ГАЗЕТА «КИЖИ»
первая музейная газета Карелии

В 1941 году мне было десять лет, шел одиннадцатый. За три недели до начала войны пригласила нас средняя сестра Мария на свою свадьбу. Она тогда жила у нашей тети в Петрозаводске и работала в швейной мастерской, которая находилась напротив Зарецкой церкви (Крестовоздвиженский собор. Прим. редакции). Маруся была комсомолкой и большой активисткой, ходила на учебу в Красный Крест.

Мы с мамой приехали в Петрозаводск из Заонежья, из деревни Кургеницы.

Свадьба была скромная, так как жили они в маленькой комнате в коммуналке по ул. Малая Подгорная, потом она была переименована в ул. Свердлова. На свадьбе были только самые близкие. Жених был военный, в каком звании — не знаю, так как тогда не было погон, а были лычки, в этом не разбиралась. Звали жениха Михаилом, красивый молодой человек, хорошо воспитан.

В разгар свадьбы пришел солдат с запиской к жениху, и пришлось ему покинуть свою свадьбу, все расстроились, но продолжили праздновать, думая, что он вскоре вернется, но он так и не вернулся. Мама уехала домой, а меня оставила, потому что были летние каникулы. И я гостила то у тетки, где жила сестра, то ходила в гости к бабушке с дедушкой — это мамины родители, они жили на ул. Пушкинской в своем частном доме.

22 июня я была у тети, было воскресенье — прекрасный солнечный день. Сестры мои Надежда и Мария рано утром ушли в лес, на природу — так раньше отдыхала молодежь. Брат мой Иван учился в ремесленном училище по специальности «кузнец» и практику проходил на Онежском заводе. Мы с тетей Евдокией Петровной пошли на Зарецкое кладбище на могилку бабушки. Только вышли на площадь Кирова, подошли к Гостиному двору, народ толпиться начал, в рупоре слышно выступление М.И. Молотова, он призывал всех на защиту нашей Родины — это было 12 часов дня.

Вскоре меня отправили домой в деревню к родителям, началась мобилизация мужчин и женщин на фронт. Старшую сестру Надежду отправили на оборонные работы, а Мария взяла паспорт и пошла в военкомат, ей было в то время 18 лет, прихватила членский билет Красного Креста и попросилась на фронт. Она попросилась на фронт с намерением встретить там своего любимого Михаила, но, увы, этого не случилось.

Началась эвакуация населения, заводов и предприятий подальше от войны. Онежский завод и его работников отправили в г. Свердловск. Брат тоже эвакуировался с заводом, ему тогда было 16 лет. Там, конечно, тоже было несладко — голодно и холодно. В 1942 году, как только этим мальчишкам-ремесленникам исполнилось 17 лет, они всей группой пошли в военкомат проситься на фронт. Взяли их, обучали военному делу три месяца и отправили на фронт. Они были десантниками, их забрасывали в тыл врага и они должны были там наносить ему урон.

А летом и осенью 1941 года враг быстрыми темпами завоевывал наши города и села, началась сплошная эвакуация населения, мы в Заонежье видели страшное зарево пожара — горел Петрозаводск — это выполнялось распоряжение ничего не оставлять врагу: взорваны были все мосты, предприятия, Гостиный двор и еще много других зданий, пожар был страшный, потому что в городе было много деревянных домов.

С оборонных работ на моторной лодке вернулись к себе в деревню девушки, в том числе и моя старшая сестра Надежда и мамина младшая сестра Ольга. В тот год Онежское озеро замерзло рано, уже в ноябре, и как только оно встало — наехали финны, расселились по всем деревням Заонежья.

В одно раннее утро нас разбудила стрельба из автоматов. Отец нас всех собрал в кучу за русскую печь, там было место, где можно было спрятаться от шальных пуль. Оказалось, из Песчаного на лыжах в маскхалатах пришли наши партизаны, открыли огонь по финским солдатам-часовым. Завязался бой, но силы были неравные, наших партизан был небольшой отряд. Партизаны подошли со стороны поля, где стояли гумна, в которых сушат снопы, забрались на крыши и оттуда начали палить. Наши партизаны были все убиты, а у финнов были раненые и убитые. Своих убитых финны перенесли в часовню, чтобы потом увезти в Финляндию, а раненых срочно увезли в Финляндию. А для погибших партизан наши мужики в поле вырыли большую могилу, в которой их всех и похоронили.

После этого случая финское начальство засуетилось, и был дан приказ вывезти жителей из всех деревень, находящихся в окрестностях Кижей, в концлагеря в Петрозаводск. Лагерей было шесть. Приказ финского начальника был таков: брать с собой носильные, самые необходимые вещи и еды на неделю. Давали на семью одну подводу, и что сможешь, то и вези. В нашей семье было шесть человек.

