сохутиться (спрятаться [131] ), чеврой («чевруй», мелкий булыжник [132] ), (г)верста (дресва, толченый камень [133] ): и толкла бы им [татарам] версту толченую [134] .

Анализ олонецких былин позволяет утверждать, что их насыщенность диалектной лексикой зависит от исполнительской манеры сказителя и от того, входит ли тот или иной сюжет в активную часть его репертуара. Так, в семи былинах И.Фепонова общим объемом около 1600 стихов [135] мы обнаружили немногим более десятка лексических диалектизмов, почти все они известны по вариантам других певцов (након, береза покляпая, не для ради красы–басы, кирпичный мост и др.). Т.Романов только в двух старинах, насчитывающих чуть больше 400 строк [136] , использовал 13 областных лексем; с учетом неоднократного употребления некоторых из них насыщенность его текстов диалектизмами в 5–6 раз выше, нежели у Фепонова. Столь существенная разница в первую очередь объясняется тем, что Фепонов – приверженец классического формульного стиля, стремившийся петь «так, как старики пели», а у его земляка чеканные былинные формулы, отшлифованные в процессе длительного бытования, нередко перемежаются невыразительными, слабо структурированными тирадами импровизационного характера.

У сказителей такого типа традиционный эпический словарь неудержимо «размывали» не только диалектизмы, но и просторечия, обыденно–бытовые, городские и книжные по происхождению слова и выражения. Этот процесс прослеживается и в записях XIX века, но особенно интенсивным он стал в минувшем столетии. В 1938–1939 годах собиратели зафиксировали репертуары двух сказителей с Купецкого озера (Пудога) – И.Фофанова и Н.Ремизова. Фофанов – истовый традиционалист, а его друг – хороший сказочник, склонный к импровизации и личному сочинительству. В 11 былинах [137] Фепонов использовал всего 9 лексических диалектизмов и 16 слов, связанных с веяниями нового времени (бал, балкончик, неприятель, луки самострельныи, слова дерзкие и т.п.). У Ремизова только в старине о Ставре [138] таких лексем более 60, то есть в среднем примерно в 13 раз больше.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Сложившийся в олонецких былинах баланс между традиционной эпической и бытовой / книжной лексикой особенно часто нарушается в текстах, не входящих в активную часть репертуара сказителя или генетически связанных с прозаическими жанрами фольклора. У А.Чукова удельный вес второго лексического пласта заметно возрастает в песенно–стихотворных обработках волшебных сказок («Нерассказанный сон» и «Подсолнечное царство» [139] ), у П.Калинина – в старинах о Святогоре и Садко (контаминация с «Вольгой и Микулой» с использованием мотивов из обоих сюжетов о Василии Буслаеве) [140] и позднем эпическом новообразовании «Рахта Рагнозерский», в основу которого положены популярные в восточном Прионежье предания о местном силаче [141] . Пространные былины о Рахте, записанные от Н.Ремизова и Н.Кигачева [142] , лишь условно можно отнести к устной эпической поэзии, поскольку в них доминируют прозаизмы, бытовая и книжная по происхождению лексика. Не исключено, что в обоих случаях собиратели зафиксировали первые попытки певцов облечь предания в песенно–стихотворную форму.

Уточнению семантики диалектных слов нередко помогает контекст. Значение глагола зобать (есть, хлебать, клевать [143] ) понятно благодаря контекстным связям: Конь не зоблет пшеницы белояровой [144] . То же можно сказать и о словах луда – мель, подводный камень: с помощью шестов корабельщики меряли луды морския [145] , корба – густо заросшее место в лесу [146] : Ко тыи ко корбы ко темныи, ко тыи ко грязи ко черныи [147] , ольга – топкое болото [148] : Первая застава – ольги топучия [149] , пахать – мести, подметать [150] : Как метлой пахнули силу поганую [151] .

