ГАЗЕТА «КИЖИ»
первая музейная газета Карелии

Близится новогоднее время. Наступающий год, по восточному календарю, — Год Лошади. В мифологии фигура лошади или коня — одна из наиболее ёмких по смысловой наполненности. Издревле конь был связан с культом плодородия, с солнцем, которое уподобляли небесному коню, бегущему по небосводу. Мифологическим сознанием конь одновременно воспринимался как существо, связанное с потусторонним миром, и как посредник между «тем» и «этим» светом, как покровитель. Эти и другие смыслы, стоящие за образом коня, в разных формах реализуются в традиционной культуре: в оформлении крестьянских построек и орнаментике предметов домашнего обихода, в народных верованиях, обрядах и жанрах фольклора.

Изображение коня часто украшало крестьянские дома как снаружи, так и внутри. На Русском Севере подобие коня имели важные конструктивные детали кровли. В виде конской головы обтесывалась торцовая (комлевая) часть шелома, или охлупня, – массивного бревна, которое венчало безгвоздевую двускатную кровлю, прижимая своей тяжестью концы кровельных досок к коньковой слеге; так же могли обрабатывать и концы «куриц» — крюкообразной корневой части еловых стволов, на которую опирался нижний край скатов. Считается, что до появления в отделке кровли имитаций коня на стыке скатов помещали настоящую лошадиную голову. Этот обычай в свою очередь восходит к восточнославянской традиции при возведении здания закладывать под нижний венец конский череп. Голова и череп считались вместилищем души животного и служили «строительной жертвой» и одновременно оберегом.

Коня мы встретим и в интерьере крестьянской избы в деталях неподвижной, встроенной, и подвижной мебели. В избах северных губерний известна такая деталь, как коник. Он располагался у печного столба (печной коник) и представлял собой вертикальную доску; контур ее верхней части мог завершаться завитком, отдаленно похожим на изгиб конской шеи с головой. Сбоку от входной двери в избе могла находиться широкая лавка или ящик, на котором спал или работал зимой хозяин. Этот ящик тоже назывался коником, так как имел боковую стенку, верхняя часть которой вырезалась в виде лошадиной головы.

Изображение коня широко использовалось в повседневных предметах: в резьбе ковшей, узорах вышитых полотенец, мотивах росписи прялок и в детских деревянных игрушках.

Лошадь фигурирует и в праздниках народного календаря, причем как в зимних, так и в летних. В северном календаре ее мифологическая природа лучше всего раскрывается в зимний период, и происходит это в привлекательной для непосредственного восприятия драматизированной форме.

Сейчас с приходом зимы мы ждем Нового года, а носители традиционной культуры ожидали наступления святок — центрального события зимы, насыщенного обрядами-развлечениями и самого длительного праздничного времени в году, где Новый год был лишь вехой.

В разных уездах бывшей Олонецкой губернии святки начинались за две, а то и за три недели до Рождества. Любимейшим святочным увеселением, в котором охотно принимала участие не только молодежь, но и, как свидетельствуют полевые материалы, люди старшего возраста (например, семидесятилетние), было ряженье. В костюмах — вывернутой мехом наружу шубе или нескольких надетых один на другой сарафанах, с закрытыми тканью лицами ряженые толпой ходили по деревне с гармонью, балалайкой или другой «музыкой», врываясь, по словам очевидца обычая в XIX веке, в дома, где проходили вечеринки.

Состав ряженых персонажей состоял всегда из одних и тех же масок, каждой из которых предписывались только ей свойственные атрибуты и поведение. Среди них были медведь, бык, петух или журавль, кузнец, рыбак, цыгане, покойник. Лошадь в этом ряду была одной из самых популярных.

Вот как описывает ряженую лошадь газета «Олонецкие губернские ведомости» конца XIX века: «Лошадь устраивается так… из соломы [связывается] толстый сноп длиной два аршина с половиной, оставляя в средине круглое отверстие для того, чтобы влезть в это отверстие и прикрепить сноп в талии к своему туловищу. Этот сноп, плотно обвернутый серыми или черными кафтанами, изображает туловище лошади… От головы через шею пропущена палка, конец которой находится у ног замаскированного и посредством которой голова лошади приводится в движение. Маскированный… управляет этой лошадью, верхней частью своего тела изображая седока, а ногами… заменяя ноги лошади». Другое описание, экспедиционная запись, сделанная уже в ХХ веке в Каргополье, находившемся на территории Олонецкой губернии, рисует все тот же узнаваемый портрет персонажа: «Лошадь наряжали: два мужчины стоят, сделана лошадиная голова, мешок набит кормом… Сделана из дощечек длиной как лошадь, два мужчины держат, а снаверху закинуто одеяло, как попона» (запись сохраняет особенности диалектной речи местной жительницы).