Папа взял сундук с ценными, как он считал, книгами, а остальное все осталось дома. Из нашего дома позже все пропало: дорогую мебель из горницы, фарфоровую посуду финны увезли, и иконы в серебряных окладах, а икон у нас много было, в горнице все стены завешаны. На чердаке была комната — библиотека: полные стеллажи бесценной литературы, так как у отца моего в Питере жили дядья богатые, они еще до революции присылали книги в кожаных переплетах с крючочками, журналы в глянцевом оформлении «Пчела» и «Нива» — и это все пропало.

Выехали мы из дома, приехали в деревню Кузнецы, там сидели целую неделю. Финны ждали, пока середина Онежского озера замерзнет, тогда нас погрузили на бортовые машины и повезли в Петрозаводск. Приехали ночью, поселили в доме по нескольку семей в одном помещении за колючей проволокой — концлагерь №4 — это по ул. Кузьмина и Новозагородной. Колодец был за территорией лагеря, и чтобы набрать воды, были определенные часы. За водой стояли в очередь.

Началась наша голодная и холодная жизнь, народ начал болеть, завелись вши, большая смертность была. Потом наш концлагерь стали расселять, и нас перевели в концлагерь №6 — это на Перевалке, там тоже по нескольку семей из разных деревень жили. Семьи были не только из Заонежья, но и из Свири, из Вознесенья. Там начали бороться с вшами, обрабатывая нашу одежду в спецкамере, стригли наголо. В 1942 году началась большая смертность от голода и болезней. Собирали мужчин, которые еще могли работать, вели под конвоем в Пески и там они рыли большие траншеи, куда свозили всех умерших, а там друг на друга складывали по всей траншее доверху и засыпали землей. Вот такое было захоронение наших ни в чем неповинных людей.

Потом умер мой отец, опух от голода, ноги стали как бревна, появились громадные язвы. Никому не было до этого дела, никто нас не лечил. Барак наш находился вблизи ограждения из колючей проволоки, мама пыталась у проходящих мимо людей добыть хлеба и масла для папы в обмен на единственную оставшуюся у нас драгоценную вещь — золотой браслет в виде сплетенной косы с двумя подвешенными на цепочках сердечками — мамин свадебный подарок. Но ее обманули, за браслет дали только коробку сухих галет. Мама горько плакала из-за этого обмана. Папе это уже не помогло, он умер в октябре 1942 года. Мы остались с братом Александром и мамой, которая тоже болела, у нее был порок сердца, но финны не считались с этим. Мама была направлена с одной из женщин на распиловку дров на Военной улице, где были военные госпитали, пищеблок, столовая для ходячих раненых солдат. Нужно было пилить метровку и забрасывать в люк, где находилась топка. Пилили двуручной пилой, очень уставали, но надо было выполнять дневную норму. Их иногда подкармливали кухонные работники. Главным поваром была финка Лотта, она очень злая была и строгая, запрещала подкармливать наших женщин, но если она куда-нибудь уходила, работавшие на кухне карелки брали у них котелки и наливали им остатки супа и каши вперемешку, чему наши женщины были очень рады и благодарны этим кухонным работникам. Карелов и вепсов финны считали своими родственными народами и в концлагеря не сажали. Этот военный больничный городок находился там, где сейчас находится один из выставочных залов музея «Кижи» и церковь, т. е. в районе ул. Федосовой.

В 1944 году мама умерла от сердечного приступа, не дожив два месяца до освобождения Петрозаводска и Карелии. Ей было 44 года, мы остались сиротами. Нас с братом Александром и нашу старшую сестру Надежду приютила папина сестра Евдокия Петровна.

28 июня прибыли наши войска и освободили нас из концлагеря. Я была очень больна после смерти мамы, думала, что умру, но случилось чудо: у нашего барака остановился отряд наших солдат, и один военный спросил, что со мной: вид у меня был страшно истощенный. Сестра рассказала ему о смерти нашей мамы, и что я с тех пор плачу и уже два месяца не встаю с постели. Этот военный сказал, что он врач. Прослушал мое сердце, помассажировал мои больные ноги и сказал, что у меня сильное нервное потрясение и дал из своих запасов пол-литровую бутылку лекарства — натирать ноги и еще маленькую бутылочку какой-то настойки, чтобы пить. Велел очень строго все выполнять и в теплую погоду выносить меня на солнышко. Тетя распустила свою шерстяную кофту, из этой пряжи сестра связала мне две пары чулок. Я заново училась ходить, сначала с табуреткой, потом по стеночке. Брат сделал мне клюшку, когда я уже смогла сама ходить. Вот так все вместе они меня и выходили.

В 1944 году вернулась средняя сестра Мария, она была на Карельском фронте ранена в голову и в ногу, после госпиталя ее демобилизовали.

В 1945 году вернулся брат, он тоже был ранен и контужен. Все вместе мы жили у тети, только не было с нами наших родителей.

А как радовались мы, когда кончилась война! Весь народ радовался и ликовал, день был солнечный, на пл. Кирова был митинг, а потом играла музыка, все танцевали, началась мирная жизнь.