Общедоступности эпического лексикона способствует также употребление синономичных пар, в которых областные слова и выражения дублируются их общерусскими аналогами. Человеку, не знакомому с севернорусскими говорами, без пояснений трудно понять смысл некоторых былинных строк: Здравствуешь, богатырище порныи! [152] ; Как бы была у меня старая порушка [153] ; Во всю пору ржи да лошадиную [154] ; поехал во всю пору лошадиную (А.Сорокин [155] ). В.И.Даль дал такое толкование словам порный / порной – «крепкий, сильный, дюжий» [156] . Но в другом тексте того же Сорокина есть стих, не нуждающийся в лингвистических комментариях: А у мня была пора–сила великая [157] . В былине А.Чукова князь Владимир, озабоченный судьбой похищенной змеем племянницы, билич (билиц) кликал да славных рыцарей (запись Гильфердинга [158] ). В более ранних по времени записях также зафиксированы синонимичные повторы: По три дня он билиц–волшебниц скликивал [159] . Олонецкие сказители охотно использовали словосочетание середа кирпичная [160] . По Далю, середа – это «место перед печью, стряпная; гостиная часть избы» [161] . Именно это значение реализовано в синонимичных повторах пол–середа одного серебра кенозерских певцов И.Сивцева–Поромского и П.Воинова [162] . Пудожские сказители П.Антонов и шальский лодочник тоже применили прием «перевода» для областного слова жупеть: Почала пташица петь–жупеть [163] , сама стала петь–жупеть и выговаривать [164] , а их земляк Н.Прохоров употребил синонимичную пару кодолы–канаты [165] .

И тем не менее даже опытным собирателям не всегда удавалось точно зафиксировать диалектные слова. В одной из былин кижанина Н.Дутикова новгородцы намереваются Васильевой золотой казны повытащить (запись Рыбникова [166] ); аналогичную формулу находим в варианте колодозерского старика: красно золото повытащим [167] . Это явное искажение областного слова тощить – тратить, расходовать. Другие олонецкие певцы употребляли его правильно – золота казна не тощится [168] . Однозначно решить, кто допустил ошибку – сказители или собиратель, не представляется возможным. На первый взгляд, П.Н.Рыбников к этому не причастен – два последних фрагмента тоже записаны его рукой, к тому же слово тощиться — «истощаться» включено собирателем в словарь непонятных и областных слов [169] . Вместе с тем глагол тощить и сегодня не забыт жителями Прионежья; Рыбников занимался записью былин урывками, на протяжении нескольких лет и не мог постоянно держать в памяти каждое слово. Определенную роль могла сыграть также фонетически точная фиксация звучащего текста: в первых двух строках гласный звук «о» находится в заударной позиции и произносится как «а», а в двух последних – под ударением, в третьем от конца слоге (в олонецких былинах доминируют дактилические клаузулы).

В других случаях оплошности собирателей гораздо более очевидны. Одну из них допустил П.Н.Рыбников – во дворе Чурилы двери были да все точеныя (И.Сивцев–Поромский [170] ). В тексте, записанном от того же исполнителя А.Ф.Гильфердингом, употреблено более редкое словосочетание вереи точеные [171] . Его исконность подтверждается вариантом П.Воинова, одного из учеников Сивцева [172] , былинами из других регионов Русского Севера (Печора [173] ). А.Ф.Гильфердинг неточно (или неразборчиво) записал глагол рутить в былине А.Чукова о Дюке: И когда он [орел] утрит перьица орлиныя [174] . В записи Рыбникова от того же певца – уж он рутит перьица орлиныя [175] – собиратель включил в свой словарь глаголы рутить – бросать и вырутить – выбросить [176] . Да и сам Гильфердинг в том же варианте в описании седлания богатырского коня зафиксировал это слово правильно – чтобы добрый конь спод седла не выскочил, добра молодца в чистом поле не вырутил [177] . Эта формула встречается и в других текстах сказителя; бытование глагола рутить в местном говоре подтверждается вариантом его земляка Ф.Корсакова – не рутил бы я Добрынюшка тут горьких слез [178] .[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

Вероятнее всего, именно собиратели неверно интерпретировали обычные для былинного стиля сочетания отглагольного имени существительного «на уход» с другими глаголами. В записи Рыбникова – едва на охоту иду (П.Калинин [179] ), в повторной записи, сделанной Гильфердингом, – сам же я король на уход уйду [180] ; то же в тексте И.Фепонова [181] ; на побег пошел в былине, записанной Рыбниковым в деревне Большой Двор Песчанской волости Пудожского уезда [182] . Созвучие словосочетаний на уход ушел и на охоту шел однажды ввело в заблуждение и Гильфердинга, хотя контекст практически исключал возможность неправильного толкования эпической формулы: И сам на охоту шол, на уезд в свою сторону [183] .