В отличие от средней полосы, где лошади-ряженому были больше свойственны отдельные характерные движения: подскоки, размахивание хвостом, ржание – в северных районах этот персонаж представал в обрамлении более развитого театрализованного действа. Здесь лошадь нередко выступала вместе с другими участниками ряженья, «цыганами»: «Вдруг слышатся бубенчики — и в избу входит гурьба “окрутников” [ряженых], изображающих цыган — один цыган верхом на лошади». Или: «[Лошадь] на вечеринку придет. И вот тут: “Приехали, цыганы приехали”. Цыган с цыганом начнет менять эту лошадь. Эта-то лошадь вздыбется, скачет, прыгает — такая она хорошая, посмотрите, какая хорошая. А шерсти-то нет, и вся худая, а они хлопают по лошади, что, мол, хороша у нас лошадь. Она-то стоит, копытами семенит, ногами-то тюкает по полу. Дак приехали, еще и санки приволокли, еще запряженная была. И правда, узда была и всё, по-настоящему. Попляшут, попляшут, дак накомедят чего-нибудь, да и всё. Поволокут коня за хвост обратно».

Ряженая лошадь выглядела вполне реалистично (в сравнении с другими персонажами, например с петухом или журавлем, чей наряд — обернутая вокруг туловища шуба — делал их мало отличимыми от ряженого медведя). Этим правдоподобием облика и комичностью сценок с ее участием и можно было бы, по-видимому, объяснить ее популярность. Однако настоящая причина этого кроется не в сценическом поведении персонажа, а в самом характере святок.

Святки были не только самым длительным и ярким, но и весьма значимым периодом календаря. Это обусловлено их пограничным положением на стыке нового и старого года. В христианской мифологии святки также представляют собой переход, рубеж — между старым и новым миропорядком, который начинается с рождением Христа. То, что происходит в порубежное время, отражается, по народной вере, на всём, что произойдет в наступающем году. Следы этой веры не исчезли и поныне, запечатлевшись в знакомой формулировке: «Как встретишь Новый год, так его и проведешь».

Согласно народным представлениям, в подобные переходные периоды граница между освоенным людским миром и миром потусторонним ослабевает, становится проницаемой. Ряженые, самый вид которых был призван подчеркнуть их чуждость здешнему миру (скрытые лица и звериный покров — шубы, странные движения и создаваемый ими шум), были для мифологического сознания представителями иного, загробного мира — опасными и всесильными покровителями, проникшими в этот мир на короткий промежуток. Посредством общения с этими покровителями можно было символически выпросить себе лучшей доли в новом году.

Если учесть, что на начало святок приходился день зимнего солнцестояния, с которого начинает медленно прибывать световой день, то смысл присутствия среди ряженых коня, символа солнца, становится более понятным. Отмечая своим появлением смену одного сезона другим, он как бы становился залогом рождения нового солнца и наступления нового года.

На общении, диалоге с потусторонним миром построен еще один святочный обряд с участием лошади — девичьи гадания. Вот как происходило такое гадание, по материалам середины XIX века: «Завязав крепко у лошади глаза, девица поставит ее в таком положении среди двора, садится на нее верхом, и… если лошадь пойдет прежде всего к воротам двора, то это знак, что она выйдет в замужество, если же к какому-либо другому месту, то это знак девичества».

В отличие от ряженья, где потусторонние силы в лице своих посланников непрошено входили в дом, в гадательных обрядах инициатива исходила от гадавшего — вопрошавшего их человека. В описанном гадании лошадь выступает в своей роли посредника, приводя гадающего к ответу на вопрос о будущей судьбе, фактически обеспечивая этот ответ.