Сказители, как правило, не испытывали затруднений подобного рода, поскольку все они – носители местных говоров. В сборниках Рыбникова и Гильфердинга опубликовано более 400 былин, в них мы нашли лишь один пример возможного искажения диалектного слова исполнителем. В былине «Чурила и Катерина», записанной в Полуборском погосте Каргопольского уезда от неизвестного певца, служанка Бермяты на Катеринку журчит–ворчит [184] . В текстах И.Сивцева–Поромского и его внука Ф.Т.Сивцева [185] использован глагол шурчать – «ворчать, брюзжать» [186] . Но даже эту замену диалектного слова созвучным общерусским нельзя трактовать как индивидуальное искажение. Стремление сделать фразу более понятной, общедоступной по смыслу просматривается уже в записях XIX столетия – стучит да ворчит (Н.Швецов, Моша [187] ), ворчит–бранит (Латышов, Каргополье [188] ), а в варианте А.Артемьевой, одной из учениц Сивцева–Поромского, находим уже знакомое нам словосочетание журцит–ворцит [189] . Кстати, П.Н.Рыбников в своем словаре истолковал глагол шурчать как «журчать, ворчать» [190] . Искажения диалектизмов эпическими певцами – большая редкость и в записях ХХ столетия. В пудожском говоре наречия вдвоем / втроем нередко означают «вдвое / втрое больше»: И а не (с)только читает, вдвоем плачет (П.Антонов [191] ). Г.Якушов, одним из учителей которого был П.Антонов, истолковал это словосочетание, придерживаясь норм литературного языка, что привело к явному алогизму: А видь сколько он да ведь скушал–то, а вдвоем–втроем не скушати, а нисколько–то он да во ногах стоптал…» [192] .

Примечательно, что эпические певцы, свободно ориентировавшиеся в диалектном лексиконе, допускали немало ошибок в использовании архаизмов, историзмов (особенно связанных с военной терминологией), в наименованиях реалий средневекового быта, объектов южнорусской природы. Полный перечень всевозможных искажений занял бы не одну страницу, поэтому ограничимся наиболее характерными примерами. Башня треугольная вместо наугольной (А.Батов, Выгозеро [193] ; Х.Гусев, Кенозеро [194] ); гуселышки муравчаты вместо яровчатых (Х.Гусев, Кенозеро [195] ; отец сказителя А.Гусев использовал традиционный постоянный эпитет гуселка яровчаты [196] ; яселышка яросчаты, веселышко яросчатое вместо гуселышек (А.Канавин [197] ; Д.Шпагина, Пудога [198] ); биться–дратисе, бются–ранятся вместо биться–ратиться (Ф.Ясин [199] ; В.Пименов, Пудога [200] ); на теремах […] маковки шелковыи подвешены (Ф.Конашков, Пудога [201] ); стремянь шелковая (О.Дмитриев, Пудога [202] ); гривна столовая вместо гридни (М.Мякишев, Пудога [203] ); кленовый дуб (О.Дмитриев, Пудога [204] ); калачики крапивчаты вместо крупивчатых (калика из Красной Ляги, Каргополье [205] ); войлочки косивчаты (А.Савинов, Пудога [206] ). Некоторые исполнители имели весьма смутное представление о древнем оружии, что порой приводило к смысловым неувязкам: Киев–град щепойвозьмут вместо со щитом / за щитом (Лисица, Выгозеро [207] ); Илья как ударит его этым лугом, так ен с дуба и полетел (И.Абрамов, Кенозеро [208] ); шелковый лук (А.Дьяков, Кижи [209] ); натянул свой зеленый лук (А.Канавин, Пудога [210] ); щит называли заслоном, кольчугу или латы – железной жилеткой и т.п. [211] Подобные отклонения от нормы встречаются не только в поздних записях, но и в былинах сказителей XIX столетия. Даже такой признанный мастер, как Т.Г.Рябинин, порой допускал неточности – в былине «Илья, Ермак и Калин» он спутал туриц с турками погаными [212] .