На основании этих примеров можно сказать, что лошадь на протяжении святок возникает не раз — ее образ как бы дублируется, являясь то в обряде ряженья, то в обряде гадания. Все это подтверждает важность участия этого персонажа с его многозначной символикой в святках.

Лошадь фигурирует в календаре не только в святки, но и в другие сезоны русского праздничного календаря. Так, в средней полосе России на Масленице устраивались шествия ряженых, в числе которых была лошадь. На юге этот персонаж играл главную роль в весенних и летних праздниках: в проводах весны, в день Ивана Купала, в промежуток от Троицы до Петрова дня.

На Севере (на территории, прилегающей к Онежскому озеру) подобных праздников, как и ряженья в Масленицу, не было. Однако лошадь является здесь в составе праздничных развлечений практически во все времена года в качестве тягловой силы: в местной традиции бытовали приуроченные к отдельным праздникам катания.

На санях, запряженных лошадьми, повсеместно катались в Масленицу. В летнее время, на Макарьев день (7 августа), в деревне Косельга, которая в XIX веке входила в Кижскую волость, между местными жителями устраивались состязания в верховой езде. Этот обычай держался еще в начале 1930-х годов.

Включенность лошади в обрядность не ограничивается праздничным календарем. Конь участвовал и в трудовых обрядах. Например, место будущего строительства, будь то дом или храм, определяли с помощью молодого необъезженного жеребца, который вез первое бревно: где он остановится, там и стоять хоромине. В данном случае конь выполнял функцию, подобную той, которая отводилась ему в обряде гадания – своеобразного поводыря, которому вверялся выбор того, где и какой будет дальнейшая судьба.

Говоря о коне в крестьянской культуре, кроме обрядов нужно вспомнить и о его отражении в фольклоре. Возможно, среди первых пришедших на память примеров будут былины и сказки – богатырские кони Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича (например, такие, какими их изобразил Васнецов на картине «Богатыри») или индивидуализированный, наделенный личностными чертами Конек-горбунок из одноименной сказки П.П. Ершова, созданной по мотивам фольклорных произведений.

Былина и сказка – наиболее типичные для коня жанры фольклора. Есть и менее известные. Например, такой повествовательный жанр как предания и легенды, где образ коня получает совсем иное преломление. Они примечательны тем, что возникли на перекрестье устного народного творчества и древней традиции почитания выдающихся природных объектов — камней гигантских размеров и необычной формы, в народе носящих название Конь-камень.

Если брать северные районы, один из таких камней находится в Ладожском озере, на острове Коневец. Местное предание объясняет происхождение названия камня и самого острова от слова «конь» тем, что во времена язычества в качестве благодарственной жертвы духам, обитавшим под камнем, за успешную пастьбу конских стад там ежегодно оставляли коня.

Другой жанр, легенда, которая существует в связи с камнем, обнаруженным в Плесецком районе Архангельской области, вблизи села Конёво, еще более интересен, поскольку обращен не к прошлому, а к будущему. Этот валун в одном из ракурсов действительно напоминает некое животное. Как сообщает участник обследовавшей камень экспедиции Каргопольского музея, местные жители рассказывают о нем легенду, что будто бы перед концом света Конь-камень оживет и на нем поскачет Илья-пророк, трубя в рог и сзывая живых на Страшный суд. Источниками легенды, по предположению члена экспедиции, могли стать пророчества о конце света, ходившие среди каргопольских старообрядцев-странников.

В приведенной легенде обращает на себя внимание то, что народное воображение отождествило форму валуна с очертаниями коня, а не иного животного. Можно лишь предполагать, что именно оказало решающее влияние на такое зрительное восприятие. Наличие местной достопримечательности наряду с хорошим знакомством населения с текстами эсхатологических легенд? Или то значение, которое принадлежало коню в народной культуре?

В результате этих мини-экскурсов в смежные, хотя и самостоятельные, сферы знания о традиционной культуре можно видеть, как часто в них появляется лошадь и насколько множественны ее интерпретации. Сделать общий вывод, приложимый ко всем вариантам ее народной трактовки, едва ли возможно. Можно, по-видимому, лишь отметить, что в каждом из них так или иначе прослеживается основа, которая разными способами вновь и вновь отсылает нас к лежащим в глубинах народного мировидения истокам этого образа.