* * *

В статье приведено довольно много конкретных фактов, свидетельствующих о том, что сказители Онего–Каргопольского края не просто передавали от поколения к поколению творческое наследие своих предков, но и обогащали его новыми красками, оригинальными деталями, отражающими их жизненный опыт, особенности местного быта. Однако не следует забывать, что речь идет об огромном массиве текстов. На территории бывшей Олонецкой губернии зафиксировано 45 «классических» былинных сюжетов, записано более 1000 вариантов (не считая повторных записей от тех же исполнителей). На этом фоне количество отмеченных нами новаций выглядит не так уж внушительно, тем более что многие из них связаны с лексиконом эпических песен или допускают другие истолкования. В целом же былины оказались на редкость стабильным жанром, малопроницаемым для внешних влияний; установка на традиционность доминировала в них даже на последнем этапе эволюции.[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru]

• [1] Былины в 25 томах. Свод русского фольклора. Былины Печоры. Т.1-2. СПб.-М., 2001.
• [2] См., например: А в Усть-Цильме поют...: Традиционный песенно-игровой фольклор Усть-Цильмы. СПб, 1992; Морозов И.А., Смирнова И.А. и др. Духовная культура северного Белозерья: Этнодиалектный словарь. М., 1997; Традиционный фольклор Новгородской области. Сказки. Легенды. Предания. Былички. СПб, 2001; Русские волшебные сказки Тункинской долины. Улан-Удэ, 2001; Кузнецова В.П., Логинов К.К. Русская свадьба Заонежья (конец XIX - начало XX в.). Петрозаводск, 2001; Архангельские сказки: Из материалов лаборатории фольклора Поморского университета. Архангельск, 2002. и др.
• [3] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом летом 1871 года. М.-Л., 1949-1951. Т.1. С. 56, 59.
• [4] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. М., 1909-1910. Т.1. C.XCV-XCVI.
• [5] Иванова Т.Г. "Малые" очаги севернорусской былинной традиции: Исследование и тексты. СПб, 2001. №30-49.
• [6] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.3. С. 310, 315.
• [7] Здесь и далее зависимые от книги тексты (в данном случае варианты Аграфены и Марфы Крюковых) не учитываются.
• [8] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. Т.1-3. №255.
• [9] Там же. №254.
• [10] Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899-1901 гг. СПб, 2002. Младший сын мезенской певицы А.Макуриной утвердительно ответил на вопрос собирателя, "не из книги ли он знает" эту былину (Т.3. С.170). Видимо, с тем же источником был знаком и его старший брат, хотя он и отрицал это (С.170). Возможно, что к печатному тексту восходил вариант И.Е.Чупова, который "умеет рассказывать [...] о встрече Ратая и Ольга" (в доме сказителя было издание сводной былины об Илье Муромце (Т.3. С.427). В двух других случаях исполнители ссылались на своих учителей-земляков (Т.1. С.315; Т.2. С.36).
• [11] Былины в 25 томах. Свод русского фольклора. Былины Печоры. №1 и др. Прочно закрепившееся в науке название сюжета "Волх Всеславьевич" связано только с текстом из Сборника Кирши Данилова (Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым / Подг. Евгеньева А.П., Путилов Б.Н. М., 1977), такая же форма имени встречается в зависимых от него книжных по происхождению вариантах. Все другие певцы именовали героев обеих былин Вольгой.
• [12] Мезень (Русские былины старой и новой записи / Под ред. Тихонравова Н.С., Миллера В.Ф. М., 1894. От.2.: Былины новой записи. №51); Кулой (Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899-1901 гг. №302); Зимний берег (Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А.В.Маркова. СПб, 2002. №113); Пудога (Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №131); Каргополье (Там же. №202).
• [13] Колодозеро на Пудоге (Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №168); среднее течение реки Онеги (Там же. Т.2. С.463. Подстрочное примечание).
• [14] Нижегородская губерния (Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1860-1864. Вып.4. С.86); Пермская губерния (Русские былины новой и недавней записи из разных местностей России / Под ред. Миллера В.Ф. М., 1908. №82); Северный Урал (Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. №18.).
• [15] Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока / Сост. Смирнов Ю.И. Новосибирск, 1991. №63-64.
• [16] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. №49.
• [17] Русская эпическая поэзия Сибири и Дальнего Востока. №65.
• [18] На Печоре четыре варианта (Былины в 25 томах. Свод русского фольклора. Былины Печоры. №261-264); в Русском Устье на реке Индигирке два (Фольклор Русского Устья / Отв. ред. Азбелев С.Н., Мещерский Н.А. Л., 1986. №109-110).
• [19] Петербургская губерния (Песни, собранные П.В.Киреевским. Вып.1. С.58).
• [20] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. Подгот. текстов к печати, примеч., словарь Чичерова В.М. 1948. № 51, 151; Былины Севера / Записи, вступ. ст., коммент. Астаховой А.М. М.-Л., 1938-1951. Т.1-2. №105, 167 и др.
• [21] Ерма (Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №90).
• [22] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №215.
• [23] Там же. С.54.
• [24] В.Щеголенок (Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №121); Д.Сурикова (Там же. №138); А.Суриков (Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №131).
• [25] Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. №21.
• [26] Северные предания: Беломорско-Обонежский регион / Подгот. Криничная Н.А. Петрозаводск, 1978. №45-60.
• [27] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.3. С.318.
• [28] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. № 101, 207. С.И.Дмитриева ошибочно отнесла к этому сюжету один из кулойских текстов (Дмитриева С.И. Географическое распространение былин: По материалам конца ХIХ - начала ХХ в. М., 1975. С.108); видимо, это былина Е.Садкова "Илья Муромец и голи кабацкие" (Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899-1901 гг. №240), которая под этим названием не учтена в сводной таблице (Дмитриева С.И. Географическое распространение былин. С.109. Совпольская волость).
• [29] Н.Прохоров и его преемники (Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №48 и др.).
• [30] Там же. №207.
• [31] Новиков Ю.А. Былина и книга: Аналитический указатель зависимых от книги и фальсифицированных былинных текстов. СПб, 2001. 11. №1-21.
• [32] Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899-1901 гг. Т.2. С.30.
• [33] Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899-1901 гг. Т.2. № 40, 301, 368, 389; Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А.В.Маркова. №72 и др.
• [34] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №148.
• [35] Там же. №5.
• [36] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №121; Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №50.
• [37] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №121; Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. Т.1. С.715; Т.2. С.3.
• [38] Новиков Ю.А. Былины и предания о Рахте Рагнозерском (К проблеме генезиса былинных новообразований) // Русский фольклор: Материалы и исследования. СПб, 2001. С.91-99.
• [39] Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д.Григорьевым в 1899-1901 гг. Т.2. С.30. №243.
• [40] Там же. № 157, 187, 204, 205.
• [41] Былины Севера. Т.2. С.770, 772.
• [42] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. № 247, 252.
• [43] Там же. №250.
• [44] Там же. №230.
• [45] Там же. №287.
• [46] Там же. № 92, 138; Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №143.
• [47] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №301.
• [48] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. № 265, 273; Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №269.
• [49] Добрыня Никитич и Алеша Попович / Подгот. Смирнов Ю.И., Смолицкий В.Г. М., 1974. С.421. Серия "Литературные памятники".
• [50] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №187.
• [51] Там же. №26.
• [52] Ухов П.Д. Атрибуции русских былин. М., 1970. С.171-173.
• [53] Новиков Ю.А. Сказитель и былинная традиция. СПб, 2000. С.11-12.
• [54] Архив Карельского научного центра Российской Академии наук (далее - АКНЦ РАН). Ф.1. Оп.1. Кол.2. №3.
• [55] Кулой, Зимний берег, Алтай (Былины и исторические песни из Южной Сибири / Записи Гуляева С.И. Новосибирск, 1939. №1); деревня Рагнозеро на Пудоге (Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. № 193, 196, 199).
• [56] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №60.
• [57] Былины Севера. №15.
• [58] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №103.
• [59] Там же. №106.
• [60] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №208.
• [61] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №194.
• [62] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №60.
• [63] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №161.
• [64] Там же.
• [65] Там же. №127.
• [66] Там же. №172.
• [67] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №91. Сабанеев Л.П. отмечал, что балтийские осетры лишь в исключительных случаях поднимались в Онежское озеро, а обские - в Печору (Сабанеев Л.П. Рыбы России. М., 1982. Т.2. С.478-479).
• [68] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №151 и др.
• [69] Былины Севера. №171 и др.
• [70] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1955. Т.2. С.176.
• [71] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №210.
• [72] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №128. Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №168 и др.
• [73] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №232.
• [74] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №120. Стихи 251-252.
• [75] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №69. Стих 372.
• [76] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №74. Стих 3.
• [77] Там же. №166. Стих 263.
• [78] Там же. №131. Стих 244.
• [79] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №66. Стих 95.
• [80] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №194. Стих 59.
• [81] Там же. №152. Стихи 180-182.
• [82] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. С.117.
• [83] Словарь русских народных говоров / Под ред. Филина Ф.П. Л., 1966. С. 6, 44.
• [84] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. С.505.
• [85] Там же. С.380.
• [86] Хроленко А.Т. На подступах к словарю языка русского фольклора: Заметки лингвофольклориста // Язык русского фольклора: Сб. научных статей. Петрозаводск, 1992. С.19.
• [87] Там же. С.25.
• [88] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.3. С.351–382.
• [89] Васильев Н.В. Указатель к Онежским былинам Гильфердинга. СПб, 1909.
• [90] Былины в 25 томах. Свод русского фольклора. Былины Печоры. Т.2. С.583–630.
• [91] Словарь русских народных говоров. С. 17, 339.
• [92] Там же. С. 17, 367.
• [93] Там же. С. 6, 112.
• [94] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.3. С.353.
• [95] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., Т.1. С.466.
• [96] Словарь русских народных говоров. С. 25, 264–265.
• [97] Там же. С. 30, 51.
• [98] Там же. С. 2, 45.
• [99] Там же. С. 24, 60.
• [100] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №38. Стихи 25–26 и др.
• [101] Словарь русских народных говоров. С. 14, 286.
• [102] Там же. С. 19, 338.
• [103] Там же. С. 17, 285.
• [104] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №305. Стих 67.
• [105] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №139. Стихи 170–172.
• [106] Словарь русских народных говоров. С. 9, 83.
• [107] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.1. С.526.
• [108] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №252. Стих 14.
• [109] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. С.654.
• [110] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №1. Стихи 32–33.
• [111] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №53. Стих 22.
• [112] Там же. №54. Стих 76.
• [113] Там же. №64. Стих 19.
• [114] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №190.
• [115] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №225. Стих 441. №230. Стих 440.
• [116] Там же. №83. Стих 83; №230. Стих 380.
• [117] Там же. №73. Стих 38; №156. Стих 35.
• [118] АКНЦ РАН. Ф.1. Оп.1. К.8. №148.
• [119] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №84. Стих 54.
• [120] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №12. Стих 163.
• [121] Там же. №138. Стихи 344–345.
• [122] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.2. С.364.
• [123] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №116. Стих 104.; №139. Стих 119.
• [124] Словарь русских народных говоров. С. 10, 229; Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. Т.1–3. №135. Стих 110.
• [125] Словарь русских народных говоров. С. 8, 178, 226.
• [126] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.1. С.490–491; Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №80. Стих 116.
• [127] Словарь русских народных говоров. С. 22, 110; Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №148.
• [128] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. С.321; Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №5. Стих 326.
• [129] Словарь русских народных говоров. С. 32, 205; Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №191. Стих 89.
• [130] Словарь русских народных говоров. С. 16, 93; Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. М., 1909–1910. Т.1–3. №168. Стих 24.
• [131] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.2. С.613. Подстрочное примечание.
• [132] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. С.536; Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №2. Стих 111.
• [133] Словарь русских народных говоров. С. 6, 158.
• [134] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №136. Стих 76.
• [135] Там же. №55–61.
• [136] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. № 139, 140.
• [137] Былины Пудожского края / Подгот. текстов, статья, коммент. Париловой Г.Н., Соймонова А.Д. Петрозаводск, 1941. №17–27. Около 3200 стихов.
• [138] Былины Пудожского края. №36. 607 стихов.
• [139] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. № 35, 36.
• [140] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. № 1, 2. Собиратель справедливо связал дефектность обоих текстов с тем, что Калинин «уже плохо помнит» их, а вторую старину «не певал лет двадцать» (Там же. Т.1. С.95–96).
• [141] Там же. №11.
• [142] Былины Пудожского края. № 41, 42.
• [143] Словарь русских народных говоров. С. 11, 321.
• [144] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №129. Стих 213.
• [145] Там же. №123. Стих 40.
• [146] Словарь русских народных говоров. С. 14, 311.
• [147] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №52. Стихи 11, 12.
• [148] Словарь русских народных говоров. С. 23, 192.
• [149] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №139. Стих 40.
• [150] Словарь русских народных говоров. С. 25, 289.
• [151] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №141. Стих 240.
• [152] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №1. Стих 18.
• [153] Там же. №47. Стих 108.
• [154] Русские былины новой и недавней записи из разных местностей России. №26. Стих 73.
• [155] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №127. Стих 235.
• [156] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.3. С.310, ср. Словарь русских народных говоров. С. 30, 33.
• [157] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №71. Стих 57.
• [158] Там же. №148. Стихи 87–88.
• [159] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №25. Стих 103. №25–bis. Стих 96.
• [160] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №215. Стих 277. № 306, 309.
• [161] Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.4. С.176.
• [162] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №223. Стих 162. №229. Стих 181.
• [163] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №152. Стих 90.
• [164] Там же. №164. Стих 67, ср. Словарь русских народных говоров. С. 9, 227.
• [165] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №123. Стих 21, ср. Словарь русских народных говоров. С. 14, 45.
• [166] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №64. Стих 157.
• [167] Там же. №169. Стих 65.
• [168] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №14. Стих 26 (Т.Рябинин); №75. Стих 60. (В.Щеголенок и др.); ср. Былины в 25 томах. Свод русского фольклора. Былины Печоры. Т. 1, 2. №176. Стих 114. (Печора и др.).
• [169] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.3. С.378.
• [170] Там же. №179. Стих 100.
• [171] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №223. Стих 119.
• [172] Там же. №229. Стих 150.
• [173] Былины в 25 томах. Свод русского фольклора. Былины Печоры. №101. Стих 47.
• [174] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №152. Стих 16.
• [175] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №29. Стих 14.
• [176] Там же. Т.3. С. 374, 354.
• [177] Там же. Стих 68.
• [178] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №23. Стих 21.
• [179] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №114. Стих 33.
• [180] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №12. Стих 41.
• [181] Там же. №60. Стих 174.
• [182] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №209. Стих 113.
• [183] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №105. Стихи 180, 181.
• [184] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №204. Стих 38.
• [185] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №224. Стих 58; Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №205. Стих 45.
• [186] Там же. С.928.
• [187] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №309. Стих 55.
• [188] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №201. Стих 17.
• [189] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №217. Стих 45 (запись 1928 года). Эту же синонимичную пару глаголов использовала пудожанка А.Пашкова (Былины Пудожского края. №1. Стих 803), но ее текст восходит к книжному источнику.
• [190] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. Т.3. С.381.
• [191] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №66. Стих 16.
• [192] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №12. Стихи 43–45.
• [193] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №188. Стих 51.
• [194] Там же. №291. Стих 70.
• [195] Там же. №292. Стих 140.
• [196] Там же. №290. Стих 87.
• [197] АКНЦ РАН. Ф.1. Оп.1. Кол.21. №251.
• [198] МГУ–1958. 3. №17.
• [199] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №53. Стих 25.
• [200] Там же. №171. Стих 27.
• [201] Сказитель Ф.А.Конашков / Подгот. текстов, вводная ст., коммент. Линевского А.М. Петрозаводск, 1948. №4. Стих 34.
• [202] Былины Пудожского края. №62. Стих 14.
• [203] Онежские былины / Подбор, науч. ред. текстов Соколова Ю.М. №45. Стих 298.
• [204] Былины Пудожского края. №62. Стих 98.
• [205] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №197. Стих 32.
• [206] Там же. №170. Стих 26.
• [207] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №192. Стих 34.
• [208] МГУ–1958.
• [209] Онежские былины, записанные А.Ф.Гильфердингом. №112. Стих 39.
• [210] АКФ, 21.
• [211] Новиков Ю.А., Смирнов Ю.И. Северные экспедиции кафедры фольклора Московского государственного университета (1956–1959 гг.) // Советская этнография. 1960. №4. С.165–166.
• [212] Песни, собранные П.Н.Рыбниковым. №7. Стихи 1–29.